ЎЗБЕКИСТОН РЕСПУБЛИКАСИ ФАНЛАР АКАДЕМИЯСИ ТАРИХ ИНСТИТУТИ МАРКАЗИЙ ОСИЁ ТАРИХИ ЗАМОНАВИЙ МЕДИЕВИСТИКА ТАЛҚИНИДА (Профессор Розия Мукминова хотирасига бағишланади) HISTORY OF CENTRAL ASIA IN MODERN MEDIEVAL STUDIES (In Memoriam of Professor Roziya Mukminova) ТОШКЕНТ «YANGI NASHR» 2013 УЎК: 94(575) 63.3(54) M-28 Марказий Осиё тарихи замонавий медиевистика талқинида. (Профессор Розия Мукминова хотирасига бағишланади) – History of Central Asia in Modern Medieval Studies. (In Memoriam of Professor Roziya Mukminova) / Ўзбекистон Республикаси Фанлар академияси Тарих ин-ти. – Тошкент: «Yangi nashr», 2013. – 476 б. КБК 63,3(54) ISBN-978-9943-22-129-1 Масъул муҳаррир: проф. Д.А. Алимова Editor’s chief: Prof. D.A. Alimova Таҳрир ҳайъати ва нашрга тайёрловчилар: Э.Э. Каримов Г.Н. Султонова Н.А. Аллаева У.А. Абдурасулов Editorial board: Prof. E.E. Karimov Dr. G.N. Sultonova Dr. N.A. Allaeva Dr. U.A. Abdurasulov Ушбу китоб Марказий Осиёнинг ўрта асрлардаги сиёсий, ижтимоийиқтисодий тарихига оид қатор асарлар муаллифи, йирик тарихчи олима профессор Розия Мукминова хотирасига бағишланади. Унда ўрта асрлар тарихи билан шуғулланувчи маҳаллий ҳамда хорижлик олимларнинг Марказий Осиё давлатчилиги, қонунчилик, дипломатия, савдо, фан ва маданияти тарихига оид илмий тадқиқотлари ўз ифодасини топган. This book is published in memoriam of professor Roziya Mukminova, a prominent female-scholar, author of a number of influential works on the political, social and economic history of medieval Central Asia. It incorporated the contributions of Uzbek and foreign researchers, embracing the various features of the history of power relation, legal system, diplomacy, trade and culture in medieval Central Asia. ISBN-978-9943-22-129-1 © «Yangi nashr», 2013 y. МУНДАРИЖА Сўз боши ........................................................................................................ 6 Foreword.......................................................................................................... 7 ПРОФЕССОР РОЗИЯ МУКМИНОВА: ҲАЁТ ЙЎЛИ ВА ТАРИХЧИ ШИЖОАТИ. PROFESSOR ROZIYA MUKMINOVA: THE LIFE AND MOTIVATION OF HISTORIAN ПРОФЕССОР РОЗИЯ МУКМИНОВА: ЖИЗНЕННЫЙ ПУТЬ И ЭНЕРГИЯ ИСТОРИКА Слово об учителе. Эльёр Каримов................................................................ 9 Розия Галиевна Мукминова: штрихи к творческому портрету. Ульфат Абдурасулов.................................................................... 19 Социальная история в трудах Р.Г. Мукминовой: реальность и идеология. Дилором Алимова.................................................................... 42 ҲОКИМИЯТ ВА СИЁСАТ: АКТОРЛАР, СТРАТЕГИЯ ВА ЛЕГИТИМАЦИЯ STATE POWER AND POLICY MAKERS: ACTORS, STRATEGIES AND LEGITIMACY ВЛАСТЬ И ПОЛИТИКА: АКТОРЫ, СТРАТЕГИИ И ЛЕГИТИМАЦИЯ Negotiating Transitions: How Muhammad b. Tekesh Khwārazmshāh Consolidated His Power. Jürgen Paul............................................................ 52 Variations in the Perception of Jasagh. Isenbike Togan................................. 67 The Legend of the Golden Cradle: Babur’s Legacy and Political Legitimacy in the Khanate of Khoqand. Scott C. Levi.................................. 102 ЎРТА АСРЛАР ДИПЛОМАТИЯСИ ВА ДИПЛОМАТИК ИНСТИТУТЛАР MEDIEVAL DIPLOMACY AND DIPLOMATIC INSTITUTIONS СРЕДНЕВЕКОВАЯ ДИПЛОМАТИЯ И ДИПЛОМАТИЧЕСКИЕ ИНСТИТУТЫ Муғ архивидаги суғдий тилли 1.I ҳужжатнинг дипломатик ёзишма сифатидаги аҳамияти. Азимхўжа Отахўжаев.......................................... 120 Liao China and Central Asia: Khitan-Turkic Contact and Cross-Cultural Exchange. Dilnoza Duturaeva.......................................... ... 134 Reflection of Bukhara-Zunghar Relations in the Diplomatic Correspondence. Gulchekhra Sultonova........................................................ 148 Ўрта аср муаллифлари тавсифида элчи образи. Гулчехра Агзамова........................................................................................ 163 К вопросу посольского церемониала в среднеазиатских ханствах: Основные этапы и правила этикета. Нигора Аллаева............................................................................................. 174 Қўқон хонлиги дипломатик алоқаларида диний уламоларнинг ўрни. Шерзодхон Маҳмудов............................................... 186 ЮРИДИК АНЪАНАЛАР ВА ҲУҚУҚИЙ АМАЛИЁТ LEGAL TRADITION AND JURISPRUDENCE ПРАВОВАЯ ТРАДИЦИЯ И СУДЕБНАЯ ПРАКТИКА Юридические аспекты семейно-брачных отношений в Средней Азии XIX – начала XX веков. Эльёр Каримов........................... 203 Ўрта Осиё оила-никоҳ муносабатларида маҳр: умумий ва ўзига хос жиҳатлари. Наргиза Хидирова................................ 213 Централизованное правосудие и общественное посредничество в Хорезме: анализ документов канцелярии ясаулбаши. Ульфат Абдурасулов........................................... 223 МАНБАЛАР: ЯНГИЧА ЁНДАШУВЛАР ВА ТАЛҚИН SOURCES: NEW INSIGHTS AND INTERPRETATIONS ИСТОЧНИКИ: НОВЫЕ ПОДХОДЫ И ИНТЕРПРИТАЦИИ Хитой манбаларидаги «ху» этнонимини қандай тушунмоқ керак. Аҳад Хўжаев................................................................... 242 «Иншо» мажмуалари маълумотининг аутентлиги хусусида (Амир Темур номи билан боғлиқ хатлар мисолида). Санжар Ғуломов...... 257 Источник XVI века по истории культурных контактов между Центральной Азией и Западом суннитского мира. Аширбек Муминов....... 270 Новые архивные материалы и артефакты по средневековой истории Центральной Азии. Меруерт Абусеитова................................................. 282 Труды Бадр ад-Дина ал-Кашмири в контексте развития исторической культуры мусульманского Средневековья. Лола Додхудоева........................................................................................... 295 Аҳмад Яссавий мозори вақф хўжалиги бошқарувига доир (А.Л. Кун шахсий архивидаги ҳужжатлар таҳлили). Ўктам Султонов....................... 312 ЭПИГРАФИКА ВА НУМИЗМАТИКА ЯНГИ МАЪЛУМОТЛАР АСОСИДА NEW DATA ON EPIGRAPHY AND NUMISMATICS ЭПИГРАФИКА И НУМИЗМАТИКА В СВЕТЕ НОВЫХ ДАННЫХ The Imperial Titles on the Coins of the Western Turkic Qaghanate. Gaybulla Babayarov................................................................... 330 Ранний эпиграфический материал комплекса Наринджан-Баба. Бахтияр Бабаджанов................................................... 349 ШАҲАР, ҲУНАРМАНДЧИЛИК ВА САВДО CITY, HANDCRAFT AND COMMERCE ГОРОД, РЕМЕСЛО И ТОРГОВЛЯ Ремесленная продукция городов Мавераннахра по данным источников и археологическим материалам. Юрий Буряков................... 359 Ремесла тюркских народов Центральной Азии: формы исторического симбиоза. Акбар Хакимов............................................................................ 373 Некоторые аспекты внутренней и внешней торговли в период правления Амира Темура и темуридов. Эдвард Ртвеладзе..................... 392 МАДАНИЙ АНЪАНАЛАР ВА ЎЗАРО ТАЪСИР ЖАРАЁНЛАРИ CULTURAL TENDENCIES AND INTERACTIONS КУЛЬТУРНЫЕ ТЕНДЕНЦИИ И ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ Богтак/бокка – головной убор Биби-ханым и других женщин правящего дома Темуридов. Зухра Рахимова............................................ 404 Central Asian Renaissance and Ali-Shir Nava’i’s Epoch. Dildora Abidjanova....................................................................................... 417 Средневековые библиотеки Бухары (некоторые аспекты истории и архитектуры). Мавлюда Юсупова.............................................................. 426 Город и степь: Динамика и специфика взаимодействий (на примере памятников художественной культуры). Эльмира Гюль........................... 440 Профессор Розия Мукминова илмий ишлари библиографияси................. 455 Bibliography of Scientific Works of Professor Roziya Mukminova................ 455 List of Authors............................................................................................... 473 СЎЗ БОШИ Тарихий ҳақиқатни тиклаш, ўтмишнинг реал воқелиги ҳақида тасаввур ҳосил қилишда бирламчи манбаларнинг ўрни беқиёс. Араб, форс, туркий, хитой ва бошқа тиллардаги қўлёзма манбаларни ўрганиш, ўша замон муҳити ва инсонлар тушунчасини тўғри англаб етиш, асарлардаги керакли маълумотларни илғай олиш ва уни илмий факт сифатида фанга кирита билиш тарихчи зиммасига катта масъулият юклайди. Ушбу китоб ўз умрини ана шундай машаққатли, лекин шарафли ишга бағишлаган фидойи олима профессор Розия Мукминованинг ёрқин хотирасига бағишланади. Розия Галиевна Мукминова бутун фаолияти давомида Марказий Осиё ўрта асрлар тарихининг энг долзарб масалаларини тадқиқ этиш билан шуғул­ ланди. Унинг ўз ишига бўлган муҳаббати ва тинимсиз изланишлари маҳсули ўлароқ минтақа сиёсий, ижтимоий-иқтисодий ва маданий ҳаётининг муҳим жиҳатларини акс эттирувчи фундаментал асарлар юзага келдики, улар тарих фанининг бир қатор йўналишларига таъмал тоши бўлди. Бугун Розия Мукминова деганда кўз ўнгимизда дунё медиевистикасида салмоқли ўрин эгаллаган таниқли тарихчи, ўзининг илмий мактабини ярата олган устоз олима гавдаланади. Олиманинг 90 йиллик юбилейи муносабати билан унинг хотирасига бағишлаб нашр этилаётган ушбу китобда бугунги кун медиевистика соҳасининг муҳим йўналишларида олиб борилаётган тадқиқотларни ўзида акс эттирган мақолалар жамланган. Бу тадқиқотлар Розия Галиевна дўстлари, ҳамкасблари ва шогирдларининг олима хотирасига бўлган юксак эҳтиромининг ёрқин ифодасидир. Таҳрир ҳайъати ушбу китобнинг юзага келишида ўз тадқиқотлари билан бевосита иштирок этган олимларга, шунингдек уни нашр этишни молиявий жиҳатдан қўллаб-қувватлаган “Шарқ аёли” халқаро аёллар жамоат фонди ва унинг раҳбари, ташаббускор инсон Турсунбоева Саодат Ғофуровнага чуқур миннатдорчилик билдиради. Нигора Аллаева & Гулчеҳра Султонова Тошкент 2013 6 FOREWORD Primary sources play a crucial role in reconstructing of reality and imaging factual episodes of the past. Studying manuscripts in Arabic, Persian, Turkish, Chinese, and other languages, conscious of the environment and the mentality of people in the period under study, appreciating essential information in sources and applying them in research as scientific facts bestows an enormous responsibility for historians. This book is dedicated to the admirable memory of Professor Roziya Mukminova who devoted her life to such hard but honorable scientific work. Over her career, Roziya Mukminova researched many important issues of Medieval Central Asia. As a result of her affection for her job and her endless researches, she produced a number of fundamental monographs which illustrated important parts of political, socialeconomic and cultural life of Central Asia, some of which contribute initial steps in their fields. Today the view name of Roziya Mukminova, evokes the memory of a great historian who deserves significant place in the global history of Medieval era. This volume is being published on the occasion of the 90th anniversary of Mukminova’s birth, contains articles about essential current research trends of the Middle Ages history. The papers here commonly show a profound respect for the memory of the Scholar by her friends, colleagues and students. The editorial board is pleased to acknowledge its deep gratitude to the scholars who attended with their researches, and particularly to Saodat Tursunboeva, the director of the “Sharq Ayoli” international women public fund, for financial support towards to publishing the volume. Nigora Allaeva & Gulchehra Sultonova Tashkent 2013 7 ПРОФЕССОР РОЗИЯ МУКМИНОВА: ҲАЁТ ЙЎЛИ ВА ТАРИХЧИ ШИЖОАТИ. PROFESSOR ROZIYA MUKMINOVA: THE LIFE AND MOTIVATION OF HISTORIAN ПРОФЕССОР РОЗИЯ МУКМИНОВА: ЖИЗНЕННЫЙ ПУТЬ И ЭНЕРГИЯ ИСТОРИКА СЛОВО ОБ УЧИТЕЛЕ Эльёр Каримов У узбеков есть народное изречение: «устоз отангдан улуг» («учитель превыше отца»). По началу человек не осознаёт мудрости и истинности этих слов. Но жизнь сама подтверждает и доказывает их правоту. Так случилось и со мной. Мне в жизни с учителями повезло: – и в годы моей учёбы в школе, и на восточном факультете. Весной же 1986 года судьба свела меня с Розиёй Галиевной. Когда я, будучи студентом V курса восточного факультета ТашГУ, пришёл на научную практику в Институт истории, казалось, это был лишь временный этап в моей жизни. Но, последовавшее в конце того же года приглашение в аспирантуру связало меня с Розией Галиевной окончательно и навсегда. С тех пор она стала моим Учителемнаставником. Представленный тут краткий очерк жизни Розии Галиевны основан на её рассказах и материалах, которые я собирал на протяжении нескольких лет. Последнее интервью с Розиёй Галиевной состоялось 8 декабря 2006 года, с использованием методики Oral History (мне ассистировала исследователь Нозима Туляганова). Поэтому в этой статье я пишу «по словам Розии Галиевны», так как многое из того, о чём я здесь написал, рассказано мне моим учителем Р.Г. Мукминовой. Учёный-историк Мукминова Розия Галиевна родилась 31 декабря 1922 года в городе Казани в зажиточной семье. Её отец Мухаммад Гали Миргали углы1 был уроженцем Казани. Мать Мукминова Хадича Шахабиддиновна2 родом была из деревни Ширдан Свияжского уезда Казанской губернии. Эта деревня находилась в 5060 км от Казани (ныне столицы Республики Татарстан). Отец матери Шахабиддин (то есть дед Розии Галиевны) был имамом мечети. Семья была грамотной. По воспоминаниям Розии Галиевны, в студенческие годы, когда она приступила к изучению персидского и арабского языков, 1 2 Мукминов Гали Миргалиевич родился в 1887 году, умер в Ташкенте в 1969 году. Хадича Шахабиддиновна (Хадичаю Кубро) родилась в 1892 году, умерла в 1980 г. в Ташкенте. 9 осваивать языки ей помогала мама. Хадичаю Кубро знала арабский язык, в какой–то степени персидский язык, хорошо помнила грамматику. Всё это она изучала под руководством отца – имама Шахабиддина в своей деревне Ширдан, а потом училась у отиной1 (у татар – обистай). У родителей Розии Галиевны было 5 детей. Она была четвёртой. В период НЭПа отец Розии Галиевны занимался частным предпринимательством, имел большой магазин в Казани. В 1929 г., после ликвидации НЭПа, Гали Миргалиевичу прикрепили ярлык лишенца.2 В итоге, старший брат Розии Галиевны – Фулат, учившийся в 4 классе, не был принят в 5-й класс, как сын лишенца. Он поступил на рабфак, и будучи ещё маленьким мальчиком учился вместе со взрослыми рабочими. Кроме того, семью Мукминовых обложили высоким налогом.3 В конце концов, в 1929 г. Гали Миргалиевич со своим другом уехал в Коканд. Там они организовали фотостудию, а в 1930 году в Коканд переехала и оставшаяся часть семьи Мукминовых – мама Хадича Шахабиддиновна с детьми. В 30-е годы из России был большой отток людей в Среднюю Азию. Это было связано с раскулачиванием и репрессиями. Где-то, в этом огромном потоке людей бежала и семья Розии Галиевны. В Коканд они приехали с большими мытарствами, гружённые большими узлами, сделав по дороге 3 тяжелые пересадки. По дороге Отин – преподавательница для девочек в старометодной школе. Отин также является распространительницей религиозных знаний среди женщин, руководит проведением религиозных женских обрядов, таких как, например, «мавлюд», «мушкулкушод» и.т.д. 2 Лишенец - в 1918–1936 лишенный избирательных прав согласно Конституции СССР. Лишенцы не могли голосовать. Им также было запрещено работать в государственных органах, получать высшее или техническое образование. Лишенцам не выдавались продуктовые карточки, что в период голода зачастую приводило к голодной смерти. Избирательные права лишенцам были возвращены конституцией 1936 года. 3 При НЭПе появились новые советские предприниматели, которые во многом принадлежала заслуга развития товарно-денежных отношений. На основе НЭПа к 1925 г. удалось восстановить народное хозяйство страны, но в недрах ее складывалась командная система управления экономикой. В эту систему не укладывались предприниматели, называемые в городе презрительно нэпманами, а в деревне – кулаками. В июне 1926 г. был введен сверх налог на нэпманов. Заниматься предпринимательской деятельностью стало не только невыгодно, но и опасно. Сначала частник ушел из производства, а затем из торговли. Этим налогом и была обложена семья Розии Галиевны. 1 10 с ними произошел курьезный случай. Розия Галиевна рассказывала: «Переезд наш можно было охарактеризовать как «пять детей – пять узлов» – мама так нас и считала. До Коканда мы ехали с тремя пересадками. И вот на станции глядим – узлов пять, а детей только четверо, нет младшей сестренки. Мы перепугались. А оказалось, что сестренка провалилась между узлами, заснула и не слышала наших испуганных криков». В Коканде их встретил дядя. На вокзале он сказал, что у них будет хороший дом и сад. Розия Галиевна вспоминала: «Помню, приехав в этот дом, я глазами искала всё время этот сад. На самом деле «садом» оказалась небольшая цветочная клумба. Квартира была неплохая, с красиво отделанными нишами. Хозяева квартиры оказались очень хорошими людьми, и мы жили почти одной семьёй. Дом делился на ташкари и ичкари. Мы жили в ичкари, а ташкари предназначался для гостей». Жизнь в Коканде не была лёгкой. Это был период страшного голода.1 Розия Галиевна вспоминала, что в это время по утрам, когда она шла в школу, во рву рядом со школой часто лежали трупы людей опухших и умерших от голода. Она рассказывала: «Видимо тела были на тротуаре или на дороге и утром рано ещё не успевали их убирать, и просто сталкивали в этот глубокий арык. Вот это я видела». В 30-е годы, в стране разразился страшный голод. Голодали в 1932–1933 г. именно зерновые районы. В Нечерноземье, Закавказье, Экспорт хлеба диктовался необходимостью любой ценой добыть валютные средства для выполнения форсированных планов индустриализации. Между тем, в Европе и США с 1929 г. разразился экономический кризис и цены на сельскохозяйственную продукцию резко упали. Объемы хлебного экспорта росли, валютная выручка падала. Хлеб изымался беспощадно, прямо из–под молотилки. Крестьянам не оставляли даже необходимого минимума. Сопротивление жестоко подавлялось. Уже зимой 1931–1932 г. в некоторых местах начался голод. В это время в Узбекистане ЦК компартии вёл кампанию раскулачивания. Раскулачивание привело к тому, что узбекские крестьяне стали забивать скот, продавали имущество и бежали за пределы республики и даже за границу. Поголовье крупного рогатого скота только в том году уменьшилось на 65 тыс. Нарастало недовольство, начались отдельные выступления. 25 февраля 1930 года в Ферганском округе начались массовые выступления. Крестьян поддержали жители сел Андижанского, Бухарского, Хорезмского, Самаркандского и Ташкентского округов. Против сопротивляющихся крестьян были направлены отряды Красной Армии, которые газами и снарядами подавляли «бунты». Около миллиона крестьянских семей были сослано в сибирские лагеря. Много узбеков попало на Украину, Беларусь, Кавказ и Дальний Восток. 1 11 Средней Азии голод был значительно слабее. Многие современники, жившие в сравнительно благополучных районах, особенно в городах, практически ничего не знали о происходящем, так как в советской прессе об этом не писали, а передвижение пострадавших крестьян было строго ограничено. Но, по воспоминаниям Р.Г. Мукминовой, голод в Средней Азии был не менее страшен. Розия Галиевна помнила, как открывались Торгсины («Торговля с иностранцами», где имелись все продукты, но оплата принималась в валюте). В этих магазинах, кроме валюты, принимали золото и драгоценности. Хадича Шахабиддиновна относила туда свои драгоценности, а взамен приносила продукты питания. В семейном архиве у Розии Галиевны сохранилась свадебная фотография её родителей. На этом фото мама Розии Галевны снята в вышитой жемчугом шапке. Это специальный свадебный калпок, передняя часть которого вышита жемчугом. Позже, во времена Торгсинов, Хадича Шахабиддиновна отшивала жемчуг со своего свадебного головного убора, чтобы отнести их в Торгсин и поменять на еду. К 1936 году, когда старшие дети окончили 8-й класс, старший брат Фуад уехал в Ташкент и поступил в Финансово–экономический институт. Глава семьи Гали Миргалиевич для того, чтобы семья была вместе, тоже решил переехать в Ташкент. Там он устроил детей в хорошую школу, которая была расположена в центре города – школа им. Свердлова. Розия Галиевна окончила школу на «отлично», что в те времена давало возможность поступить на учебу в вуз без вступительных экзаменов. В 1939 году она поступила на исторический факультет Среднеазиатского Государственного Университета (САГУ, впоследствии ТашГУ), хотя мечтала стать литератором и хорошо писала сочинения. Но такой факультет имелся только в Педагогическом институте, а быть педагогом она, по её собственным словам, не хотела. Так начался путь Розии Галиевны Мукминовой в науку. В период Второй мировой войны в Ташкент из Ленинградского института востоковедения Академии Наук СССР были эвакуированы крупнейшие учёные-востоковеды. Эти учёные стали работать в 12 Среднеазиатском государственном университете и Ташкентском педагогическом институте. Совместными усилиями ленинградских и местных учёных стала создаваться академическая, сводная история Узбекистана. Большое количество письменных источников было собрано в Государственной публичной библиотеке, где имелся рукописный отдел. Позже на базе этого отдела был создан Институт востоковедения АН Узбекистана. Розия Галиевна вспоминала: «Нам, студентам, очень повезло, что крупнейшие учёные читали нам лекции. По сути дела, нам преподавали те же люди, учебниками которых мы пользовались (Например, авторы «Истории узбекского народа» 1947 года издания). Нам преподавали академик Б.Д. Греков, А.Ю. Якубовский и И.П. Петрушевский. Последнего мы очень боялись, так как он казался нам очень строгим. Исторический факультет тогда находился у ташкентского сквера и на переменах мы выходили на улицу прогуляться. Но при виде И.П. Петрушевского все мы прятались. Только позже мы поняли, что это был мягкий, добрый и очень отзывчивый человек». За время учёбы в университете Р.Г. Мукминова прослушала лекции многих известных учёных, таких как С.В. Бахрушин, В.И. Беляев, Б.Д. Греков, М.В. Нечкина, И.П. Петрушевский, Б.М. Пещерева, А.А. Семёнов. В те годы в Ташкент были также эвакуированы и дети многих известных учёных. Например, на одном курсе с Р.Г. Мукминовой учились сын Б.Д. Грекова и сын О.Ю. Шмидта – Игорь Греков1 и Сигурт Шмидт.2 В дальнейшем они также стали крупными учёными–историками. Сигурт Шмидт ещё в студенческие годы интересовался 16 веком, а Игорь Греков в дальнейшем опубликовал ряд значительных работ по истории средневековья. Известный медиевист Андрей Юрьевич Якубовский был Игорь Борисович Греков (1921 – 1993). Доктор исторических наук, сын Б.Д.Грекова. Основной областью его научных интересов являлась политическая история стран Восточной Европы средневекового периода. Автор монографий «Очерки по истории международных отношений Восточной Европы XIV–XVI вв.» (1963) и «Восточная Европа и упадок Золотой Орды» (1975) и нескольких десятков статей. 2 Сигурд Оттович Шмидт (1922–2013) — советский и российский историк и краевед, академик РАО; сын учёного и путешественника О. Ю. Шмидта, племянник философа Я. Э. Голосовкера. 1 13 человеком с хорошим чувством юмора. Во многом благодаря его лекциям у Р.Г. Мукминовой укрепилось стремление заниматься средневековым периодом. На факультете были организованы вечерние занятия. Явка на них была необязательной, но все с удовольствием посещали их. На них организовывали семинары, делали доклады, устраивали диспуты и т.д. При историческом факультете была кафедра археологии, которую возглавлял Е. Массон и в работе которой принимали участие и местные учёные, в том числе Я. Гулямов. В дальнейшем Яхья Гулямов также сыграет важную роль в становлении Р.Г. Мукминовой как учёного. В 1944 году Р.Г. Мукминова с отличием завершает исторический факультет и получает направление в аспирантуру. В результате, Р.Г. Мукминова в 1944 г. стала одним из первых аспирантов только организованного Института истории АН Узбекистана. В аспирантуре с Р.Г. Мукминовой долго беседовал Я. Гулямов, который посоветовал ей специализироваться по этнографии под руководством известного академика М.С. Андреева. Михаил Степанович Андреев, крупнейший учёный своего времени, много лет, проработавший в Индии консулом, прекрасный знаток жизни и быта народов Средней Азии был в тот момент в экспедиции. Р.Г. Мукминова, по её собственным словам, в то время слабо представляла себе этнографию. Смутившися от предложения Я. Гулямова она спросила: «А почему я должна специализироваться именно по этнографии?». Яхья Гулямов ответил: «А потому, что у нас все женщины – этнографы». Тогда Р.Г. Мукминова обратилась к И.П. Петрушевскому с просьбой стать её научным руководителем. Илья Павлович поставил перед Розиёй Галиевной задачу разработать проблему соперничества за Мавераннахр между тимуридами и шейбанидами. Для окончательного решения вопроса темы и специализации, он назначил Розие Галиевне встречу у себя дома. Р.Г. Мукминова с сестрёнкой и племянником пошли к нему домой, где познакомились с его супругой Галиной Николаевной – очень интересной, мудрой, всесторонне развитой женщиной, происходившей из дворянской 14 семьи. Позже, когда Р.Г. Мукминова уже приехала в Ленинград для проведения исследований в Ленинградском отделении Института востоковедения Академии Наук, Галина Николаевна стала одним из самых близких ей людей. Советы и поддержка Галины Николаевны сыграли важную роль в дальнейшей жизни Р.Г. Мукминовой. Особого упоминания требует история изучения Розиёй Галиевной восточных языков. Персидским языком она занималась с упомянутым выше М.С. Андреевым. Он был прекрасным знатоком восточных языков и должен был читать аспирантам курс по языкам. Он был крайне занят, и Р.Г. Мукминовой с другими аспирантами пришлось уговаривать его заниматься с ними языками. Президиум Академии Наук и несколько институтов располагались в то время на территории современной площади Мустакиллик, напротив старой крепости. Р.Г. Мукминова вспоминала: «И вот мы, группа аспирантов, видим, как он спускается по лестнице. Я подбежала к нему первой и прошу: «Займитесь с нами персидский» Он говорит: «Я очень занят». В конце концов, мы договорились, что будем ходить к нему домой. Когда мы приходили к нему домой на занятия, Михаил Степанович очень часто брал дутар, играл на дутаре и пел песни на стихи Саади и других поэтов Востока. Он так умело исполнял эти песни, что получалось очень красиво и очень интересно». Что касается арабского языка, то в годы аспирантуры Р.Г. Мукминова занималась им под руководством Виктора Ивановича Беляева, ученика известнейшего переводчика Корана И.Ю. Крачковского. В период аспирантуры Р.Г. Мукминова, как уже упоминалось выше, была направлена в Ленинград – крупнейший центр востоковедческой науки того времени. Здесь в 1949 году Р.Г. Мукминова, под руководством И.П. Петрушевского, успешно защитила кандидатскую диссертацию на тему: «Борьба за Мавераннахр между тимуридами и Шейбанидами» в Институте Востоковедения АН СССР. По этому поводу А.Ю. Якубовский в своём научном заключении на диссертацию Р.Г. Мукминовой писал так: «До настоящего времени данная тема никем так широко не была разработана». 15 Через много лет, в 1971 году Розия Галиевна приехала к Илье Павловичу Петрушевскому уже с рукописью докторской диссертации. Он прочитал диссертацию и сказал: «Ну, молодец! Ты смогла сочетать научную работу и семейную жизнь!». К тому времени у Розии Галиевны было уже трое сыновей, и писать исследование, основанное на анализе материалов извлечённых из многочисленных письменных источников, часть которых привлекалась впервые, было довольно трудно. В 1972 году Р.Г. Мукминовой была успешно защищена докторская диссертация на тему: «История ремесла в Самарканде и Бухаре в XVI веке». Последующие годы Р.Г. Мукминова вела научные изыскания в различных направлениях. Она начала работу под руководством известного узбекского историка, академика Я.Г. Гулямова, направляя своё внимание на решение малоизученных вопросов истории Узбекистана. Со стороны Р.Г. Мукминовой внесена ясность в толкованиях вопросов некоторых средневековых институтов (тийул, суюргал), терминологии (тагжой, тамга, бож, рокдар и другие), различных форм средневековой аренды, социальной категории населения (чухра и др.). В 1966 году вышла из печати монография Р.Г. Мукминовой «История аграрных отношений Узбекистана в XVI в.» на основе материалов «Вакф-наме».1 В данной книге автор, на основе данных исторических письменных источников, смогла показать особенности вакфного института, подъём вакуфных хозяйств в период Шайбанидов и Аштарханидов. Кроме того, Розия Галиевна смогла показать случаи нарушения местных законов и присвоения вакфных земель со стороны видных деятелей изучаемого периода. В своём исследовании Р.Г. Мукминова, на примере Михр Султан ханум (XVI в.), показывает роль женщин в процессе создания и функцио�нирования вакфов. Ещё одна проблема, привлекшая внимание Р.Г. Мукминовой – история городов Узбекистана в средние века. Учёной удалось внести свою лепту в изучение истории таких городов, как Самарканд, Бухара, Ташкент, являющихся знаменитыми торгово-экономическими, культурными центрами Средней Азии. Мукминова Р.Г. К истории аграрных отношений в Узбекистане XVI в. По материалам “Вакф-наме”. Ташкент: Фан, 1966, 355 с. 1 16 Р.Г. Мукминова также провела большие исследования по вопросам ремесла в жизни средневековых городов. Она – автор вышедшей из печати в 1976 г. книги «Очерки по истории ремесла в Самарканде и Бухаре в XVI в.».1 В данном сочинении автор излагает экономическую жизнь Самарканда и Бухары в средние века, показывает место ремесла и его основные виды (более 130 видов). В книге нашли своё научное толкование деятельность ремесленников, их социально–экономическое положение, виды продукции, используемые различные типы сырья и другие. В результате продолжения исследования по изучению истории средневековых городов в 1985 г. вышла из печати книга учёного «Социальная дифференциация населения городов Узбекистана в XVI – XVII вв.». Японский учёный Хисао Комацу писал, что эта книга – один из первых трудов, полно показывающих историческое положение населения городов Средней Азии. Кроме того, японский исследователь высоко оценивает вышеупомянутый труд Р.Г. Мукминовой «Очерки по истории ремесла в Самарканде и Бухаре в XVI веке», считает его самой выдающейся книгой в этом направлении. Р.Г. Мукминова хорошо известно за пределами Узбекистана. Многие зарубежные учёные, занимающиеся проблемами истории Средней Азии эпохи средневековья, пользовались научными трудами Р.Г. Мукминовой и обращались к ней за советами и консультациями. В числе этих учёных можно назвать К. Пужоль (Франция), М. Хайдар (Индия), Е.М. Субтелни (Канада), Р. Макчезни (США), И. Туган (Турция), Х. Комацу (Япония), Л. Голомбек (Канада), ДжоАнн Гросс (США), И. Бальдауф (Германия) и других. Р.Г. Мукминова всегда вела большую педагогическую деятельность. Она читала лекции студентам и аспирантам на историческом факультете Национального университета Узбекистана, в Ташкентском государственном институте востоковедения, в Ташкентском педагогическом университете. Р.Г. Мукминова также читала лекции и выступала с докладами по истории средневекового Узбекистана в США, Японии, Канаде, Германии, Турции, Австрии, Мукминова Р.Г. Очерки по истории ремесла в Самарканде и Бухаре в XVI в. Ташкент: Фан, 1976, 234 с. 1 17 Франции. Р.Г. Мукминовой опубликовано свыше 200 научных работ. Жизнь Розии Галиевны – это пример научного мужества XX века. Она прожила сложную и яркую жизнь. Имела прекрасную семью и прожила всю жизнь со своим мужем – энергетиком Алимом Ахунджановичем Иногамовым (младшим братом Рахима Иногамова,1 ложно обвинённого в организации национального движения «иногамовщина» и репрессированного в 30-е годы). Воспитала троих сыновей. Воспитала ряд учеников, которые защищали под её руководством кандидатские и докторские диссертации, например Галиба Джураева, Маноше Абрамов, Нозым Хабибуллаев, Эльёр Каримов, Гульчехра Агзамова, Гульчехра Султонова, Нигора Аллаева, Диляра Атаджанова. В сложнейшие периоды истории XX века она смогла сохранить свою научную объективность и избежать идеологического мусора, которым полны многие исследовательские работы учёных её времени. Никогда не забывая своих национальных истоков, она всю свою жизнь посвятила изучению и описанию истории Центральной Азии и узбекского народа. Глубина и искренность её исследований сделали Розию Галиевну достоянием не только узбекского и татарского народов, её имя давно преодолело национальные границы и стало достоянием мировой научной общественности. Она ушла в год своего 85-летия, и мы так и не успели отметить её юбилей. Но имя, труды и память о Розие Галиевне Мукминовой навсегда останутся с нами. Рахим Иногамов – кандидат в члены Исполнительного Бюро Центрального Комитета КП(б) Узбекистана, начальник отдела печати, народный комиссар (министр) Комиссариата Просвещения УзССР. В 1926 году опубликовал статью «Узбекская интеллигенция», за что был обвинён в разжигании национализма, в 1927 году получил строгий выговор, был снят с должностей и отправлен в Кашкадарью. 30 мая 1930 года написал «Открытое письмо» в газету «Правда Востока» (официальный орган ЦК Компартии Узбекистана). Это не спасло его и его единомышленников от репрессий. В 1926-1931 годах ряд людей был репрессирован по ложным обвинениям в «иногамовщине». 1 18 РОЗИЯ ГАЛИЕВНА МУКМИНОВА: ШТРИХИ К ТВОРЧЕСКОМУ ПОРТРЕТУ Ульфат Абдурасулов Характеризуя истоки и развитие отечественной медиевистики, нельзя не вспомнить о целой плеяде видных и, нередко, выдающихся исследователей, внесших поистине значимый вклад в формирование и развитие данного направления в Узбекистане в качестве самостоятельной и самодостаточной академической дисциплины и чьи биографии и научное наследие могут служить в качестве потенциальных case-study для исследователей интеллектуальной истории Узбекистана XX столетия. Однако, даже в этой замечательной плеяде, личность Розии Галиевны Мукминовой можно выделить особо. Судьба и научная биография Р.Г. Мукминова, охватывающие значительную часть ХХ века, вобрали в себя многие коллизии и перипетия указанной эпохи. Нашей героине, оказавшейся в Узбекистане волею судьбы на заре своей молодости, предстояло прожить здесь всю оставшуюся жизнь, стать преданным последователем музы Клио и выбрать в качестве profession de foi – средневековую историю Средней Азии. Именно ей предсто�яло оставить значимый след на данном поприще, сформировать отдельное исследовательское направление, подготовить когорту молодых специалистов и оказывать непосредственное влияние на формирование научно–исследовательской повестки. Р.Г. Мукминовой довелось быть свидетелем гонений на «социально-чуждые элементы» конца 20-х гг. в Казани, сильнейшего голода начала 30-х гг. в Коканде, учиться в Среднеазиатском государственном Университете и прослушать лекций видных исследователей из Москвы и Ленинграда, эмигрировавших в Ташкент в годы Второй мировой войны. Она была также в числе первого набора аспирантов вновь образованного Института истории АН Узбекистана в 1944 г. и работала над кандидатской диссертацией в одном из центров мирового востоковедения – 19 Институте востоковедения в г. Ленинграде (Санкт-Петербурге) под руководством И.П. Петрушевского, была знакома и общалась с плеядой выдающихся исследователей того периода; по возвращению в Ташкент многие десятилетия работала в Отделе средневековой истории Института истории, с такими учеными, как Я.Г. Гулямов, И.М. Муминов, О.Д. Чехович и др. Впоследствии наша героиня возглавляла данный отдел и подготовила на его базе целую плеяду талантливых исследователей–медиевистов. Таким образом, наша интенция в рамках данной публикации представить не парадный портрет Р.Г. Мукминовой, а предпринять попытку проникнуть в «творческую лабораторию» исследователя, проследить генеалогию ее научных взглядов, и в более широком контексте охарактеризовать академический климат, который сформировался в академическом сообществе Узбекистана в 50 – начале 80-х гг. ХХ века. Специфика источникового материала, на основе которого мы попытались построить портрет нашей героини, определила и характер нашего повествования. В основу творческого портрета Р.Г. Мукминовой мы положили, прежде всего, ее собственные воспоминания,1 и безусловно наш личный опыт знакомства и работы с этим незаурядным ученым и человеком в течении 2000 – 2006 гг. в Институте истории АН РУз. Первые университеты Р.Г. Мукминова родилась 31 декабря 1922 года в г. Казани. Этап сложных и противоречивых социально-экономических реформ, проводимых в советском государстве, непосредственно затронул и оказал влияние на дальнейшую судьбу семьи Мукминовых. Ярлык «лишенца», который был навешан властями на отца Розии – Мухаммад Гали Миргали углы и, последовавшеее за этим ущемление прав остальных членов семьи, побудили их в 1930 г. переселиться в Коканд, а позднее в 1936 г. в Ташкент. Основой для данной публикации послужили материалы личных бесед-интервью автора с Р.Г. Мукминовой, осуществленные в 2004 – 2005 гг. в рамках проекта прикладного исследования «История и историки Узбекистана в ХХ столетии», разрабатываемого Институтом истории АН РУз. Также были привлечены материалы, подготовленные в ходе цикла интервью с Р.Г. Мукминовой, проведенного в 2002 – 2003 г. У. Абдурасуловым и Л. Ямалеевой, в рамках научного проекта Национального общества молодых ученых Узбекистана. 1 20 «[…] В 1929 году папа переехал в Коканд, а в 1930 г. туда переехали остальные члены нашей семьи (мама с 5-мя детьми). Вообще, в 29–30 -е гг. ХХ века из России был большой отток людей в Среднюю Азию в связи с набиравшим обороты процессом раскулачивания. Людей всколыхнулось очень много, из одной деревни уезжало по три-четыре семьи. Это достаточно много. На железнодорожных станциях было трудно закомпасировать билет [...] В Коканде, в это время был страшный голод, случались частные смерти от голода. Помню часто утром, когда шли в школу, вдоль дороги во рве лежали трупы умерших, опухшие от голода […]». Впоследствии, закончив с отличием в 1939 г. среднюю школу1, Р.Г. Мукминова поступила на исторический факультет Среднеазиатского государственного университета. Начавшаяся вскоре Великая Отечественная война внесла свои коррективы в учёбу и судьбу Р.Г. Мукминовой.2 В это время из Москвы и Ленинграда, в связи с эвакуацией, в Ташкент прибыл ряд ведущих специалистов – историков и востоковедов. Большинство из них занялось научно-исследовательской и преподавательской деятельностью на базе исторических факультетов САГУ и Ташкентского педагогического института. Благодаря этому, в студенческие годы Р.Г. Мукминовой удалось прослушать лекции выдающихся специалистов по истории, таких как С.Б. Бахрушин, В.И. Беляев, Б.Д. Греков, М.В. Нечкина, Е.М.Пещерева, А.Ю. Якубовский и И.П. Петрушевский. Как и в случае с О.Д. Чехович, чтение и общение с этими специалистами оказали неизгладимое впечатление на Р. Мукминову и, очевидно, определили ее дальнейшее призвание. По ее собственному признанию, особо сильное впечатление на нее Р.Г. Мукминова закончила среднюю школу № 80, которая в то время находилась на углу нынешних улиц Узбекистанской и им. Ш. Рашидова, напротив выставочного зала Академии художеств. В указанное время школа считалась одной из лучших в Ташкенте. Ещё в школьные годы Р.Г. Мукминова проявляла склонность к общественным наукам, таким как история, литература, рисование и др. Сочиняла стихи и мечтала, первоначально, стать архитектором // Личный архив Р.Г. Мукминовой. Материалы Ш.С. Камолиддина. 2 В годы Великой отечественной войны Р.Г. Мукминова и ее сокурсники, по собственной инициативе посещали военный госпиталь, где оказывали помощь раненым солдатам // Личный архив Р.Г. Мукминовой. Материалы Ш.С. Камолиддина. 1 21 произвели лекции И.П. Петрушевского и, как выяснится, во многом определили ее дальнейшее призвание. «[…] В период эвакуации в Ташкент из ленинградского Института востоковедения прибыли крупнейшие учёныевостоковеды. Нам, студентам, очень повезло, что крупнейшие учёные читали нам лекции. По сути дела, нам преподавали люди, учебниками и книгами которых мы пользовались. Нам преподавали академик Б.Д. Греков, А.Ю. Якубовский и И.П. Петрушевский. Будучи студенткой, я с особым интересом слушала лекции И.П. Петрушевского по периоду Амира Темура и Темуридов. Ещё тогда у меня возник интерес – почему некогда могущественное государство распалось, и что за этим последовало? Позднее этот интерес и определил выбранную тему кандидатской диссертации […] Якубовский Андрей Юрьевич – человек с хорошим чувством юмора. Во многом благодаря его лекциям у меня укрепилось стремление заниматься средневековым периодом. На факультете были организованны вечерние занятия, явка на них была необязательной. Но мы с удовольствием посещали их, организовывали семинары, делали доклады, устраивали диспуты и т.д. Сам Андрей Юрьевич преподавал в Педагогическом институте и лекции нам читал время от времени […] Этот период, когда нам читали лекции крупнейшие учёные– востоковеды, оказал большое влияние на всю дальнейшую мою жизнь […] (выделено нами – У.А.)». Очевидно, что увлеченность предметом не могли остаться незамеченными. В результате, окончив в 1944 г. с отличием учёбу на историческом факультете Р.Г. Мукминова, получила блестящие рекомендации для продолжения обучения в аспирантуре. Так, в характеристике, выданной Р.Г. Мукминовой деканатом исторического факультета САГУ от 24 июля 1944 г., в частности, отмечается, что «[…] Мукминова Р. […] показала несомненные способности к научно–исследовательской работе […] и имеет все данные для успешного выполнения этой работы”.1 1 Личный архив Р.Г. Мукминовой. «Характеристика Р.Г. Мукминовой, студентки V курса», 22 В самый разгар войны, в сентябре 1943 года согласно постановления СНК СССР, была образована Академия наук Узбекистана, и немногим позднее (в ноябре 1943 г.) Институт истории и археологии, в качестве ее структурного подразделения.1 Год спустя, в 1944 г., на базе вновь образованного института был открыт первый набор в аспирантуру. Процесс подготовки кадров востоковедов и медиевистов, который до этого проводился главным образом на базе учреждений Москвы и Петербурга, впервые стал системно осуществляться в Узбекистане с широким вовлечением интеллектуальных и организационных ресурсов республики. Благодаря своему усердию, способностям к исследовательской работе, а также рекомендациям маститых ученых, Р.Г. Мукминовой посчастливилось быть зачисленной в 1944 г. в первый набор аспирантуры при Институте истории АН Узбекистана. «Институт истории был основан при АН Узбекистана в 1943 году, а в 1944 году уже состоялся первый набор в аспирантуру. Те, кто пришел в аспирантуру с исторического факультета [САГУ], фактически истории Средней Азии не знали. Поэтому был поставлен вопрос о специализированных занятиях по истории Средней Азии и изучении восточных языков – арабского, персидского. В аспирантуре нам ввели ряд курсов по истории Средней Азии, с древнейшего периода, а так же персидский и арабский языки. Персидский язык нам преподавал Михаил Степанович Андреев – известный учёный, этнограф и лингвист, член-корреспондент АН СССР, АН Узбекистана, много лет проработавший консулом в Индии, превосходный знаток жизни и быта народов Средней Азии. Он был [так же] прекрасным знатоком восточных языков. Когда мы приходили к нему домой на занятия, то очень часто он брал дутар и играл на нем и пел песни на стихи Саади и других поэтов Востока. И это он так умело исполнял, что получалось у него очень красиво и интересно. В группе нас было 10 человек – это были первые аспиранты Института истории. Впоследствии защитились только двое – я – в 1949 году и В.А. Нильсон – впоследствии известный учёный». за подписью декана исторического факультета САГУ д.и.н., проф. М. Левченко, заверенная печатью деканата факультета. 1 Подробнее об этом см.: Академия наук в интеллектуальной истории Узбекистана. Ответ. редакторы Д.А. Алимова, У.А. Абдурасулов. Ташкент: Yangi nashr, 2012. C. 73-78. 23 «Путевка в жизнь»: первый набор в аспирантуру Института истории и годы в Ленинграде Ответственным шагом для молодой аспирантки стал выбор направления специализации и темы дальнейшего исследования. И здесь в очередной раз весьма значимым оказалось мнение проф. П.И. Петрушевского, с которым Р.Г. Мукминова неоднократно консультировалась и прежде, в период учебы в университете. Именно по его рекомендации молодой исследователь решила сконцентрироваться на изучении позднесредневековой истории региона, а именно, на политических процессах, происходивших в период упадка Тимуридских правителей и прихода к власти дома Шайбанидов. Ленинградский специалист также согласился взять и научное руководство над молодой аспиранткой. «[…] я обратилась к И.П. Петрушевскому с просьбой быть моим научным руководителем. Он назначил мне встречу, для окончательного решения вопроса темы и специализации […] Илья Павлович поставил передо мной задачу – заниматься исследованием истории Узбекистана и первоначально мы хотели серьёзно заняться отдельными проблемами по «Бабур–наме». Несколько позднее, тема была определена как «Борьба за Мавераннахр между Тимуридами и Шейбанидами», которую в дальнейшем я и разрабатывала. Так моим научным руководителем стал И.П. Петрушевский. При той памятной встрече Илья Павлович поставил передо мной условие – поскольку история Узбекистана, да и вообще научное исследование требует полного погружения, а при семейной жизни это будет сложно, то я не буду выходить замуж до защиты. Тогда Галина Николаевна [Цителова–Петрушевская, супруга Ильи Павловича – У.А.] сказала, – «Так ты же сам женатый, что же ты ей такие условия ставишь?». Он отвечает: «Ну, одно дело мужчины и другое женщины! Мужчина может полностью заниматься наукой». В период обучения аспирантуре произошло также очное знакомство Р. Мукминовой с Я.Г. Гулямовым, сравнительно молодым, но к том времени уже хорошо известным узбекским историком, которому в дальнейшем также будет суждено сыграть 24 заметную роль в формировании и становлении Р.Г. Мукминовой в качестве историка-медиевиста. «[…] Период, который я выбрала для исследования, а именно XV–XVIII века, будет вызывать мой научный интерес вплоть до сегодняшних дней моей жизни. С этого времени все проблемы, над которыми я работаю, относятся к указанному периоду. Таким образом, направление моего дальнейшего научного интереса дал мой научный руководитель И.П. Петрушевский, а укрепил этот интерес Я.Г.Гулямов. Это была, по сути дела, путёвка в жизнь! (выделено нами – У.А.)». Именно при непосредственном содействии Я.Г. Гулямова в 1948 г., в достаточно сложных финансовых условиях послевоенного периода, руководством Института истории было принято решение командировать Р.Г. Мукминову в Институт востоковедения Ленинградского отделения АН СССР в г. Ленинграде (ныне Институт восточных рукописей РАН в г. Санкт-Петербурге) в целях завершения работы над избранной диссертационной проблемой. Прибыв в Ленинград, молодой исследователь получила уникальную возможность работы в Рукописном отделе Института востоковедения, советоваться с ведущими специалистами Института (И.Ю. Крачковским, А.Н. Болдыревым, С.Е. Маловым, Е.М. Пещеровой, В.И. Беляевым и др.), а так же вести непосредственные консультации со своим научным руководителем, крупнейшим специалистом по средневековой истории Востока И.П. Петрушевским. «В тот период в Ленинграде были очень хорошие условия для работы. Институт востоковедения находился не в том здании, где расположен ныне – на берегу Невы, а рядом с университетом на противоположной стороне реки. Обстановка в Институте востоковедения была очень доброжелательна, здесь собрались крупнейшие учёные, проводились интересные лекции, [я] знакомилась с интересными людьми […] Это было 5-этажное здание, и, помнится, именно на последнем этаже располагался Институт, где имелся светлый и просторный читальный зал. 25 Я приходила в 9 утра и работала до закрытия Института. Институт имел великолепный рукописный фонд и практически все рукописи, которые были мне нужны [для работы], имелись в фондах Института. […] Ценно было и то, что в данном Институте работали крупнейшие специалисты–востоковеды, многих из которых я знала ещё по Ташкенту. […] Вообще в любой кабинет я могла зайти в любое время и спросить любой интересующий вопрос. Таким образом, в ходе своей работы, я получала очень ценные консультации выдающихся учёных […]». Политический фон эпохи конца 40 – начала 50 х гг. ХХ столетия, тотальный идеологический прессинг, и различные компании гонений со стороны сталинского режима на творческую интеллигенцию, не могли, конечно же, обойти стороной молодого исследователя, находившегося в одном из интеллектуальных центров советского государства. Наиболее сильный отпечаток в памяти Р.Г. Мукминовой, произвели гонения по обвинению их в космополитизме на людей, работавших в непосредственной от нее близости, в частности на известного арабиста И.А. Крачковского. Примечательно, при этом как подобные кампании воспринимались рядовыми сотрудниками, аспирантами и молодыми исследователями. «В 1949 г. очень часты были обвинения ряда учёных в космополитизме. Видимо в Москве был определен ряд учёных, которых обвиняли в космополитизме, в их числе Игнатий Юлианыч Крачковский. Игнатий Юлианович – человек уникальный, по – моему, он провёл в Ленинграде всю блокаду. Я про него слышала, что он в любую погоду, в любой день, независимо от самочувствия, он приходил на работу в одно и тоже время. Приехал из Москвы некий Климович, который возглавлял группу по борьбе с космополитизмом. Было назначено собрание, на котором планировалось обсуждать Игнатия Юлианыча. Его обвиняли в том, что он опубликовал письмо Шамиля. Заседание по обвинению Игнатия Юлианыча продолжалось в течении 3-х дней. Помню, как в последний день он пришёл вместе с супругой. Он был очень сдержанным человеком, но здесь дал свои «обвинителям» сильный отпор. Мы все собрались в большом 26 зале. Впереди сидели члены Президиума, далее – сотрудники Института востоковедения, а в конце зала стояла молодёжь: студенты, аспиранты. Я услышала, как невдалеке от меня студенты переговаривались друг с другом и обещали устроить Климовичу «тёмную». Игнатия Юлианыча очень любили и студенты, и аспиранты.1 Он пользовался большим авторитетом в учёном мире […]». Принимая во внимание условия работы, а также наличие большого числа профильных специалистов в Ленинграде, научный руководитель И.П. Петрушевский настоял на продлении научной командировки молодого исследователя вплоть до завершения диссертации и прохождения процедуры защиты. В результате, Р.Г. Мукминова получила возможность задержаться в Ленинграде, завершить работу и защитить свою диссертацию в 1949 г. непосредственно в Институте востоковедения. «Когда я ехала в Ленинград (с 1-й главой диссертации), моя поездка была рассчитана на 3 месяца, т.е. я думала, что я посоветуюсь с И.П. Петрушевским и возвращусь в Ташкент. Но Илья Павлович сказал, что нет смысла ездить взад-вперёд, лучше написать и защитить диссертацию в Ленинграде и возвратиться в Ташкент. Таким образом, я задержалась в Ленинграде больше [изначально запланированного] одного года […]». Следует отметить, что в успешной подготовке диссертационного исследования и в проведении первых научных изысканий большое содействие оказали человеческие качества научного руководителя Р.Г. Мукминовой. Забота, оказываемая И.П. Петрушевским и его супругой Г.Н. Цителовой-Петрушевской, их соучастие в судьбе молодой исследовательнице, оставили неизгладимое впечатление у нашей героини. Речь, очевидно, идет о Л.И. Климовиче – литераторе, авторе ряда статей, а также активном участнике кампании по обличению «космополитизма», получившему благодаря своему усердию прозвище «Клеймович». «Проработка» И.Ю. Крачковского состоялась в марте 1949 г., и по воспоминаниям других очевидцев указанных событий, симпатии аудитории действительно оказались не на стороне «обличителей», см.: Ганелин Р.Ш. И.В. Сталин, А.Я. Вышинский и Ю.П. Францев в 1949 – 1953 гг.: от борьбы с космополитизмом к делу врачей // Новейшая история России. 2011. № 2. C. 186. 1 27 «[…] эта поистине семейная атмосфера, которой окружила меня эти люди, очень повлияла на мою работу, ведь я была одна в незнакомом городе, и то, что рядом были родные люди, было большой моральной поддержкой для меня […]» Примечательно, что эти теплые взаимоотношения Учителя и Ученика оставались такими доверительными вплоть до последних дней жизни И.П. Петрушевского (19 марта 1977 г.). Ярким свидетельством тому может служить поддерживаемая ими на протяжении всего последующего периода личная переписка, в которой, помимо обсуждений вопросов научных планов и работы, предстоящих публикаций, они обмениваются фотографиями своих близких, интересуются здоровьем и делами членов семей и т.п.1 В результате плодотворной работы, проведенной в Ленинграде, в 1949 г. Р.Г. Мукминова успешно защищает кандидатскую диссертацию «Борьба за Мавераннахр между Тимуридами и Шейбанидами (К истории образования узбекского государства Шейбанидов)». Данная работа была положительно оценена представителями научной общественности. Высокая оценка исследованию была дана официальными оппонентами – А.Ю. Якубовским и Н.Д. Миклухо– Маклаем. Так, по мнению А.Ю. Якубовского, тема диссертационного исследования Р.Г. Мукминовой до этого времени не была разработана с такой тщательностью даже «такими крупными специалистами, как А.А. Семенов и П.П. Иванов»2 (выделено нами – У.А.). В отзыве на данную работу Н.Д. Миклухо-Маклай особо выделяет то, что ав�тором, наряду с персоязычными источниками, широко используются материалы на чагатайском языке, что «придаёт особую ценность работе…».3 «[… На защите] выступил Александр Юрьевич Якубовский с положительным отзывом. Остальные отзывы были тоже положительными, работа прошла единогласно. Решение Учёного Личный архив Р.Г. Мукминовой. Письма-автографы И.П. Петрушевского. Личный архив Р.Г. Мукминовой. А.Ю. Якубовский. Краткий предварительный отзыв о работе Р.Г. Мукминовой «Борьба за Мавераннахр между Темуридами и Шейбанидами». 3 Личный архив Р.Г. Мукминовой. Н.Д. Миклухо-Маклай. «Предварительный отзыв о работе Р.Г. Мукминовой «Борьба Тимуридов и Шейбанидов за Мавераннахр». 1 2 28 совета Института востоковедения АН было окончательным в то время, (так как состоял из крупнейших учёных–востоковедов того периода) и утверждение ВАКа было лишь формальностью [… ]». Сразу после завершения защиты произошел памятный и весьма символичный инцидент с участием И.Ю. Крачковского, который можно считать той достойной оценкой молодому исследователю, сделавшей первые, но весьма уверенные шаги на академическом поприще. «После своей защиты я спускалась по лестнице, а Игнатий Юлианович [Крачковский в это время] поднимался ко мне навстречу и [проходя мимо] сказал: «Это будущее идёт навстречу прошлому!».1 Как видно, с самого начала своей научной карьеры Р.Г. Мукминова, оказывается вовлеченной и причастной к своеобразному академическому сообществу, которое можно условно назвать «ленинградской школой», представителей которого объединяла причастность к некоему «невидимому колледжу», а также схожесть академические принципов и стандартов. Эта причастность к данному академическому кругу, личные и рабочие контакты с его членами, как будет рассмотрено ниже, оказывали важное влияние на развитие дальнейшей академической карьеры Р.Г. Мукминовой. Примечательно при этом, что на поступившее предложение продолжить карьеру в стенах Института востоковедения в Ленинграде, наличие крепких рабочих контактов в местном академическом сообществе, Р.Г. Мукминова, тем не менее, выбрала Ташкент, в качестве своего дальнейшего пристанища, город, которому она, по собственному признанию, «была многим обязана в жизни». Как отмечала Р.Г. Мукминова, при этом диалоге присутствовала также племянница И.Ю. Крачковского, с которой она находилась в теплых дружеских отношениях. 1 29 Возвращение в Ташкент: новые горизонты научного творчества Итак, несмотря на соблазнительные с точки зрения дальнейшей академической карьеры, предложения продолжить научно– исследовательскую работу в Ленинграде, Р.Г. Мукминова принимает решение возвратиться в Ташкент, в Институт истории АН Узбекистана. «Сразу после защиты, я получила телеграмму из Ташкента из Института истории с поздравлениями и сообщением, что я уже зачислена младшим научным сотрудником в отдел «Древней и средневековой истории Узбекистана. «Я радовалась больше не тому, что успешно защитилась, а тому, что теперь возвращусь в Ташкент. Несмотря на благоприятное отношение учёных и вообще той научной среды к молодым кадрам. Был даже разговор о моей постоянной работе в Ленинграде. Но я отказалась, так как хотела домой к родителям, да и потому что я была обязана Институту истории АН Узбекистана и лично Я.Г. Гулямову, поэтому я решила возвращаться в Узбекистан через неделю после защиты […] По возвращению в Ташкент меня хорошо встретили. Отдел древней и средневековой истории возглавлял Я.Г. Гулямов. В отделе я работала вместе с известным учёным О.Д. Чехович, так же там работала М.Ю. Усманова. Основной костяк составляли эти сотрудники […]с нами работали также Рашид Набиев, занимавшийся XVII веками и даже более ранним периодом – Ходжа Ахраром и Хамид Зияев». В дальнейших исследованиях Р.Г. Мукминовой, проводимых в Институте истории АН Узбекистана, получили дальнейшую разработку вопросы аграрных отношений, в том числе вопросы вакфного землевладения. «[…]В 1966 году в Институте ввели новую тематику. И мне предстояло написать книгу «К истории аграрных отношений по материалам «Вакф-наме»». Это было очень сложно, и я поначалу не хотела браться. Сама по себе работа была очень 30 сложной, особенно с набором арабского текста […]. Написание этой книги отняло у меня почти девять лет». Результатом этого многолетнего труда, стала публикация в 1966 г. фундаментального труда Р.Г. Мукминовой «К истории аграрных отношений в Узбекистане XVI века. По материалам «Вакфнаме».1 Указанная работа была подготовлена на основе тщательной проработки и сопоставления двух списков вакфной грамоты двух медресе Шейбани-хана (Кош-мадраса) в Самарканде. Значение данного документа, как важнейшего источника по изучению социально-экономической истории Средней Азии, отмечалось целым рядом исследователей2. По справедливой оценке И.П. Петрушевского, данная работа «[…] представляет [sic] выдающийся интерес не только для историков Средней Азии, но и для историков-медиевистов других стран Ближнего и Среднего Востока, работающих над проблемами аграрных отношений […]».3 «Выдающийся вклад в науку»: академические вершины творчества Р.Г. Мукминовой Обширный фактический материал, собранный Р.Г. Мукминовой в результате работы с письменными источниками, позволил ей приступить к освещению и других, не менее сложных и малоизученных проблем позднесредневековой истории, в частности, вопросов городской жизни и ремесленного производства Средней Азии. Важным подспорьем для освещения данной тематики послужил сборник самаркандских казийских документов, содержащий внушительный материал по таким вопросам как, например, правовое и фискальное положение ремесленного населения. Сравнительно– сопоставительный анализ свыше 700 документов из этого сборника, дополненный археологическим и этнографическим материалом, Мукминова Р.Г. К истории аграрных отношений в Узбекистане XVI в. По материалам «Вакф-наме». Ташкент, 1966. 2 Иванов П.П. Хозяйство джуйбарских шейхов… С. 24; Вяткин В.Л. Материалы к исторической географии Самаркандского вилаета. Справочная книжка Самаркандской области. Вып. IX. Самарканд. 1907. C. 95–107. 3 Личный архив Р.Г. Мукминовой. И.П. Петрушевский. Отзыв о работе Р.Г. Мукминовой «К истории аграрных отношений». 1 31 позволил ей осуществить комплексное исследование ряда важных проблем социально–экономической истории и тем самым внести весомый вклад в изучение жизни торгово–ремесленных и культурных центров Средней Азии, таких как Самарканд, Бухара, Ташкент и др. в позднесредневековый период. Фактический материал по этим вопросам Р.Г. Мукминовой приходилось извлекать по крупицам из отдельных рукописных источников, критически сопоставляя их, выясняя значение отдельных недостаточно ясных терминов (тиул, танхо, тамга и др.). Этот собранный и обработанный материал лег в основу докторской диссертации Р.Г. Мукминовой. «[…] В написании докторской диссертации важную роль сыграл Ибрагим Муминович Муминов. Он неоднократно вызывал меня и говорил, что защита нужна не только для меня лично, но и для науки Узбекистана. Это был период, когда защита не поощрялась, старались ограничить количество защищающихся. Тема [диссертационного исследования] должна была отличаться от плановой темы [разрабатываемой сотрудником в рамках Института]. Мысль о докторской диссертации возникла после того, как я детально ознакомилась с самаркандскими казийскими документами. В них я обнаружила то, что мне больше всего нравилось: именно не политическую история, а социально-экономическую жизнь. А те документы как раз очень хорошо освещали юридическое и правовое положение ремесленного населения». Примечательно, что обозначая проблему таким образом, Р.Г. Мукминова совершает принципиальный сдвиг исследовательского акцента от изучения политических процессов и структур к пониманию сущности социальных организаций, общественных отношений и тех понятий и ценностей, в которых эти социальные отношения воплощаются, т.е., заимствуя изречения Фернана Броделя, к изучению «структур повседневности». Таким образом, Розия Мукминова становится одним из первых представителей отечественной исторической школы (по меньшей мере, из исследователей-медиевистов), развивавших исследовательский тренд, приобретший позднее широкое распространение в мировой (прежде всего 32 западноевропейской) науке на протяжении второй половины ХХ – начала XXI в. под названием «социальная история». Следует признать, что в данном направлении Р.Г. Мукминовой была проведена грандиозная работа, логическим результатом которой стала блестяще защищенная в 1972 г. докторская диссертация на тему «Ремесло в Самарканде и Бухаре XVI в.». На основе фактически исчерпывающего объема данных, в работе освещаются ведущие отрасли ремесла, являвшиеся основой производственных отношений в указанных городских центрах, как Самарканд и Бухара (ткачество, красильное, бумажное, гончарное, металлической производство). Диссертанту удалось также разрешить целый ряд вопросов, связанных с отношениями ремесленников и поставщиков сырья, скупщиков продукции ремесла, а также характер взаимоотношений между ремесленниками–мастерами и их подмастерьями, поднять много нового материала и, таким образом, внести весомый вклад в понимание целого ряда ключевых проблем, связанных с урбанистическими процессами в указанный период. «Выдающимся вкладом в науку», назвал эту диссертационную работу видный специалист по истории средневекового Востока А.Н. Болдырев1. «Прекрасное знание источников XVI в….» – отметил официальный оппонент А.М. Беленицкий2. «Мы никогда не предпологали, – писала в своем отзыве О.Д. Чехович, – даже будучи знакомы с основными из этих источников, что по этому вопросу можно собрать такое количество ценнейшего материала, какой собрала Р.Г. Мукминова».3 В 1976 г. на основе данной докторской диссертации Р.Г. Мукминовой была опубликована фундаментальной монографии «Очерки по истории ремесла в Самарканде и Бухаре XVI в.».4 В монографии впервые был дан подробный анализ социально–экономической жизни Личный архив Р.Г. Мукминовой. Поздравительная открытка А.Болдырев. 21 апреля 1972 г. Личный архив Р.Г. Мукминовой. Беленицкий А. Краткий отзыв о диссертации Р.Г. Мукминовой «Ремесло в Самарканде и Бухаре XVI в.». 4 ноября 1971 г. 3 Личный архив Р.Г. Мукминовой. Протокол № 4 заседания Объединенного Учёного Совета по истории Отделения истории, языкознания и литературоведению АН Узбекистана. 7 июня 1972 г. Выступление О.Д. Чехович. 4 Мукминова Р.Г. Очерки по истории ремесла в Самарканде и Бухаре XVI в. Ташкент, 1976, 234 с. 1 2 33 Самарканда и Бухары в позднесредневековый период, определена роль ремесленного производства в жизни средневекового города. Как отметил Я.Г. Гулямов: «Р.Г. Мукминова… создала монографическое исследование, которые будет отправным источником по изучению ремесленного производства в Средней Азии…».1 По мнению известного исследователя-востоковеда К.З. Ашрафяна, «Эта книга не только обогащает наше представление о средневековом городе Средней Азии, но и намечает конкретные пути к дальнейшему исследованию истории, экономики и социальной истории городов других стран мусульманского Востока».2 Публикация данного труда не оставила равнодушной и научную общественность дальнего зарубежья. Издательство Академии наук Узбекистана получило более 500 заявок из ведущих библиотек и научно-исследовательских центров государств Западной Европы, США и Японии. Спустя много лет, известный японский исследователь Х. Коматцу, в своей монографии, посвященной историографии средневековых городов мусульманского Востока, справедливо назовет данный труд «самой выдающейся работой в этой области (выделено нами – У.А.)».3 Следующий этап научного творчества (1976-1993) Р.Г. Мукминовой характеризуется исследованием широкого спектра вопроса политической, социально-экономической и культурной истории, большим количеством опубликованных работ и как следствие – международным признанием. В этот период получили дальнейшую разработку важнейшие вопросы социальноэкономической истории Узбекистана. Наряду с изучением вопросов ремесленного производства и аграрных отношений исследователь уделяет особое внимание изучению теоретических проблем истории среднеазиатских городов позднесредневекого периода,4 Личный архив Р.Г. Мукминовой. Выписка из протокола № 2 Заседания Ученого Совета Института истории АН УзССР от 16 января 1974 г. Выступление Я.Г. Гулямова. 2 Ашрафян К.З. Рецензия на книгу Мукминовой Р.Г. «Очерки по истории ремесла в Самарканде и Бухаре в XVIв.» // Общественные науки в Узбекистане. Ташкент, 1987. № 1. C. 62. 3 H. Komatsu. Historical Survey of Islamic Urban Studies. Printed in Japan, 1991, p. 292. 4 Бухара в XVI – XVII вв. // История Бухары. Ташкент, 1976. C. 109 – 119; Из истории поздне� средневекового Ташкента // ОНУ. 1981. № 11. C. 30 – 44; Новый источник по социально–экономической истории среднеазиатского города XVI в. // Бартольдовские чтения. Тезисы докладов. Москва, 1981. С. 61 – 63; Из истории культурной жизни Ташкента конца XV – XVI века // ОНУ. 1983, № 9. C. 26 – 30; Проблемы средневекового города Средней Азии // Я.Г. Гулямов и развитие исторических наук в Узбекистане. Тезисы докладов научной конференции, посвященной 1 34 вопросам взаимоотношений оседлого населения и кочевой периферии,1 изучению социальной дифференциации городского населения. Исследования, посвященные вопросам урбанизации и социальной дифференциации городского населения Узбекистана, были подытожены в очередном фундаментальном исследовании «Социальная дифференциация населения городов Узбекистана в XV – XVI вв.».2 В данном труде автор выявляет основные социальные категории населения позднесредневековых городов Средней Азии, а именно: землевладельцы, купцы, торговцы, мелкие лавочники, ремесленники, городская беднота и др. Помимо этого, в указанном исследовании Р.Г. Мукминовой удалось показать социальное деление, имевшее место внутри каждой из перечисленных категорий населения. «[…] 1980-е гг. уже обилуют количество опубликованных работ. Я освободилась от забот, дети выросли. 17–16 публикаций в год – это следствие. Я люблю заниматься домашним хозяйством, но научная работа увлекает меня намного больше […]» Подготовка кадров-медиевистов Одной из очевидных проблем отечественной медиевистики, по мнению Р.Г. Мукминовой, на протяжении всего советского периода являлось ее кадровое оснащение. Это было обусловлено в немалой степени спецификой данного направления, подразумевающей работу со средневековыми письменными источниками и, следовательно, знание восточных языков. Другой немаловажной (возможно и определяющей) причиной являлся характер конъюнктурного спроса на специалистов, выражавшийся, в частности, в Институте истории 80-летию акад. АН УЗ ССР Я.Г. Гулямова. Ташкент, 1988. C. 63 – 64. 1 Роль государства в развитии производительных сил и взаимосвязи оседлого и кочевого населения (Узбекистан конца XV – XVII вв.) // Социально-демографические аспекты развития производительных сил деревни. Москва, 1984. C. 236 – 239; Взаимоотношения оседлого населения Мавераннахра с жителями кочевых степей (XVI в.) // Вопросы советской тюркологии. Тезисы докладов и сообщений. Ашхабад, 1985. C. 290 -292. (в соавт. с Б.А. Ахмедовым); Торгово-экономические взаимосвязи городов и селений Средней Азии в XVI – XVII вв. // Город на традиционном Востоке. Тезисы. Москва, 1988. C. 486 – 488. 2 Мукминова Р.Г. Социальная дифференциация населения городов Узбекистана в XV – XVI вв. Ташкент, 1985. 137 с. 35 в том, что молодыми кадрами оснащались, прежде всего, отделы и сектора, занимавшиеся исследованием истории Коммунистической партии и, в целом, Советского периода.1 Соответственно Отдел средневековья в этом отношении оснащался «по остаточному принципу». Несмотря на сравнительно большое количество специалистов, подготавливаемых факультетом Востоковедения Ташкентского Государственного университета, потенциально готовых реализовываться в качестве историков-медиевистов, подавляющее большинство из них впоследствии находило призвание в совершенно иных сферах деятельности. Именно с этим были связаны инициативы руководства Отдела, предпринятые в 70 – 80-х гг. ХХ века. «[…] Был период, когда Я.Г. Гулямов поставил вопрос в Президиуме АН РУз о нехватке кадров [медиевистов]. Дело в том, что стояла серьёзная проблема с научными кадрами [медиевистами], приём новых сотрудников в наш отдел [средневековой истории] был затруднён, новых сотрудников в основном принимали в отдел «История партии». Я. Гулямов сумел настоять на том, чтобы в отдел [средневековой истории] были приняты выпускники Восточного факультета ТашГУ. Тогда в отдел сразу было принято 10 или 12 человек. Из их числа продолжили работу в последующем только Н. Хабибуллаев и С. Агзамходжаев. Многие из остальных были призваны [на службу] в [Советскую] армию, однако по возвращению, не были приняты [на работу]; их места оказались переданными сотрудникам, занимающимся изучением [истории] советского периода. И опять долгое время отдел оставался без сотрудников […] Тогда Я.Г. Гулямов решил заранее дать заявку, чтобы на факультете Востоковедения специально готовили для нашего отдела специалистов. По распределению в наш Институт были направлены 10 выпускников, из них двое остались в нашем отделе [в последующем] – Т. Рауфов и Э. Каримов. Оба позднее успешно защитили кандидатские диссертации. Впоследствии Т. Рауфов рано скончался, а Э.Каримов защитил докторскую диссертацию и сейчас является руководителем нашего отдела». Достаточно отметить, что в 70 – 80-е гг. ХХ в. в Институте истории АН Узбекистана функционировало 5 отделов, специализировавшихся на вопросах истории советского государства. 1 36 Примечательно, что вышедшая из данных наборов группа историков-медиевистов (Н. Хабибуллаев, Э. Каримов, Г. Агзамова), подготовили свои кандидатские, а впоследствии, и докторские диссертации под непосредственными руководством Р.Г. Мукминовой и, что особенно важно, продолжает трудиться на академическом поприще по сей день. Именно эти кадры в значительной степени формировали исследовательскую повестку и контуры отечественной медиевистики (по меньшей мере, в масштабах Института истории АН РУз) на протяжении 90-х гг. и начала XXI столетия. В 90-е и начале 2000 гг. годы в отделе «Древняя и средневековая история Узбекистана» Института истории АН РУз была создана научная школа учеников Р.Г. Мукминовой, специализирующихся на изучении различных вопросов средневекового периода. Некоторые из них работали в отделе со своим наставником вплоть до последних дней ее жизни, другие трудятся в различных научно-исследовательских и образовательных учреждениях страны и зарубежья. Трепетное отношение Р.Г. Мукиновой к молодым кадрам, удивительная готовность делиться опытом, знаниями, способность направлять подопечных, не ломая при этом исследовательскую индивидуальность и, наконец, теплая житейская забота о своих учениках, это то главное, что отличало Р. Мукминову-Учителя. Международное признание и новые горизонты Несмотря на то, что имя Р.Г. Мукминовой были уже давно и хорошо известно на Западе в кругах исследователей средневековой истории Центральной Азии, а её труды широко цитировались и, в отдельных случаях, даже выступали объектом специальных исследования,1 ей самой в силу ряда обстоятельств вплоть до конца 80–х гг. не приходилось выезжать зарубеж. «Я ужасно удивилась, когда в 1988 г. мне впервые прислали предложение поехать за рубеж, в США. Я была удивлена и обрадована […]. Мне показалось удивительным, что на эту поездку выдвинули меня, вед я не была членом партии? В свое Например, дипломная работа американского исследователя Р. Макчезни (1967 г.) была посвящена историографическому анализу монографии Р.Г. Мукминовой «К истории аграрных отношений в Узбекистане XVI века. По материалам “Вакф-наме”» 1 37 время я не вступила в партию из-за своего происхождения. И теперь это сыграло свою роль, в тот момент, когда надо было проходить собеседование в Президиуме Академии наук […]. В итоге встал вопрос: В такую «капстрану» [как США], да с такими данными [выходца из семьи «лишенца»]?! Рекомендацию мне не дали, и вместо меня поехал другой человек. Второе предложение последовало сразу через год, в Канаду. Требования стали намного мягче, и я поехала […]». Изменение, наметившиеся в конце 80-х годов XХ столетия общественно-политической ситуации на всем пространстве Советского Союза, еще не падение, но уже смягчения «железного занавеса», создали реальные предпосылки для более широкого ознакомления мировой научной общественности с трудами отечественных исследователей. Именно с этого времени начинается широкое международное признание научного творчества Р.Г. Мукминовой. Ёе первая зарубежная научная поездка состоялась в ноябре 1989 г. в Торонто (Канада), на конференцию «Тимуриды и туркменские общества в движении», на которой наша героиня выступила с докладом на тему «Ремесленники и цеховая жизнь в Самарканде в XV в.».1 В этом отношении весьма примечательны воспоминания «советского» исследователя, впервые на склоне лет, получившего возможность быть причастной к широкой международной академии. Впечатления от страны, города и, конечно же, от конференции, ее организации, академической атмосферы, участников …. «По прибытии в Торонто […] меня, впрочем, всех нас поразило великолепие отеля. Таких зданий я еще не видела. Все сверкает, все блестит, все в цветах. […] Поначалу к нам заходила горничная–мулатка, но, не дождавшись чаевых, забыла о нас […]. […] Мне очень понравился стиль проведения конференции. Те докладчики, которые должны были выступать до перерыва, сразу садились за один большой стол в центре зала, и не тратили время на то, чтобы идти к трибуне, а читали свой доклад прямо за столом. Многие зарубежные делегаты хорошо знали русский Mukminova R. Сraftsmen and Guild Life in 15th century in Samarkand // Abstracts of the International symposium Timurid and Turkman societies in Transition: Iran in the 15th century. Toronto, Ontario, Canada, November 15-18, 1989, p. 12. 1 38 язык, особенно специалисты по истории русских городов и регионов […]». Однако, наибольшим вызовом для Р.Г. Мукминовой, равно как и большинства исследователей с пост-советского пространства, впервые принимавших участие на международных научных форумах, оказалось выступление с докладом перед аудиторией на английском языке. «[…] Свой доклад я подготовила [первоначально] на русском языке. Но у меня был перевод текста, который помог мне сделать мой сын […]. Он же мне написал и произношение слов на английском. Вечером в мой номер зашла Мария Ева Субтельни и спросила, на каком языке я хочу выступать. Прослушав мой английский вариант, она сделала пару замечаний, но в целом одобрила. На второй день она не смогла прийти, но обещала прислать другого человека, для того чтобы [еще раз] прослушать мой текст. Когда я открыла дверь, то увидела, что передо мной стоит исследователь Роберт МакЧезни. Я так и опешила! Тем не менее, стала читать свой текст, чувствуя себя так неловко, как школьник, не знающий урок. Он меня подбадривал и, в конце концов, сказал: «Читайте! Все Вас будут слушать». Мое выступление прошло успешно, мне задавали множество вопросов. Я предупредила, что отвечать буду на русском. В последующих зарубежных поездках я уже не решалась читать доклад на иностранном языке, и меня снабжали переводчиками. Но в тот, первый раз я получила незабываемое впечатление […]. Эта первая поездка в Торонто в значительной степени расширила исследовательские горизонты Р.Г. Мукмновой. Здесь произошло знакомство с зарубежными исследователями, установлены первые научные контакты, которые впоследствии будут неизменно расширяться. Здесь она установила первые контакты с зарубежными исследователями, с которыми впоследствии вплоть до последних дней своей жизни будет поддерживать теплые и доверительные отношения. 39 «На этой конференции мне довелось узнать многих интересных ученых и замечательных людей, с которыми, к счастью, судьба будет сводить меня еще не раз […]. Организаторами конференции были Лиза Голумбек и Мария Ева Субтельни. Их тематика была близка периоду Темуридов. Впоследствии мы очень сдружились […] Один молодой ученый по имени Юрген Пауль был очень любезен и в первый же день повел нас по магазинам. Один [из магазинов], как уверял он, был молодежным, недорогим и вполне приличным […]. […] Мария Ева Субтельни, Роберт Мак–Чезни имели схожую тематику со мной, тематика же Юргена Пауля немного отличалась. Когда [Роберт] Мак-Чезни впоследствии приехал в Ташкент, он зашел ко мне в комнату, глянул на стену на ковер и весело сказал: О, этот ковер я знаю! (дело в том, то все мои гости неизменно фотографировались на фоне этого ковра)». Поездка в Торонто стала началом широкой международной научной деятельности Р. Мукминовой. С этого времени наша героиня активно участвует с докладами на авторитетных международных конференциях, читает циклы лекций в ведущих научных центрах мира. Среди наиболее значимых ее визитов можно отметить участие в 1991 г. на IV Европейском семинаре в г. Бамберге (Германия), а также в работе международных конференций, проводимых во Франции (Страсбург, 1987 г.), Турции (Анкара, 1997), США (ЛосАнджелес-Калифорния, 1998 г., Медисон-Висконсин, 1998), Австрии (Вена, 2000 г.), Иране (Тегеран, 2001 г.) и др. Важной составляющей международной деятельности Р.Г. Мукминовой является неоднократное чтение лекций преподавателям, соискателям ученых степеней и студентам научных и образовательных учреждений Парижа (Франция), Висконсина (США), Токио и Киото (Япония). Вместо заключения В начале 90-х гг., ХХ столетия, несмотря на заметные экономические и организационные сложности, связанные с переходным периодом, деятельность и личность Р.Г. Мукминовой в этот период оставались одними их тех островков стабильности, вокруг которого сплотились и сохранились организационные и 40 интеллектуальные ресурсы отечественной медиевистики. С начала 2000-х гг., с началом общих положительных тенденций в Институте, под руководством Р.Г. Мукминовой началось и постепенное кадровое и организационное усиление Отдела средних веков. Вплоть до последних дней жизни Розия Мукминова не прекращала интенсивную научную деятельность, несмотря на преклонный возраст, оставалась активным членом различных академических советов и редколлегий, выступала с докладами на научных конференциях и активно публиковалась. Неиссякаемая жизненная энергия, неуёмная страсть и стремление к знаниям, в сочетание с глубокой внутренней интеллигенцией и эрудицией, это те факторы, которые, очевидно, определяли ее чрезвычайную востребованность как исследователя и гражданина. В 2003 году на представительной международной конференции, посвященной 80-летию Р.Г. Мукминовой, акад. Б.С. Юлдашев, возглавлявший в ту пору Академию наук Узбекистана, отметил: «… история национальной Академии наук, это калейдоскоп замечательных личностей, благодаря таланту и энергии которых и формировалась фундаментальная наука Узбекистана. Р.Г. Мукминова, вне всякого сомнения, принадлежит к этой замечательной когорте. Ее имя уже вписано золотыми буквами в летопись академической науки Узбекистана …». 12 января 2007 года после непродолжительной болезни Розии Галиевны не стало. Со смертью Р.Г. Мукминовой завершилась продолжительная и очень важная эпоха в истории отечественной медиевистики … 41 СОЦИАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ В ТРУДАХ Р.Г. МУКМИНОВОЙ: РЕАЛЬНОСТЬ И ИДЕОЛОГИЯ Дилором Алимова В советской историографии, несмотря на ее заметную ангажированность и идеологизированность, немало феноменов, феноменов-авторов, феноменов-книг. Возможно их уникальность, своеобразие и непохожесть возникли именно по причине всеобщего нивелирования истории, как растение, пробивающееся среди камней и асфальта. К таким феноменам относится Розия Галиевна Мукминова и ее признание в мировом научном сообществе. Цитированность ее трудов западными историками очень велика. Особенно это относится к двум ее работам, которые получили заслуженное признание в мировой медиевистике – «Очерки по истории ремесла в Самарканде и Бухаре в XVI веке» и «Социальная дифференциация положения городов Узбекистана в XV – XVI вв.». Невозможно себе представить, сколько документов и разнохарактерных источников прошло через руки Р.Г. Мукминовой в процессе подготовки этих монографий. Эти исторические сочинения, мемуары, дневники путешественников, хроники, нарративные сочинения, переписки, актовые материалы, ханские ярлыки, формуляры, казийские документы, литературные произведения. И каждая категория этих источников составляет несколько тысяч разновидностей. Достаточно сказать, что одна только широко привлеченная автором рукопись «Маджму’а-ий васаик» «включает свыше семисот решений, составленных в канцелярии самаркандского казия в самом конце XVI в.».1 Возможно, излишне говорить о кропотливом труде историка, изучающего те или иные аспекты средневековой истории и это обычное явление для медиевиста «перелопатить» горы рукописей, в поиске нужных знаний. Но Р.Г. Мукминова совершила эту работу Мукминова Р.Г. Очерки по истории ремесла в Самарканде и Бухаре в XVI веке. Ташкент: Фан, 1976. C.10 1 42 в целях освещения совершенно не разработанного направления истории в советское время, поскольку даже дефиниция «социальная история» если и существовала, то была неадекватна содержанию публикаций. В этот период было принято говорить о социально– экономических процессах, и история носила в, основном, политико– этатистский характер. На Западе интерес к изучению социальных отношений начал проявляться в 60-е годы, а в 70-е годы началось формирование социальной истории как направления в рамках историко-социологических исследований. В Советском Союзе, в частности, в Узбекистане, социологии как науки еще практически не существовало. Исследователи же отводили социальной истории роль младшей сестры экономической истории. Изучение истории отдельно взятых групп населения не ставилось задачей, поскольку тотальная история, традиционная для советской историографии, исключала это. Известно, что изучение социальной истории Центральной Азии в рамках медиевистики – достаточно сложный процесс. Он сопряжен с чрезвычайной трудностью извлечения фактического материала из источников, недостаточностью многих необходимых данных по демографии, семейным, хозяйственным и личностным взаимоотношениям представителей социальных групп и трудностью прочтения определенных материалов. Учитывая это, невозможно недооценить вклад Р.Г. Мукминовой в развитие этого направления исторической науки. Еще в виде докторской диссертации её работа «Ремесло в Самарканде и Бухаре XVI в.» получила высокую оценку таких выдающихся историков, как А.Н. Болдарев, А.М. Беленицкий, О.Д. Чехович, Я.Г. Гулямов и др., а в отзывах на книгу «Очерки по истории ремесла в Самарканде и Бухаре в XVI в.» известные востоковеды К.З. Ашрафян, а позже Х.Коматцу отмечали фундаментальный характер этой работы и она оценивалась как крупнейший вклад в развитие медиевистики.1 В понятие «социальная история» входит изучение всего разнообразия повседневной жизни и деятельность людей в историческом прошлом, условия труда и быта, образа жизни, 1 См. подробнее раздел У. Абдурасулова в данной монографии. 43 материальной и духовной культуры и работы Р.Г. Мукминовой отвечают этому содержанию, разве что не затрагивая последних аспектов. Конечно, Р.Г. Мукминова не ставила себе целью выполнение трехмерной программы социальной истории: 1) исследование крупных структурных изменений, 2) описание жизни простых людей в ходе этих изменений, 3) нахождение связи между первым и вторым. Однако уже в рамках своей монографии «Очерки по истории ремесла в Самарканде и Бухаре в XVI веке» (1976 г.) она попыталась показать через ремесло, жизнь и занятия, самой распространенной и, можно сказать, основной производственной социальной прослойки общества – ремесленников двух ведущих городов Мавераннахра в XVI веке; в то время как в другой работе – «Социальная дифференциация населения городов Узбекистана в XV – XVI вв.» – дать анализ основных социальных страт. Фактологические данные, поражающие своей новизной, детализированностью и объемом, включая более 130 специальных наименований ремесел, сделали «Очерки» настольной книгой для многих историков–медиевистов, изучающих Центральную Азию. В ней рассматривается очень широкий спектр вопросов, связанных с ремесленным производством и непосредственно с ремесленниками: виды произведенной продукции, профессиональная иерархия, формы подчинения вышестоящим и властным структурам, налогообложение, финансовое положение лавок и цехов, заработок ремесленников различного уровня, структура корпоративных объединений, виды конкуренции, система ученичества, взаимоотношения учеников и мастеров, имущественная дифференциация ремесленников, процессы перехода в другую социальную прослойку, т.е. в число зажиточных горожан и, наоборот, переход в более низкие социальные ступени в результате банкротства. Все это, включая возрастной анализ состава ремесленников и формы дополнительного заработка, путем обрабатывания земель и растениеводства, характеристику деятельности производителей от самого мелкого до крупных владельцев торгово-ремесленными заведений, как светских, так и духовных, (например Джуйбарских 44 шейхов), показано на основании фактических данных, извлеченных из огромного количества источников. Сама Р.Г. Мукминова скромно писала, что отдельные места рукописей читаются крайне трудно, «особенно слова в конце строк, написанные без обозначения диакритических знаков – точек и ташдидов. Это обстоятельство, как и обилие в текстах словесных украшений, доставляет значительные трудности исследователю».1 Она имела в виду рукопись «Мактубат ва аснад», однако это касалось прочтения многих других рукописей этого времени, не отличавшихся хорошей сохранностью. Достаточно необычными для того времени были выводы Р.Г. Мукминовой, в частности, о существовании в Средней Азии XVI в. простейших форм рассеянной и централизованной мануфактуры в области ткачества и производства бумаги, а также о том, что некоторые из правителей делали определенные усилия для создания условий «хотя бы относительного нормального развития государства».2 Эта мысль, выраженная вскользь, попутно, на самом деле была слабым проявлением ее твердой позиции в отношении экономического развития Мавераннахра в период правления Шайбанидских правителей Убайдулла-хана (1533-1539) и Абдуллахана II (1556-1598). В частных разговорах с автором данной статьи, она неоднократно отмечала наличие характерных проявлений заметного экономического роста в правления указанных ханов. Изучение источников привело Р.Г. Мукминову и к другому очень важному заключению о том, что в XVI в. шел процесс расслоения среди ремесленников, которое четко обозначило социальную лестницу: «ремесленники состоящие из разных групп: богатых и бед�ных, тех, кто имел свои лавки-мастерские, и тех, кто арендовал их; одни мастера имели в частном владении мастерскую и участок земли под ней, другие – только строения и т.д. Отдельные ремесленники (на примере бумагоделов) являлись лишь руководителями, не принимая участия в производстве, другие, хотя и продолжали оставаться носителями профессионального звания уже выступали Мукминова Р.Г. Очерки по истории ремесла в Самарканде и Бухаре в XVI веке. Ташкент: Фан, 1976. C. 14. 2 Мукминова Р.Г. Очерки по истории ремесла в Самарканде и Бухаре в XVI веке. C. 215. 1 45 в роли кредиторов… Следовательно, ремесленники не были единым в социально-экономическом отношении социальным слоем населения…».1 Этот вывод был новым и необычным для того времени, потому что в советской историографии существовало четкое классовое деление общества, в том числе и средневекового, и ремесленники рассматривались как предтеча пролетариата. Вывод Р.Г. Мукминовой о наличии среди них достаточно зажиточного слоя, противоречил этой теории. Однако этот еще не развитый тезис остался незамеченным, а для самого автора книги обозначилась четко намеченная цель проследить процесс социальной дифференциации не только среди ремесленников, но и в целом населения городов Мавераннахра в XV – XVI вв. Над этой темой, вылившейся в книгу под названием «Социальная дифференциация населения городов Узбекистана XV – XVI вв.», она работала 9 лет. Здесь уже представлена характеристика основных слоев населения Мавераннахра в рассматриваемый период и, конечно, значительную часть книги составляет характеристика ремесленников, которая никак не повторяет содержания «Очерков». Хотя по объему монография гораздо меньше первой, географически же намного шире и включает кроме Бухары и Самарканда – Ташкент, Андижан, Ахсикент. Р.Г. Мукминова в работе над книгой вплотную занялась изучением процесса расслоения ремесленников и формирования особой прослойки мастеров-устадов (усто, устод, устоз – мастер-учитель), оторванных от производственной деятельности и занимавших привилегированное положение. Вместе с тем, анализ юридических документов, характеризующих взаимоотношения ремесленников с торговцами - скупщиками (8 из них приводятся в книге)2 позволили ей на конкретных примерах показать процесс попадания мастеров-устадов в зависимость к торговцам-скупщикам и их разорение. В книге нашли место такие вопросы, как заклад торговоремесленных заведений, расслоение ремесленников в зависимости от специальности, жизнь наемных работников. Другие социальные страты, впервые получили столь 1 2 Мукминова Р.Г. Очерки по истории ремесла в Самарканде и Бухаре в XVI веке ... C. 175-176. Мукминова Р.Г. Социальная дифференциация населения городов Узбекистана ... C. 59-61. 46 базированную на источниках характеристику – «класс феодалов», купцы и мелкие торговцы, рабы. В данное издание автор также включила данные о женщинах и их участии в ремесленном производстве, владении вакфами, о некоторых семейных взаимоотношениях, браке, разделе имущества и др. Характеризуя используемые источники, Р.Г. Мукминова писала: «Ценность перечисленных в ней источников, включающих фактические данные об имущественной дифференциации населения городов Узбекистана указанного периода, несомненна. Вместе с тем, изучение социальных отношений, остается не освещенным, в основном из-за малочисленности документальных материалов. Сведения, которые нам удается получить, требуют подтверждения равнозначными данными других памятников письменности, поиски которых не всегда приводят к успехам».1 Несмотря на это Р.Г. Мукминовой удалось создать общую картину социального состава населения городов Мавераннахра и вновь сделать неприкрытые выводы, например о положении женщин из зажиточных слоев населения, названного ею аристократией, которые активно участвовали в торговых операциях и владениях вакфами (ее любимой героиней в этом отношении всегда оставалась Мехр Султан-ханум – невестка Шейбани-хана, одна из первых женщин – мутавалли), а также о чрезвычайно высокой роли купечества в экономическом развитии страны, системе их охраны государством. Конечно же, одна научная работа, даже если она претендует на открытие, не может обходиться без недостатков. С уровня сегодняшнего дня кажется странными названия разделов книги – «Феодально-зависимые города Узбекистана», «Городская беднота и деклассированные элементы (где, кстати, и нет характеристики последних)», «Класс феодалов» (куда включено, почему–то, не только духовенство, но и преподаватели и студенты мадраса), «Рабы» (хотя автор опровергает утверждение П.П. Иванова о наличии рабовладельческой формации). Не раскрытыми в обеих книгах остались традиционно-обрядовая и духовная жизнь ремесленников. Не в достаточной степени, на наш 1 Мукминова Р.Г. Социальная дифференциация населения городов Узбекистана ... C. 15. 47 взгляд, в этом контексте использованы уставы – рисоля, о которых она пишет в обзоре источников, но извлекая из них только сведения относительно производства.1 Однако, учитывая значение рисола для изучения истории ремесла, она дала эту тему своей ученице Д.Ш. Атаджановой в качестве кандидатской диссертации, которую она успешно защитила в 2008 году.2 К сожалению, в данных публикациях Р.Г. Мукминовой не показаны уровень грамотности рассматриваемых страт общества, их роль в развитии духовной культуры, степень знания окружающей среды, демографические процессы. Абсолютно нет связи со структурными и политическими изменениями того времени, а войны и конфликты упоминаются лишь в контексте нанесения вреда ремесленному и иному производству. Не получили характеристики во второй книге властные структуры, военное сословие, интеллектуальная часть общества и как следствие нет заключений на макроструктурном и макропроцессном уровне. Однако ценность этих книг определяется во сто раз выше ее недостатков, новизной и неординарностью выводов для этого времени. Сама Розия Галиевна с присущей ей скромностью отмечала, что выводы, сделанные ею, не претендуют на полноту, «они не бесспорны, некоторые из них выдвигаются лишь в виде гипотезы».3 Но причиной недостатков, по большей части, служит и то, что «документальные данные охватывают лишь отдельные, очень короткие в историческом отношении периоды», она отмечала и «случайный характер большинства сведений о социальном расслоении населения». Поэтому, говоря об одних явлениях, связанных с социальной дифференциацией нынешнего населения городов, – пишет она, – «мы вынуждены оставлять пока без внимания Мукминова Р.Г. Очерки по истории ремесла в Самарканде и Бухаре в XVI веке ... C. 25–29. Атаджанова Д.Ш. Историография ремесленного производства Бухарского ханства в XIX в. ( на основе изучения литературы и ремесленных уставов «рисола»). Автореф. дисс. … канд. истор. наук. Ташкент, 2008. C. 31. 3 Мукминова Р.Г. Социальная дифференциация населения городов Узбекистана в XV– XVI вв. ... С.14. 1 2 48 другие». 1 Следует подчеркнуть что, несмотря на заглавие разделов, содержание обоих работ совершенно отличается от идеологической риторики советской историографии 70-80-х годов ХХ века. Остается загадкой, было ли это естественным спокойствием и мудростью ученого, отличавшегося всегда сдержанностью, или это было суперискусством легкого обхода идеологических рамок. Сказать, что Р.Г. Мукминова избежала их было бы ошибкой, однако при внимательном прочтении становится ясно, что дань исследователя идеологии носит номинальный характер. Во-первых, это необходимые упоминания о противостоянии «угнетаемых и эксплуатируемых» и «угнетателей и эксплуататоров», бедных и богатых, во-вторых, обязательная цитируемость апологетов марксизма-ленинизма, без которых не обходилось ни одно издание. В первой книге «Очерки истории ремесла в Бухаре и Самарканде в XVI в.» девять сносок на В.И. Ленина, но все они носят общий даже можно сказать случайный характер. К примеру: «цифровые данные, характеризующие распространение ремесел и даже точный перечень отраслей ремесла в государстве Шейбанидов отсутствуют. Это не удивительно, ведь о России более позднего времени (курсив наш – Д.А.) В.И. Ленин писал: «вследствие крайне неудовлетворительного состояния нашей экономической статистики никаких точных данных о степени распространения ремесла в России не имеется»» (попутно отметим, что если имеется ввиду колониальный период, то это не верно). И другой пример: «скудные сведения, разбросанные в разнообразных рукописях на узбекском и таджико-персидском языках дают возможность установить наличие в двух крупнейших городах Средней Азии, какими были в XVI в. Бухара и Самарканд, множество ремесел, являвшихся «необходимой составной частью городского быта» (курсив наш – Д.А.) и имевших многовековые традиции. В данном случае лишь четыре слова предложения, отмеченные курсивом, принадлежат В.И. Ленину. Они не несут никакой смысловой нагрузки. И также остальные ссылки на него, Мукминова Р.Г. Социальная дифференциация населения городов Узбекистана в XV– XVI вв. ... С.15. 1 49 К. Маркса и Ф. Энгельса. Во второй книге всего две ссылки на В.И. Ленина. «Об антифеодальной борьбе», которая должна была, как принято, пронизывать все работы, посвященные средневековью, Р.Г. Мукминова упоминала чрезвычайно скудно, обычно касаясь различных восстаний рассматриваемого времени в заключительной части книги. Одновременно, обе книги изобилуют цитатами из произведений Алишера Навои и Захриддина Бобура. Розия Галиевна вообще считала произведения Алишера Навои один из важных источников по различным аспектам истории этого периода. Рассмотренные труды Р.Г. Мукминовой, как и все ее творчество, яркий пример добросовестной и кропотливой работы ученого и объективной оценки прошлого, несмотря на условности, в том числе и идеологического характера. Показывая социальную стратификацию средневекового общества на классовой основе, она тут же приводит данные из сочинения XVII века Махмуда ибн Вали, который делил жителей Балха и Мавераннахра очень просто – на «образованных и простонародье», и здесь как бы сквозь строки Розия Галиевна говорит читателю: «не смущайте меня и простите». Своими работами Р.Г. Мукминова смогла в столь сложной области как медиевистика, через источники, вывести на первый план социальную историю как научное направление. Она внесла огромный вклад и в изучение средневековой терминологии Средней Азии, одновременно вводя и новые научные термины, такие как «аристократическое натуральное хозяйство», «иммунитетная грамота». Ее работы содержат большое число цифровых данных, что не было характерно для работ по средневековью, что, конечно же, свидетельствует о ее глубоком погружении в изучение источников. Не будет ошибкой сказать, что и в Узбекистане, и всей Центральной Азии, и, в целом в мировой медиевистике, этот ученый занимает одно из значительных мест в освещении сложнейших периодов истории. 50 ҲОКИМИЯТ ВА СИЁСАТ: АКТОРЛАР, СТРАТЕГИЯ ВА ЛЕГИТИМАЦИЯ STATE POWER AND POLICY MAKERS: ACTORS, STRATEGIES AND LEGITIMACY ВЛАСТЬ И ПОЛИТИКА: АКТОРЫ, СТРАТЕГИИ И ЛЕГИТИМАЦИЯ NEGOTIATING TRANSITIONS: HOW MUHAMMAD B. TEKESH KHWĀRAZMSHĀH CONSOLIDATED HIS POWER Jürgen Paul After the breakdown of the eastern Seljuqid Empire in the 1150s, Khurāsān went through a period of instability. Regional states formed, but most of them were ephemeral, until at towards the end of the 12th century, two major powers remained: the Khwārazmian and the Ghurid empires. The history of the struggle for control over Khurāsān between these two imperial powers, which began in the mid-1170s and lasted well into the 13th century, has been related several times, beginning with Bartol’d.1 The perspective is invariably from the imperial centre. The regional and local lords, together with the nomads who were the mainstay of the Khwārazmian forces, but also important in the Ghurid army, are not listed among the actors. I think that the received picture must be revised on at least two points: Firstly, the regional and local lords, including the nomad emirs, should be given a place in the narrative, and secondly, transitions from one overlord to another one should not be seen as “treason” only – such changes were accepted in a way “treason” never could be, and there were accepted procedures for changing sides. As a result, it will become clear that Muḥammad b. Tekesh the Khwārazmshāh (r. 1200-1220) had to cope with many obstacles in consolidating his power: he had to win over the local and regional lords, and he also had to reckon with resistance from family members such as his brother ‘Alīshāh and his nephew Hindūkhān b. Malikshāh. In sum, the early years of his rule were not easy at all, and the chances of his becoming the “Second Alexander” were slight indeed. In this chapter, the focus will be on events in central and northern Kafesoğlu, İbrahim. Harezmşahlar Devleti Tarihi. Ankara 1956; Bartol’d V.V. Turkestan v ėpokhu mongol’skogo nashestviya // Sochineniya.Vol. I. Moscow, 1963; Abdul Ghafur Muhammad: The Ġōrids: History, culture and administration. Unpublished PhD dissertation. Hamburg, 1960; Buniyatov Z.M. Gosudarstvo Khorezmshakhov-Anushteginidov 1097-1231, in Izbrannye sochineniya v trëkh tomakh. Vol. 1. Baku, 1999, pp. 7-257; Biran, Michal: The Empire of the Qarakhitai in Eurasian History. Between China and the Islamic World. Cambridge, 2005. For the earlier stages of the post-Seljuq history of pre-Mongol Khurāsān, see Schwarz, Florian: Der Sulṭān von Ḫurāsān. Unpublished MA thesis, Tübingen, 1992; and my own “Forces and Resources. The failing state of Sulṭānshāh b. Il Arslān Khwārazmshāh”, forthcoming. 1 52 Khurāsān, and on the first three years of Muḥammad’s reign. The aim is not to offer a new version of the events, nor to give a complete picture of what happened during these years in the Khwārazmian empire, but to draw attention to the ways in which both Muḥammad and his rivals on the Ghurid side, sultan Ghiyāth al-Dīn (r. 1163-1203) and his brother Shihāb al-Dīn (r. 1173-1206) competed for the allegiances of powerholders throughout the province. Regional states in post-Seljuqid Khurāsān Traditionally, Khurāsān had four major urban centres: Balkh, Marw, Nishapur and Herat. They were also centres of regional post-Seljuqid states. But their fate differed in essential points. Balkh was under control of Ghuzz emirs and was taken over by the Ghurids of Bāmiyān only in 594/1197-8. The last ruler there had been a Ghuzz who gave tribute to the Qarakhiṭai.1 The author of the regional history, the Faḍāᵓil-i Balkh, noted that in the forty years from 570/1174-5 until the moment when he wrote, 26 men had ruled at Balkh, all of whom had perished.2 Balkh therefore went through a period of extreme instability from ca. 1150 right down to the Mongol invasion. Marw also had been under Ghuzz control. Sanjar’s former capital had become the centre for the regional state founded by the Ghuzz emir Malik Dīnār in the mid-550s (around 1160). Malik Dīnār accepted the lord of Nishapur, Ai Aba, as his overlord, and at the same time, the Ghuzz devastations receded; Ghuzz raids had laid waste much of the region, and Marw had repeatedly been looted. Malik Dīnār was ousted from Marw and Sarakhs by the Khwārazmian prince and regional ruler over northern Khurāsān, Sulṭānshāh b. Il Arslan, in around 1179-1180. Sulṭānshāh then ruled at Marw and Sarakhs until his brother Tekesh defeated him and took both towns in 1192-3; Sulṭānshāh died shortly after that.3 Nishapur in turn had been the centre of another regional state. Its founder was al-Muᵓaiyid Ai Aba, one of Sanjar’s slave generals. He sucIbn al-Athīr. al-Kāmil fī l-tārīkh. Ed. Tornberg. Vol. 12. Reprint Bairut, 1966, p. 134. Balkhī, ᶜAbdallāh b. ᶜUmar, Persian version of ᶜAbdallāh Ḥusainī Balkhī: Faḍāᵓil-i Balkh. Ed. ᶜAbd al-Ḥaiy Ḥabībī. Teheran, 1350, p. 53. 3 I have treated Sulṭānshāh at some length in my “Forces and resources. Remarks on the failing regional state of Sulṭānšāh b. ĪlArslān Ḫwārazmšāh”. 1 2 53 ceeded in establishing his rule over much of central and western Khurāsān in the late 1150s-early 1160s, and as just stated, some of the Ghuzz emirs became his vassals. Ai Aba himself was clearly working to be accepted as Sanjar’s heir, but never fully succeeded. He was defeated together with Sulṭānshāh in an unfortunate attempt to take Khwārazm in July 1174. He was taken prisoner on that occasion and Tekesh had him executed immediately. His son Ṭoghanshāh followed him, but he recognized Tekesh as his overlord for much of his reign, and he was on the defensive against Sulṭānshāh; he died in 1186. His son Sanjarshāh also ruled for a while, but Nishapur had become a contested field between Tekesh and Sulṭānshāh – Tekesh won in this competition, he entered Nishapur in 1187. This was the decisive step towards his openly claiming the sultanate and, by the same token, Sanjar’s heritage; he ascended the throne of the sultanate on the pastures of Rādkān-i Ṭūs in summer 1189.1 Herat was a centre for a regional state only for a short while. The city was in the hands of various Sanjarī emirs until the Ghurids succeeded in taking it in 1175-6. Herat enjoyed a period of relative stability afterwards until the death of the two Ghurid sultans in 1203 and 1206, respectively. These are only the four major cities in Khurāsān. Regional powers could be centered on lesser places as well, such as Sarakhs, Ṭūs or Nasā, or could subsist in peripheral regions, such as Khuttalān. By 1200, the regional landscape had changed. The Khwārazmshāhs, and in particular Tekesh b. Il Arslan (r. 1172-1200), had expanded their rule over the northern and western part of Khurāsān, including Marw and Nishapur. The Ghurids, on the other hand, had expanded into the eastern part of the province, and had taken Herat and later Balkh. This does not mean, however, that the Khurāsānian parts of the two empires had been solidly integrated into the imperial structures. Muḥammad b. Tekesh the Khwārazmshāh had to realise that when he succeeded his father in 1200. Tekesh died on 19 or 20 Ramaḍān, 596/July 3 or 4, 1200.2 Events were to show that on a certain level, the regional power structure subsisted. Juwainī, ᶜAlāᵓ al-Dīn ᶜAṭā Malik. Tārīkh-i jahān-gushā. Ed. Muḥammad Qazwīnī, Vol. 2. Leiden 1916 (Gibb Memorial Series: 16.2), p. 26-27. 2 Juwainī quotes Ramaḍān 19, Ibn al-Athīr the later date; Juwainī. Tārīkh-i jahān-gushā. Vol. 2, p. 46; Ibn al-Athīr. al-Kāmil fī l-tārīkh. Vol. 12, p. 156. 1 54 Muḥammad, ‘Alīshāh and Hindūkhān Muḥammad had serious problems in establishing his rule. These problems were of two kinds. Firstly, there were other princes who competed with Muḥammad for the throne, in particular his nephew Hindūkhān b. Malikshāh b. Tekesh; Malikshāh had been Tekesh’s first-born son, commander of the Khurāsānī troops and his heir apparent until he died in 593/1196-7. Malikshāh’s son Hindūkhān probably had hoped to get his father’s position, but Tekesh appointed Muḥammad as commander over the Khurāsānī troops.1Juwainī confirms this and adds that Hindūkhān was sent to Khwārazm together with his brothers.2 When Tekesh died, the whole power structure which the late shah had established crumbled. His son Muḥammad was called to Shahristāna where Tekesh was, and took the throne. But Muḥammad was not the only son, and not the only pretender, either. ‘Alīshāh b. Tekesh had been governor at Iṣfahān, and his brother Muḥammad called him back; when ‘Alīshāh departed, the people at Iṣfahān demonstrated their dissatisfaction with Khwārazmian rule by plundering his baggage train. On ᶜAlīshāh’s arrival in the east, Muḥammad appointed him over Khurāsān and the troops there; the residential city for this office was Nishapur. Hindūkhān now was afraid of his uncle and left – not without having appropriated for himself much of Tekesh’s treasure; he had the opportunity to do so because he had been with his grandfather when the sultan died. Hindūkhān then went to Marw. A confrontation between Hindūkhān and his uncle Muḥammad seemed inevitable. Hindūkhān had brought together an appreciable number of warriors in Khurāsān, and Muḥammad sent one of his generals Ibn al-Athīr. al-Kāmilfī l-tārīkh. Vol. 12, p. 130. Ibn al-Athīr states explicitly that there was a long-standing enmity between Malikshāh and his brother Muḥammad, and that this was the reason why Hindūkhān fled as soon as his uncle Muḥammad took the throne after Tekesh’s death. Kafesoğlu, İbrahim. Harezmşahlar Devleti Tarihi, p. 137-138; Bartol’d V.V. Turkestan v ėpokhu mongol’skogo nashestviya, p. 413. Bartol’d’s account of Muḥammad’s first years is very short, not even half a page: He was writing the history of Turkestan, not of Khurāsān. 2 Juwainī. Tārīkh-i jahān-gushā. Vol. 2, p. 40. Buniyatov claims that Hindūkhān was deposed from some kind of position (not stated which one, probably his father’s) by Muḥammad for svoevolie (high-handedness), but did not comply; he was summoned to court, but did not come – instead, he wanted to take refuge in Nishapur, where, however, ᶜAlīshāh had taken over in the meantime. Buniyatov does not give a source for this part of the narrative. Buniyatov, Z.M. GosudarstvoKhorezmshakhov-Anushteginidov 1097-1231, p. 69-70. 1 55 against him, a man called Jaqar (Chaqar or Chaqır) al-Turkī. Battle was not joined, however, and Chaqar could take Marw without combat: Hindūkhān had gone to the Ghurid sultan Ghiyāth al-Dīn and asked him for help.1 Later, the Khwārazmian general Chaqar entered Marw and sent Hindūkhān’s mother and a number of his children to Khwārazm. The political and military situation in some ways resembled the fight between Tekesh and Sulṭānshāh one generation earlier. Sulṭānshāh also had asked the Ghurids for help at some point, and by the way, his addressee had been the same Ghiyāth al-Dīn. As had been the case thirty years earlier, the succession in Khwārazm again was disputed, and again, a partition of the realm seemed imminent. A verse which is quoted elsewhere to illustrate the quarrel between Sulṭānshāh and Tekesh is adduced to comment on what happened now in the fight between Muḥammad and Hindūkhān: ṣad ganj tu-rā khanjar-i burrān mā-rā * kāshāna tu-rā markab wa maidān mā-rā * khwāhī ki khuṣūmat az miyān bar khīzad * Khwārazm tu-rā Khurāsān mā-rā.2 That Jūzjānī clearly saw a parallel between Sulṭānshāh and Hindūkhān (and that therefore this may have been accepted wisdom in Ghurid circles) is also borne out by the way he recounts Hindūkhān’s death: he was killed while trying to flee to the Qarakhiṭai, something which Sulṭānshāh also tried to do according to this source.3 The Ghurids could not ignore the advantage they could win by integrating a Khwārazmian prince into their power networks, and therefore Hindūkhān was not only well received (as Sulṭānshāh had also been), but Ghiyāth al-Dīn also gave him an iqṭāᶜ and promised him (military) help. 1 Ibn al-Athīr. al-Kāmil fī l-tārīkh. Vol. 12, p. 157; Kafesoǧlu suggests that Hindūkhān promised Ghiyāth al-Dīn to have the Friday sermon held in the Ghurid’s name; this probably is a misreading of the report about the message of Ibn Jarbak to the Khwārazmian commander Chaqar. See: Kafesoğlu, İbrahim. Harezmşahlar Devleti Tarihi,p. 148. 2 Jūzjānī, Minhāj al-Dīn ᶜUthmān b. Sirāj al-Dīn Muḥammad: Ṭabaqāt-i nāṣirī. Ed. ᶜAbd al-Ḥaiy Ḥabībī Qandahārī, n.p. 1328, p. 359; “One hundred treasures for you, the cutting dagger for us *the homestead for you, the horse and the (battle) field for us * If you want that dispute settled* Khwārazm for you, and Khurāsān for us”. See also Qazwīnī, Ḥamdullāh Mustawfī. Tārīkh-i guzīda. Ed. ᶜAbd al-Ḥusain Nawāᵓī. Teheran, 1381, p. 486. See my “Forces and Resources” for the context. 3 Jūzjānī. Ṭabaqāt-i nāṣirī, p. 360; see my “Forces and Resources”. 56 Changing sides After that, the Ghuris sent a regional commander against Marw. This was the lord of Ṭālaqān, Ibn Jarbak (or JārBek). Ibn Jarbak proceeded through Panjdih and Marwarrūdh, and from Marwarrūdh, he sent a message to Chaqar in Marw: the Khwārazmian was to vacate Marw or to hold the Friday sermon in the name of the Ghurid sultan. This was a usual procedure for the Ghurids when they felt they had a chance to get hold of a city without much fighting; they had followed the same procedure at Balkh only a few years earlier.1 Chaqar responded on two levels. First, he sent an “official” message in which he expressed his readiness to fight. But then, his messenger had also something else to say. Chaqar also asked Ibn Jarbak to get a safe-conduct (amān) for him from sultan Ghiyāth al-Dīn so that he could come to his presence and “serve” him.2 The procedure is not uncommon. Before a general or another important person, a local or regional lord, changed sides, he had to reassure himself that his life and his property would be safe. And he could not ask for this amān himself, he had to have an intercessor. The ceremony in which the lord willing to change sides would enter into a new relationship of subordination with his chosen lord was called khidma, literally “service”, but in this context, a ceremony in which a new mutual bond of loyalty was concluded. The whole procedure of changing sides was called inḥiyāz in Arabic (verbal form inḥāza). Ibn Jarbak of course transmitted Chaqar’s message to sultan Ghiyāth al-Dīn. The sultan concluded that the new Khwārazmshāh was weak (or was not yet firmly established), and that this was the reason why Chaqar wanted to change sides.3 Therefore he decided that the time had come to launch a general attack on the Khwārazmian possessions in Khurāsān. Evidently, the Ghurids saw a splendid opportunity. They had a Khwārazmian prince in their camp, and now they had every reason to believe that the Khwārazmian generals would not be willing to fight for For the taking of Balkh, see: Ibn al-Athīr. al-Kāmil fī l-tārīkh. Vol. 12, p.136. Ibn al-Athīr. al-Kāmil fīl-tārīkh. Vol. 12, p.157; an yaᵓkhudha lahu amānan min Ghiyāth al-Dīn li-yaḥḍura khidmatahu. Buniyatov conflates the two Ghurid campaigns against Marw and Chaqar into one. See: Buniyatov Z.M. Gosudarstvo Khorezmshakhov-Anushteginidov 1097-1231, p. 70. 3 Ibid. fa-li-hadhā ṭalaba Jaqar al-inḥiyāz ilaihi. 1 2 57 their new sultan – the bonds of loyalty that they had had with Tekesh presumably had not yet been transferred to Muḥammad. Possibly, there was a group of military leaders who, for whatever reason, preferred Hindūkhān. The relative weakness of the new Khwārazmshāh is also the background for a letter which he allegedly wrote to Ghiyāth al-Dīn shortly after his father’s death. In that letter, Muḥammad asked Ghiyāth al-Dīn not to interfere into the Khwārazmian Empire.1 This episode is represented in Jūzjānī in very much pro-Ghurid terms: he claims that Muḥammad offered to become a Ghurid vassal, and that he even offered to give his mother (the powerful Terken Khatun, a Qipchaq princess – it is most doubtful whether she would have agreed) in marriage to the Ghurid sultan.2 Yet, not too much should be made out of that episode; the correspondence probably served Muḥammad to buy time. Ghurid conquest of Khurāsān: establishing vassal states However, the Ghurids did not think of letting pass this occasion. The general attack on the Khwārazmian parts of Khurāsān started early the following year, in Jumādā I, 597/February 1201.3 As Ghurid commander, we now encounter Muḥammad b. Kharmīl (lord of Gurzuwān and an important figure at the Ghurid court). On their way in Maimana, not very far from Marw, the Ghurid forces received a message from Chaqar, inviting them to come so that he could surrender the place to them (and probably come to the Ghurid’s khidma himself). In spite of that, fighting around Marw was rather heavy, even the townspeople fought the Ghurids. But at the end, the Ghurids took the city, Chaqar went out to the (second) Ghurid sultan Shihāb al-Dīn, and was brought to Herat with all honours. In Marw, the Ghurids appointed Hindūkhān following Ibn al-Athīr, whereas a relative of the Ghurid sultan Ghiyāth al-Dīn, his cousin Zangī b. Baghdādī, Bahāᵓ al-Dīn Muḥammad: Al-tawassul ilā l-tarassul. Ed. Aḥmad Bahmanyār. Teheran 1385, p. 166; Abdul Ghafur. The Ġōrids. History, culture and administration, p. 77. Buniyatov gives a partial translation of the letter. The text is remarkable because it underlines the importance of the Qarakhiṭai as Khwārazmian overlords, and because the author wants to make readers believe that Muḥammad planned to get rid of them as his suzerains already at that stage. Buniyatov Z.M. Gosudarstvo Khorezmshakhov-Anushteginidov 1097-1231, p.71. 2 Jūzjānī. Ṭabaqāt-i nāṣirī, p. 362. The terms are much too submissive to reflect what really was written (if anything was written at all). 3 Ibn al-Athīr. al-Kāmil fī l-tārīkh. Vol. 12, p. 164. 1 58 Masᶜūd, got Sarakhs and the whole region until Nasā and Abīward. The places to the west of Sarakhs apparently came under Ghurid rule together with Sarakhs; since we know that there was a family of regional lords at Nasā, the lords there and probably also elsewhere must have gone over at that point.1 No fighting took place in this westerly region. According to Juwainī, Hindūkhān was appointed at Sarakhs, and Muḥammad-i Kharang was the Ghurid governor at Marw.2 This confusion is not the point, however: what is common in both sources is that the Ghurids established a double-sided leadership in northern Khurāsān, centered at Marw and Sarakhs, the leaders being Hindūkhān and a high representative of the Ghurid dynasty, a member of the ruling family or a high-ranking commander. Sarakhs and Marw had been the centres of Sulṭānshāh’s regional state. And now Hindūkhān received a command in northern Khurāsān, exactly the region where Sulṭānshāh had ruled, but apparently he was subordinate to a Ghurid official or prince. It is therefore probable enough that the Ghurids planned to establish a kind of vassal state in that region, building on the precedent of Sulṭānshāh. At Ṭūs, there was some resistance, but the place surrendered to the Ghuris because the price for bread went up very fast. It was the townspeople who told the Khwārazmian commander to ask for an amān.This emir, too, was received in all honours and escorted to Herat. At Nishapur, ‘Alīshāh and his troops wanted to resist as well. In that, they applied scorched earth tactics. In Rajab 597/April 1201, the Ghuris appeared before the city and took it very quickly.3 ‘Alīshāh was taken prisoner. When brought before the Ghurid, he at first had to walk – he found it unbearable that he was not allowed to ride. But he was won over when the Ghurid sultan had him lifted up to his throne.4 The remaining For the lords of Nasā, see Paul, Jürgen. “Where did the dihqāns go?” – Eurasian Studies XI (2013), forthcoming. See also Abdul Ghafur. The Ġōrids: History, culture and administration, p. 78. 2 Juwainī. Tārīkh-i jahān-gushā. Vol. 2, p. 48, 50. 3 Ibn al-Athīr. al-Kāmil fī l-tārīkh. Vol. 12, p. 165. 4 The reports in Ibn al-Athīr in this passage are clearly biased in favour of the Ghurids who appear as chivalrous warriors, treating their opponents as equals, forbidding uncontrolled plunder, restoring plundered goods to their rightly owners and so forth. Juwainī on the contrary, is more ambiguous: his attitude towards the Khwārazmians is not without contradictions, but he certainly did not try to magnify the Ghurids. For an assessment of Juwainī as a source on earlier Khwārazmian rulers, see my “Sanjar and Atsız”, forthcoming in J. Paul (ed.): “Nomad aristocrats in a world of empires”, 1 59 Khwārazmian emirs were all escorted to Herat in the same fashion as those whom the Ghurids had taken prisoner earlier. In Nishapur, the Ghurid sultan Ghiyāth al-Dīn installed another one of his cousins, Ḍiyā’ al-Dīn Muḥammad b. Abī ‘Alī; he appointed him “over the military and financial affairs in Khurāsān”. This description of the position of appanage ruler or governor in Khurāsān was similar to Khwārazmian precedents.1 Another appanage or vassal state under Ghurid auspices therefore was about to emerge in central Khurāsān, heir to the earlier mulk-i Nīshāpūr. In all, the Ghurid general attack on Khwārazmian Khurāsān in spring 1201 was a more or less unqualified success. The reason behind this success was that central Khwārazmian figures had decided to go over to the Ghurids: Hindūkhān and Chaqar, or were forced by their constituencies to surrender quickly: the case of Ṭūs. There was not much fighting and no extended sieges were necessary. The regional structures which had prevailed a generation or so earlier still were discernible, and northern Khurāsān where Sulṭānshāh had ruled still had a special position; the region was treated as an appanage centre in its own right, separated from Nishapur. The defeated princes and generals were treated honourably (so they could be won over as well), and the city populations were spared. Such reports are due to the anti-Khwārazmian bias in many contemporary sources, but they are consistent with what the Ghurids did in other places. Quick and indeed landslide changes in the political landscape could not be achieved by military means alone. Such successes were due principally to politics; and politics meant building bridges for leading figures of the enemy side. For that, there were accepted forms, and Khwārazmian as well as Ghurid commanders did not hesitate to make use of them. Khwārazmian counter-offensive: winning over lords and leaders Foreseeably, the new Khwārazmshāh did not accept the loss of so viWiesbaden 2013. 1 Ibn al-Athīr. al-Kāmil fī l-tārīkh. Vol. 12, p. 166. wallāhuḥarb Khurāsān wa-kharājahā. Juwainī’s account corroborates the basic lines of what happened at Nishapur, including the name of the Ghurid prince;Juwainī. Tārīkh-i jahān-gushā. Vol. 2, p. 48-49. Abdul Ghafur calls the relative “son-in-law” – that is correct as well because this man was married to one of Ghiyāth al-Dīn’s daughters. Abdul Ghafur. The Ġōrids: History, culture and administration, p. 79. 60 tal provinces. In summer 1201, he started his counter-offensive; on Dhū l-Ḥijja 17, 597/September 18, 1201 he reached Shādyākh/Nishapur.1 The dating is a bit different in Ibn al-Athīr who reports that the Khwārazmians started out from Khwārazm in mid-Dhū l-Ḥijja 597/mid-September 1201 (so they should have reached Khurāsān some weeks later, in early October 1201).2 Hindūkhān who was at Marw according to Ibn al-Athīr immediately fled as soon as he had heard that his uncle had reached Nasā and Abīward; he went as far as Fīrūzkūh, the capital of sultan Ghiyāth al-Dīn in the mountainous region of the upper Harī-rūd. Consequently, the Khwārazmshāh could take Marw without problems and proceeded forth to Nishapur.3 The Ghurid garrison at Nishapur/Shādyākh left, in Ibn al-Athīr after merely token resistance, in Juwainī after some more serious fighting, with a siege of about two months.4 But both sources concur in that the Khwārazmshāh lavished gifts, robes of honour and so forth on the Ghurid emirs, and in that the Ghurid troops were allowed to leave Nishapur unmolested. Juwainī adds that this was to teach the Ghurids chivalrous behaviour. One might speculate whether this was a public-relations measure: the Khwārazmshāh had everything to gain in winning a reputation as a generous lord. The Ghurid commander Ibn Kharmīl was treated much better than the other emirs, and rumour had it that even then, the Khwārazmshāh had made Ibn Kharmīl swear to him that he would join him once the Ghurid sultans had died (both of them had reached an advanced age by then).5 Changing sides could therefore also be prepared beforehand, and oaths were an important instrument in this procedure. Indeed Ibn Kharmīl was to become a central figure in the fight for control over Herat which raged in the following years, and he shifted allegiances so frequently that it is hard to see what he really wanted to get at. But this is another story; in the context of this chapter, the important point is that both imperial powers, Juwainī. Tārīkh-i jahān-gushā. Vol. 2, p. 49. Ibn al-Athīr. al-Kāmil fī l-tārīkh. Vol. 12, p. 174. 3 Ibn al-Athīr. al-Kāmil fī l-tārīkh. Vol. 12, p. 174. 4 Abdul Ghafur therefore dates the Khwārazmian re-conquest of Nishapur/Shādyākh to November 1201. Abdul Ghafur. The Ġōrids: History, culture and administration, p. 79. 5 Ibn al-Athīr. al-Kāmil fī l-tārīkh. Vol. 12, p. 174. Istaḥlafahu li-nafsihi wa-an yakūna maᶜahu baᶜd Ghiyāth al-Dīn wa-akhīhi Shihāb al-Dīn. 1 2 61 the Ghurids as well as the Khwārazmshāh, competed for the allegiance of military leaders and local and regional lords – they knew that they would be able to expand their rule over ever larger parts of Khurāsān only if they succeeded in winning over as many of such locally and regionally powerful men as possible. After having taken Nishapur, the Khwārazmians turned north and went to Sarakhs. Ibn al-Athīr has a curious report: when the siege had lasted for a while, some items became scarce in town, in particular firewood. The townspeople put pressure on the garrison that they should surrender. Negotiations were joined and yielded the result that the besiegers should withdraw for a while so that the garrison could leave. But instead, the Sarakhsīs used this opportunity to make new provisions of firewood, and the fighting went on.1 This militarily irrational behaviour of the Khwārazmian army commanders should perhaps be seen as part of the politics of winning over the enemy leaders and the townspeople. We do not have to decide whether any of the events at Sarakhs really occurred, but we can see that the reports seem to stress firstly the influence of the townspeople, and secondly the fact that both sides did not want to burn all the bridges. Moreover, it becomes clear that negotiated solutions were very much preferred, and that the defeated part was treated chivalrously, sometimes even conspicuously so. According to Ibn al-Athīr, then, the Ghurids were able to hold out at both Sarakhs and Marw. In Juwainī, the order of events is reversed: he reports the Khwārazmian taking of Nishapur without mentioning action at Marw at that point. He concurs with Ibn al-Athīr in that Hindūkhān ran away practically on hearing that Khwārazmian troops approached, but he has him in Sarakhs, and it is then the kūtwāl, commander of the city’s citadel, who continues fighting.2 Ibn al-Athīr has fighting continue along the Murghāb: the next episode again involves Ibn Jarbak, the lord of Ṭālaqān, who tried to catch the Khwārazmian siege army at Sarakhs unawares. But they got wind of his advance and lifted the siege. The Ghurid commander at Sarakhs, Zangī, Ibn al-Athīr. al-Kāmil fī l-tārīkh. Vol. 12, p. 174-175. Juwainī’s report is much shorter; he just states that the Ghuri commander of the garrison did not want to surrender. 2 Juwainī. Tārīkh-i jahān-gushā. Vol. 2, p. 50. 1 62 once the siege lifted, came forth and united his forces with those of Ibn Jarbak. After some fighting around Marwarrūdh, negotiations again began.1 The results of the campaigns in 1201 therefore probably were: the Ghurid vassal state at Nishapur had existed only for a few months; this province again was under Khwārazmian control by the end of the year. The situation in northern Khurāsān is less clear. Both sources do not report that the Khwārazmians could take Sarakhs during their counter-offensive, so that probably the Ghurids had remained there. Moreover, it is probable that Marw came under Ghurid rule again after the Khwārazmians had taken it in late summer-fall of that year, and that the Ghurid governor stayed there over the winter. Hindūkhān, however, was no longer present in the region, and his place seems to have been taken by Ibn Jarbak who had been a local lord earlier, at Ṭālaqān. Bringing the friends together – Khwārazm sets out for triumph Juwainī reports a second Khwārazmian campaign into Khurāsān; according to his versio n, this campaign started in Dhū l-qaᶜda of the same year which I take to be 598/1201-2; Dhū l-qaᶜda of that year began on July 23, 1202.2 His first action was to hold a meeting on the summer meadows of Rādkān where his father Tekesh had had himself crowned in July, 1189, thirteen years earlier. In this assembly, he brought together the local and regional lords (aṣḥab-i aṭrāf). Such assemblies not only served to deliberate on ensuing campaigns, but also to ceremonially enact the relationship between the overlord – the new Khwārazmshāh – and his vassals, and the site therefore was not chosen at random: Muḥammad made it clear that he would continue where his father had left off, and in this case, that meant the expansion of Khwārazmian rule over all of Khurāsān, including Herat, a city which Tekesh perhaps had coveted, but never attacked. Events around Herat cannot be analysed in this chapter. Suffice it to say that the first Khwārazmian siege of Herat was no success, and that the Ghurids were able to stabilise their control of northern Khurāsān as a result. Shihāb al-Dīn even spent the winter of 1202-3 at Ṭūs, allegedly in 1 2 Ibn al-Athīr. al-Kāmil fī l-tārīkh. Vol. 12, p. 175. Juwainī. Tārīkh-i jahān-gushā. Vol. 2, p. 50. 63 order to be able to attack Khwārazm the following spring.1 But this campaign was not undertaken: In 599/1203, the Ghurid sultan Ghiyāth al-Dīn died (on Jumādā I, 27 of 599/February 11, 1203).2 In Marw, the Ghurid commander still was Ibn Jarbak; he was able to defeat a Khwārazmian detachment. Because of the situation within the Ghurid Empire, Ibn Jarbak soon saw Khwārazmian forces again before the walls of Marw. Fifteen days of siege were enough to make the Ghuris understand that they would not be able to hold out. They asked for safe conduct (amān) which they received, oaths were sworn, and the Ghurids came out. But the amān and the oaths notwithstanding, the Khwārazmians killed Ibn Jarbak and confiscated his belongings.3 Further negotiations between the enfuriated Shihāb al-Dīn and the Khwārazmshāh came to nothing. Juwainī’s report does not differ from this in substance. The Ghurid commander at Marw still was Muḥammad-i Kharang according to him, and his death was a sore loss for the Ghurids.4 This was the beginning of the end which came one year later: The Ghurids lost much of their Khurāsānian possessions as a result of their defeat at the hands of the Qarakhiṭai and Khwārazmians at Andkhūd in the fall of 1204. Marw, Sarakhs and the rest of northern Khurāsān fell to the Khwārazmians; the Ghurids managed to keep Herat and Balkh.5 Hindūkhān and ‘Alīshāh in the Ghurid lands Hindūkhān must have stayed in the Ghurid realm for quite a long time. He was taken prisoner in the citadel of Ghazna when this city was conquered by the Khwārazmians.6 In Jūzjānī’s report, however, he tried to make it to the Qarakhiṭai when he was driven out of Khurāsān immediately after his grandfather’s death, but was killed in the region of Bāmiyān. However, Jūzjānī’s datings are often unreliable.7 Ibn al-Athīr. al-Kāmil fī l-tārīkh. Vol. 12, p. 177. Jūzjānī. Ṭabaqāt-i nāṣirī, p. 426. 3 Ibn al-Athīr. al-Kāmil fī l-tārīkh. Vol. 12, pp. 180-181. 4 Juwainī. Tārīkh-i jahān-gushā. Vol. 2, p. 52. 5 These events are described and analyzed in detail in Biran, Michal: The Empire of the Qarakhitai in Eurasian History, p. 67-70. 6 Ibn al-Athīr. al-Kāmil fī l-tārīkh. Vol. 12, p. 236. 7 Jūzjānī. Ṭabaqāt-i nāṣirī, p. 360; Biran, Michal: The Empire of the Qarakhitai in Eurasian History, 1 2 64 A similar fate was in store for ᶜAlīshāh: He also fled to the Ghuris at some point in 604/1207-8, having tried to establish himself as a regional ruler in parts of Khurāsān.1 He made a career of sorts in the Ghurid capital; according to Juwainī, when there was no one left of the Ghurid dynasty to whom one could entrust the sultanate, the decision-makers at Fīrūzkūh opted for the Khwārazmian (in 609/1212-13). The envoy whose was bringing the appointment deed together with robes of honour, however, had yet another task: when ‘Alīshāh went into the dressing-chamber to put on the robes of honour, the envoy followed him and killed him by a single stroke of his sword.2 Conclusion To conclude: For the first three or four years of his reign, Muḥammad b. Tekesh had a hard time establishing his rule over Khurāsān, even those parts of the province where Tekesh had ruled without being contested. As opponents, he had to fight members of the dynasty, in particular Hindūkhān whom the main rivals of the Khwārazmians, the sultans of Ghur, may have seen as a reincarnation of Sulṭānshāh. But of course the Ghurids themselves were also determined to profit from the opportunity. In the ensuing confrontation, both sides followed comparable tactics. No ranged battles are recorded, and the sieges were relatively short; the main question was who would be able to win over the many local and regional lords. Winning an advantage could mean that large territories came under control, such as Nasā and Abīward; both towns had not seen any fighting, but their lords changed sides all the same. The changing allegiances of local and regional lord contributed to the high volatility of the situation in no small measure; their decisions amplified the results of military encounters. Changing sides followed an accepted procedure in which the candidate first had to find out whether he would be welcome in the camp which he wanted to join. For this amān, he had to use an intercessor, normally chosen among his opposite numbers. The following stages are not recorded in the accounts under study in this chapter – they involved forging a p. 67. 1 Ibn al-Athīr. al-Kāmil fī l-tārīkh. Vol. 12, pp. 265-266. 2 Juwainī. Tārīkh-i jahān-gushā. Vol. 2, p. 85. 65 new bond of loyalty with the new lord by going through a ceremony of khidmat. It could be said that Muḥammad the Khwārazmshāh and the Ghurid sultans were accomplished players at this game, and that at the end, external and indeed contingent factors decided, such as the sudden death of Ghiyāth al-Dīn and the ensuing problems within the Ghurid Empire. But it must be stated that in this short chapter, only one of the factors which decided who would win in such a confrontation could be discussed. Many others also played a role, such as external alliances (e.g. with the Qarakhiṭai), the availability of manpower (e.g. in the Central Asian steppes) or of money (e.g. in India). 66 VARIATIONS IN THE PERCEPTION OF JASAGH1 Isenbike Togan To Roziya Apa with fond memories of our discussions Looking back into history and evaluating retrospectively the state and empire that Chinggis Khan founded, historians tend to speak of the impact of the Mongolian Empire on others. The evidence for such an evaluation comes mainly from the contemporaneous sources which focus on the impact of the Mongolian Empire on sedentary societies or states. We are presented with a picture of the events as they occurred, based on the feelings of the historians and the people who wrote about them. (Ibn alAthīr and Nasawī are good examples) Later historical works in Mongolian, Chinese, Persian, Arabic and Chagatai Turkish speak by adding the color of their own times, that is to say, their own perceptions of realities and expressions of feelings. As these were mostly written after the Mongol conquests, they do not tell us much about the impact of Chinggis Khan’s empire on their own times. Instead, whether looking from inside or outside (e.g. al-ʻUmarī), they speak of the time of Chinggis Khan and his descendants primarily in terms of issues of legitimacy. In these discussions of legitimacy, the jasagh (or yasa), that is to say, the “new order”2 of Chinggis Khan, occupies a central place. For a long time scholars have considered the jasagh as the longest lasting aspect of the empire. It has been accepted that among members of the dynasty legitimacy was ensured by upholding and not transgressing the jasagh.3 Now that we know4 that jasagh was not a list of codes but instead probaThis paper has been prepared for publication by the partial support of the Turkish Academy of Sciences. 2 Togan, Isenbike. Flexibility and Limitation in Steppe Formations. The Kerait Khanate and Chinggis Khan. Leiden E.J. Brill, 1998. 3 Perception of jasagh by Islamic scholars has been analyzed by Denise Aigle. (2004) Earlier Paul Ch’en had incorporated into his study the references to jasagh in theYuan dynasty sources in Chinese. 1979, pp. 4-8. 4 Ayalon, David. “The Great Yāsa of Chingiz Khān. A Reexamination”. Studia Islamica 33(1971), pp. 1 67 bly represented an outlook, I would like to speak of jasagh in the context of the long term implications of Chinggis Khan’s empire. I will state first that many aspects that we consider as important issues in the Mongolian Empire changed over time. One could speak of the formation of the army of conquest,1 for that matter the drive for conquests,2 the participation of merchants in those conquests and their privileged position in the economy3 and many more. All these changed gradually but reference to jasagh remained as a central issue. Yet an examination of the sources about the contents and the wording of the jasagh would be misleading, because many aspects that are mentioned as part of the jasagh also changed over time.4 For instance while the jasagh of Chinggis Khan’s time emphasizes one’s place in the army of conquest, 14th–15th century references to jasagh emphasize the presence of tribes. A conclusion reached on the basis of the wording of the historical sources would lead one to think that there is a contradiction in the sources in relation to jasagh. Looking back into history and thinking retrospectively we see that three aspects remained as constants in the aftermath of the Mongolian Empire. The first of these was a political phenomenon, it was the legitimacy ensured by the presence of the dynastic family, the “Altan Urugh (the Golden Seed)”. The second was the attitude towards religion; the dynastic family’s presence guaranteed a supra religious attitude. The third was the position of women in the dynastic family as exemplified by the presence of the female ancestress Alan Gho’a, i.e. Alan the Fair, a further aspect of the dynastic tradition. The first aspect that permeated Inner Asian history for almost 700 97-140; Morgan, David. “The Great yasa of Chinggis Khan. Revisited”. Reuven Amitai and Michal Biran (ed.) Mongols, Turks and Others. Leiden: Brill, 2005, pp. 291-308. 1 Allsen, Thomas. Mongol Imperialism. Berkeley: University of California Press, 1987. 2 Morgan, David. The Mongols. New York: Basil Blackwell, 1986. 3 Allsen Thomas. “Mongolian Princes and Their Merchant Partners, 1200-1260”. Asia Major 11(1989), pp. 83-125; Endicott-West, Elizabeth. “Mongolian Princes and Their Merchant Partners, 1200-1260”.. Asia Major 11(1989), pp. 127-154. 4 J. Pfeiffer draws our attention to a passage in Rashīd al-Dīn’s Jāmiʻ al-tawārīkh where there is a mention of old and new yasa and yosun. (Pfeiffer, Judith. “Conversion to Isl am among t he Il khans in Muslim Narrative Traditions. The Case of Aḥmad Tegüder”. Ph.D. Dissertation. University of Chicago, 2003, pp. 142-143 and n. 35) It is a clear illustration of the flexibility of understanding the yasa/jasagh. 68 years was the permanency of the dynastic family. This permanence that is referred to as the dynastic tradition by Beatrice Manz is now a known fact. Usually the dynastic tradition is evaluated from the perspective of power. The nature of that power had implications for politics, religion and the role of women. The balance that was created between these was an ingenious invention of Chinggis Khan and his associates. Yet this balance was also based on the old traditions of power-sharing prevalent in Inner Asia.1 With the establishment of Chinggis Khan’s state and empire in the 13th century the earlier patterns changed. In the political sphere “the state” was raised to a position above any tribe that remained intact after the changes.2 Tribal populations and tribal relationship were brought under state control. In other words supreme leadership was represented by one dynastic family, the family of Chinggis Khan and his descendants. Even his brothers were excluded from this pantheon. Political power was in the monopoly of dynastic family. Seen from this perspective jasagh recognized no partners to dynastic political power. It was only the dynasty that could combine political, economic power in its own hands. Moreover, norms of kinship relations were monopolized by the dynasty. While everyone else had to conform to the new order, only the dynasty could retain the features of earlier kinship society. Politics, political power was dynastic power which represented the state. Any other move to the contrary would be severely punished. Historical sources, on the other hand, do not speak in these terms. As they recognize the legitimacy of the dynasty that was ordained by Heaven, they take it for granted that politics was a prerogative of the dynasty. This is why they only recognize political opposition and recount the events related to these problems. In fact, Juwaynī says the following in this connection:3 Togan, İsenbike. “Genghis Khan Emerges. Power and Polity on the Steppe”. Fitzhugh, W., Morris Rossabi& William Honeychurch (ed.) Genghiskhan and the Mongol Empire. Washington D.C.: Dino Don Inc., The Mongolian Preservation Foundation and Arctic Studies Center, Smithsonian Institution, 2009, pp. 91-95. 2 Togan, İsenbike. Flexibility and Limitation in Steppe Formations: The Kerait Khanate and Chinggis Khan; Golden, Peter. “I will give the people unto thee. The Chinggisid conquests and their aftermath in the Turkic World”. JRAS 10.1(2000), pp. 21-41. 3 Boyle, John Andrew. The History of the World-Conqueror by ‘Ala-ad-Din ‘Ata-Malik Juvaini. 1 69 And whoever presumed to oppose and resist him, that man, in enforcement of the yasas and ordinances which he imposed, he utterly destroyed, together with all his followers, children, partisans, armies, lands and territories. But political opposition meant also not understanding that only the dynasty, the state had the right to political power. This was why tribes having a political mission were destroyed and tribal names could only be used as personal names. Groups and individuals engaged in economics were also expected to be in the service of the dynasty and the state. They could develop and increase their profit as long as they recognized their own position as subordinate to the state. In the sphere of spirituality and religion also Chinggis Khan raised himself above world religions with the authority of the person who was in constant contact or perhaps in unity with “Eternal Heaven”. He did not propagate a religion that is why we perceive his actions as having no religious connotation. Yet the power of the Eternal Heaven was there without exerting pressure on people.1 In the words of Juwaynī:2 Being the adherent of no religion and the follower of no creed, he eschewed bigotry, and the preference of one faith to another […] and their children, grandchildren have chosen a religion according to their inclination […] so not swerve from the yasa of Chinggis Khan, namely, to consider all sects as one and not to distinguish from one another. Seen from this perspective we could then say that he combined spirituality (worship of Heaven) and state in his own person but that his policy did not entail any enforcement. Having eliminated the earlier shamanic leader Kökechü, he was the leader in the sacred and the mundane. One could say that he brought religious leadership under his custody and by this token opened the way for all world religions to exist in a position subordinate to himself and to his dynasty, in other words subordinate to Translated from the text of Mirza Muhammad Qazvini. 2 vols. Cambridge, Mass: Harvard University Press, 1958, p. 24. 1 Bira Sh. Studies in the Mongolian History: Culture and Historiography. Institute for Languages and Cultures of Asia and Africa (ILCAA), Tokyo, 1994. 2 Boyle, John Andrew. The History of the World-Conqueror by ‘Ala-ad-Din ‘Ata-Malik Juvaini, p. 26 70 politics. It is this move to raise politics above world religions that remained as a constant aspect of the attitude of the dynastic family. Persons or movements that did not fit into this category were brought under control or were punished. Separation of the spheres of spirituality and politics and the subordination of the former to the latter was as important as the subordination of economics to the political order.1 The same attitude was valid for religious groups and individuals having a religious pursuit. They were given tax exemption and other privileges, as long as they recognized the superiority of the dynasty and the state. In the case of individuals who aspired to follow a creed fanatically or to combine spirituality and economics with political power, or took political power into their hands, our sources speak of sorcery, witchcraft, sycophancy and evil intentions. As Juwaynī says “they were utterly destroyed by enforcement of yasas and ordinance”. These offenses are reminiscent of the wording of the “Great Yasa” as transmitted to us by al-‘Umarī. Among the many articles mentioned by al-‘Umarī especially four are important for the present discussion. They are both explicit and vague. These can be summarized as:2 – anyone who uses witchcraft3 – anyone who carries out espionage, plays the informer or accuser – anyone who slaughters according to Muslim fashion – anyone whoever tries to hold one religious creed over the other in a fanatical way (taʻaśśub) will be executed. David Ayalon who dedicated a lengthy study to the examination of occurrences of yasa in Mamluk sources demonstrated that the source of al-‘Umari was Juwaynī. As Ayalon points out in Juwaynī’s work they are not as neatly arranged but scattered in different places of the work. In relation to the first two items, witchcraft and espionage、our sources use certain specific terms. Witchcraft is the English translation of siḥr Togan, Isenbike. Flexibility and Limitation in Steppe Formations: The Kerait Khanate and Chinggis Khan. 2 Al-‘Umarī. Das Mongolische Weltreich. Al-ʻUmarī’s Darstellung der mongolischen Reiche in sei�nem Werk Masālik al-abṣār fī mamālik al-amṣār. Klaus Lech (ed.) Wiesbaden: Otto Harrowitz, 1968, p. 96, text, pp. 8–9. 3 See also Aigle, Denise. “Le grand jasaq de Gengis–Khan, l’empire, la culture mongole et la sharīʻa”. Journal of the Economic and Social History of the Orient 47(2004), p. 56. 1 71 appearing both in al-‘Umarī and Juwaynī.1 For espionage, on the other hand, al-‘Umarī uses the word tajassus which in itself sounds harmless. But as we will see further below the appropriate term is ayāq or also sometimes ifāq as used by Rashīd al-Dīn. Persons accused of being ayaq were brought to yarghu that is tried and then rendered to yasa that is executed.2 This word, being a specific term, has not been translated by Arends into Russian. According to Gerhard Doerfer it means “informer, sycophant”; he explains it as a deverbal noun from the verb ay– “to say”.3 The third item about slaughtering animals in Muslim fashion4 is the only tangible act among those enumerated above, in the first two cases on the other hand, it is obvious that witch craft and espionage are flexible concepts. The tangible “crime” of slaughtering animals in the Muslim fashion, called “an intolerable imposition” by Juwaynī seems to stem more from Chagatai’s zealous concern.5 Although the Mongol fashion was the preferred style (and still is) it was not strictly enforced, especially in the Muslim lands or in occasions when a Muslim dynasty member was honored.6 In one specific case our sources make it clear that slaughtering publicly was considered as an offense, whereas privately they could do so.7 Historians like Juwaynī, Boyle, John Andrew. The History of the World-Conqueror by ‘Ala-ad-Din ‘Ata-Malik Juvaini, p. 245; Rashīd al-dīn Faḍlullāh. Jāmiʻ al-tawārīkh. Muḥammed Rūshan ve Muṣṭafa Mūsavī (ed.) 4 vols. 1373 H.sh. /1995, p. 802, 803; Al-‘Umarī. Das Mongolische Weltreich. Al-ʻUmarī’s Darstellung der mongolischen Reiche in seinem Werk Masālik al-abṣār fī mamā lik al-amṣār, p. 8 text. 2 In the Chinese parlance one counterpart to these offenses seem to be “evil intentions” as it will be discussed below. 3 Doerfer, Gerhard. Türkische und Mongolische Elemente im Neupersischen. 4 vols. Wiesbaden: Franz Steiner, 1965, no. 649. 4 Boyle, John Andrew. The History of the World-Conqueror by ‘Ala-ad-Din ‘Ata-Malik Juvaini, p. 573, n.72; According to the Quran vi, 118: Eat of that over which the name of God hath been pronounced. 5 Boyle, John Andrew. The History of the World-Conqueror by ‘Ala-ad-Din ‘Ata-Malik Juvaini, p. 272; Ayalon, David. “The Great Yāsa of Chingiz Khān. A Reexamination”, 1971, p. 120, 121; Rossabi, Morris. “The Muslims in Early Yüan Dynasty”. John D. Langlois, Jr. (ed.) China under Mongol Rule. Princeton. Princeton U. P., 1981, p. 267. 6 Boyle, John Andrew. The History of the World-Conqueror by ‘Ala-ad-Din ‘Ata-Malik Juvaini, pp. 204-206 and p. 573, n. 72; Ayalon, David. “The Great Yāsa of Chingiz Khān. A Reexamination”, 1971, pp. 117-118, 120. 7 Boyle, John Andrew. The History of the World-Conqueror by ‘Ala-ad-Din ‘Ata-Malik Juvaini, pp. 206–207; Ayalon, David. “The Great Yāsa of Chingiz Khān. A Reexamination”, 1971, p. 119; Rossabi, Morris. “The Muslims in Early Yüan Dynasty”, p. 266. 1 72 al-‘Umari reporting about the situation in Central and Western Asia do not speak of the ban extending itself into the second half of the 13th century. Juwaynī, uses the phrase “for a time” for the period when no man slaughtered sheep openly in Khorasan”.1 It seems that a modus vivendi had been reached.2 Almost half a century later, however, we encounter in China a ban against slaughtering in the Muslim fashion in an edict issued by Qubilai Qaghan. This document which has been translated into German, English and Korean3 has been framed in tangible terms 4 in the following form: “It is Forbidden for the Hui Hui (Muslims) to slaughter sheep by slitting the throat and to perform the Sunna”, that is according to the prescribed way in Islam.5 When this document was translated by Ratchnevsky into German, he thought that the document was addressing the Sunni population.6 Ratchnevsky is also inclined to see a connection with Ilkhanid PerBoyle, John Andrew. The History of the World-Conqueror by ‘Ala-ad-Din ‘Ata-Malik Juvaini, p. 272. 2 Although not dealing directly with slaughtering, in her study on the jasagh D. Aigle came to the conclusion that jasagh did not overrule shariʻa in dealing with matters concerning individual Muslims. She asserts that the Mongols observed local customary law in the conquered regions. Moreover she emphasizes the fact that jasagh was a concern of state administration (Aigle, Denise. “Le grand jasaq de Gengis–Khan, l’empire, la culture mongole et la sharīʻa.” Journal of the Economic and social History of the Orient 47(2004), pp. 69-70.) 3 Studies on this document have been carried out with translations and annotations. These are P. Ratchnevsky (“Rašīd ad-dīn über die Mohammedaner–Verfolgungen in China unter Qubilai”. CAJ 14(1970), pp.163-180; F. Cleaves “The Rescript of Qubilai prohibiting the Slaughtering of Animals by Slitting the Throat”. Richard Nelson Frye Festschrift. Journal of Turkish Studies, 16(1992), pp. 67-89 and Hodong Kim (Mongwon jegukgi han sekmokin gwansa ui chosang – Isa Kelemichi (`Isa Kelemechi, 1227-1308) ui Seng ae wa hwaldong [A Portrait of a Christian Official in China under the Mongol Rule – Life and Career of `Isa Kelemechi (1227-1308) –]. Jongyang Asia Yeongu [Central Asian Studies] 11: 75-114) A partial translation of a section can be found in Pelliot, Paul. Notes on Marco Polo. Vol I. Paris: Imprimerie Nationale, 1959, pp. 77-78. Chen Dezhi published the text in 1991 with annotations which later was included in his collected articles (Chen Dezhi 陈得芝, “Yuandai huihuiren shishi zashi (size) 元代回回人史事杂识(四则)”, in mengyuanshi yanjiu conggao 蒙 元史研究从稿. Beijing: Renmin chuban she 人民出版社, 2005, pp. 457-61). 4 The title “Jin Huihui mosha yang zuo suna (禁回回抹殺羊做速納)” as translated by Cleaves tells us clearly about the problems involved. (Cleaves, W. Francis. “The Rescript of Qubilai prohibiting the Slaughtering of Animals by Slitting the Throat”. Richard Nelson Frye Festschrift. Journal of Turkish Studies, 16(1992), p. 67) 5 The prescribed way is slaughtering animals with a swift, deep incision using a sharp knife. In this way the front of the throat, the carotid artery, wind pipe and jugular veins are cut but the spinal cord is left intact. It is said that the objective of this technique is to effectively drain the body of the animal’s َ blood. The technical term is dhabīḥa (‫ْحة‬ َ ‫)ذ ِبي‬. 6 Ratchnevsky, P. “Rašīd ad-dīn über die Mohammedaner –Ver fol gungen in China unt er Qubil ai”, 1 73 sia where Islam had started to become more visible among the Mongol elite and the members of the dynasty.1 Actually Ratchnevsky, Cleaves and Morris Rossabi, analyzed the document in relation to this tangible aspect and came to the conclusion that the document testified for problems with Muslims in China.2 In this connection Rossabi says:3 Khubilai was apparently concerned about an overly powerful Muslim presence in the government and about a possible rebellion precipitated by the exactions of the Muslims. Khubilai’s repressive edicts thus were inspired more by political considerations than by hatred of Islam. In fact, at that time the finance minister Ahmed and his associates had accumulated both economic and political power in their hands.4 There was growing resentment from the Chinese side representing the taxpayers whose burden increased with Ahmed’s fiscal policies. “The court had discriminated against the Chinese subjects and favored the Muslims […] Muslims were found in all regions of China”.5 These views show that the document was drawn with domestic considerations in mind. Domestic considerations seem to have been one of the issues involved. The argumentation in the document, however, is based on issues and events that occurred not in China but in Central and Western Asia. What was the common ground for mentioning these personalities together? This question becomes especially significant in the name of the Muslim rebel6 from Asia Minor, as he was killed by the Seljukid administration even before there was any Mongol presence in Anatolia. The aim of the following p.172. 1 Ratchnevsky, P. “Rašīd ad-dīn über die Mohammedaner-Verfolgungen in China unter Qubilai”, pp. 175-177. 2 Ratchnevsky, P. “Rašīd ad-dīn über die Mohammedaner-Verfolgungen in China unter Qubilai”, p. 174; Cleaves, W. Francis. “The Rescript of Qubilai prohibiting the Slaughtering of Animals by Slit� ting the Throat”, pp. 67–69; Rossabi, Morris. “The Muslims in Early Yüan Dynasty”. 3 Rossabi, Morris. Khubilai Khan. Ber kel ey: Univer sit y of Cal ifor nia Pr ess, 1988, p. 201. 4 Rossabi, Morris. Khubilai Khan. Berkeley, pp. 178-84; Franke, Herbert, “Ahmed: Ein Beitrag zur Wirtschaftsgeschichte Chinas unter Qubilai”. Orient 1 (1948), pp. 222-36. 5 Rossabi, Morris. “The Muslims in Early Yüan Dynasty”, p. 273. 6 The name of the rebel is Baba Rasūl. As it will be elaborated below, this rebellion was of great significance for Anatolian history. 74 analysis of the personalities mentioned in the document is to search for that common ground. If the name of a Muslim rebel before the campaign on Asia Minor (1243) is mentioned as having evil intentions, then those evil intentions were surely not against Mongol administration. Then we can ask what was being implied in the document? In response perhaps we can say that although the edict does not mention a common ground, we may obtain certain clues to that end by reading between the lines and trying to catch the spirit of the document. Let us first concern ourselves with the document itself. The Edict of 1280 revisited Before examining the document in parts,1 I would like to dwell on the wording of the document as I would like to show that the document does not so much deal with specific issues but addresses general issues that have to do with transgression of the yasa/jasagh 2which the Secret History of the Mongols glosses as junfa “army law”.3 In other words, this new order was built on military principles and organization that had been placed above all. The jasagh was especially above all religions. For that matter especially above Islam which functioned not only as a religion but also as a way of life and administration. Jasagh meant that in Islamic lands of Inner Asia state traditions and administrative system replaced Islamic state administration and shari’a in public matters.4 The transgression of the jasagh in Islamic lands entailed those who combined economic and religious power with politics. In this respect the wording, the terminology used in the edict will be contextualized. In this document formulated in Chinese, transgression of the yasa/jasagh is expressed with daixin “evil intentions” without any specific explanation. However, when we contextualize the persons with evil intentions we see that they were personalities who had been executed because they had transgressed the jasagh/yasa. In the documents in Persian this kind of evil In this study only two passages of this document will be taken into consideration and these are shown in italics within the interpretative summaries given here. 2 At this juncture it is to be noted that the document does not use the term jasagh, I am discussing a perception of jasagh that permeates the document. 3 Togan, Isenbike. Flexibility and Limitation in Steppe Formations: The Kerait Khanate and Chinggis Khan, p. 147. 4 Togan, Zeki Velidi. Umumi Türk Tarihine Giriş. İstanbul, 1970, p. 223. 1 75 intentions are conceptualized as sorcery, witchcraft (siĥr) and espionage (ayāq). In the Chinese document, on the other hand, the evil intentions are not specified when they deal with western Asia. In relation to the developments in China, on the other hand, we have a factual account of issues that are prohibited. However, the term jasagh itself is not used, instead the accused are warned that they should understand, or know.1 If we would ask as to what they should know, then we could say with confidence that with that phrase transgressing the jasagh is meant. Now let us look at these developments more closely. In the following the document will be discussed in two parts: 1. the period before Qubilai in Central and western Asia and the situation in China under Qubilai’s rule. For each part a summary will be given based on earlier translations.2 Here in this paper the passages diverging from earlier translations will be shown by using italics. The edict is to be found in the “Compendium of the Yuan Dynasty (Yuan Dianzhang)”3 and was issued by Qubilai Khan on 27 January 1280. Here is a brief summary of the first part of the document: After the conquests of Chinggis Khan when east and west had come under his rule, only the Muslims objected to slaughtering in the Mongol fashion. But Chinggis Khan said “you are our subjects and slaves, how is it possible that you do not comply with this rule?” This prohibition continued to be observed during the reign of Ögedei Qa’an [1229-1242]. Starting with the reign of Güyüg Khan [1246–48] rules were not observed as strictly as before. As a result people with evil intentions emerged. “These were Ṫārābī (Ta La Bi) of Bukhara, Baba Rasūl (Ba Ba La Da Lu),4 Shaykh F.W. Cleaves demonstrates that this kind of phrasing was prevalent in documents in Mongolian. (Cleaves, Francis. “The Rescript of Qubilai prohibiting the Slaughtering of Animals by Slitting the Throat”, p. 83, no 75 and 87, no. 109). On the wording of the document see Cleaves “The Rescript of Qubilai prohibiting the Slaughtering of Animals by Slitting the Throat”, p. 70. 2 For the translations of this document see note 25 above. 3 Cleaves introduces this work in his 1977 article. In the new edition of this work by Chen Gaohua, Zhang Fan (Yuan Dianzhang. 元典章 Chen Gaohua 陳高華 Zhang Fan 張帆 et.al. (ed.). 4vols. Beijing : Zhonghua shuju, 2011, pp. 1893-94) the annotations of Chen Dezhi (Chen Dezhi 陈得芝, “Yuandai huihuiren shishi zashi (size) 元代回回人史事杂识(四则)”, in mengyuanshi yanjiu conggao 蒙 元史研究从稿. Beijing: Renmin chuban she 人民出版社,2005, pp. 457-61. Reprint of 1991 article in Zhongguo huizu yanjiu) have been followe 4 The identification of Baba Ladalu with Baba Rasūl was made by Francis Woodman Cleaves. In a 1 76 ‘Ādi (Sha Yi A Di)”. They had evil intentions and this is why they were executed. Moreover bičeči Sayf al-Dīn (Sai Fu Ding), Husām al-Dīn (Hu Sa Mu Ding), the astrologer /astronomer and Majd al-Dīn (Ma Zhu Ding) had also evil intentions and were executed by the Ilkhan Hülegü.1 He ordered the Muslims to eat this dynasty’s food, to have [this edict] translated [for them] and to abandon [the habit of ] carrying amulets.2 letter dated 23 Oct. 1976 Joseph Fletcher who was then in Cairo wrote to F. Cleaves about a rebel named Baba Rasūl who could be the person mentioned in the Yuan Dianzhang. Cleaves replying on 13 April 1977 thought that the character – da-達 in the name could well be an error for-su – 速. Thus the name was reconstructed as Baba Lasulu 八八剌速魯, that is Baba Rasūl (Joseph F. Fletcher papers at the Harvard University Archives: HUGFP 100.10) F.W. Cleaves gives a full account of this correspondence in his article (1992:78, n.40). Here it is to be noted that after Cleaves’ reconstruction the full stop between the two ba characters (八.八) in the 2011 edition of the Yuan Dianzhang needs to be corrected accordingly. 1 It is noteworthy that the Chinese text of 1280 speaks of Hülegü as dawang 大王as a perfect rendering of ilkhan, in the meaning of the subordinate khan. Francis Cleaves uses for dawang the Mongolian term “son” kö’ün. See also Doerfer, Gerhard Türkische und Mongolische Elemente im Neupersischen. 4.Vols. Wiesbaden: Franz Steiner, 1975, p. 657. 2 Amulets in the Islamic world have in general writing in them. For amulets see also Mahmoud Omidsalar “Charms” EIr.–online. As Mahmoud Omidsalar says they can be used for wishful thinking or for evil intentions. I am inclined to read the Mu Su He 木速合of the text as muska, musqa “amulet.” The literal translation of the phrase Mu Su He Wen Zi 木速合文字 would be “musqa writing or “musqa with writing in them.” As Liu Yingsheng recognizes Turkic words in the names of Nestorian churches, here I am inclined to see a Turkic use for amulet which is in the form of musqa <nusḥa “copy of writing.” In some Turkic languages like Bashkort the word biti meaning “writing” is used for amulets. In other words they do not use words indicating a charm, or a talisman but simply signify that there is writing wrapped inside the musqa or biti which have the same triangular shape. In Bashkortostan this triangular shape was also used for writing letter and petitions. The shape is also familiar in China as sanjiao 三 角 three corners, but it is not known to be used for amulets. Ratchnevsky (“Rašīd ad-dīn über die Mohammedaner-Verfolgungen in China unter Qubilai”, p. 171) translates this part as: Die Masse der Mohammedaner wurde angewiesen, die nationale (i. e. mongolische) [Fleisch]kost zu essen, und eine Übersetzung des Textes [des Befehls] den Moscheen ausgehandigt. He wants to see a mosque in the form of masjid in relation to museha, thinking that the Chinese characters render “mosque” in European languages. Cleaves, on the other hand, assumes that he 合is a manifest error for man 蠻 and translates this phrase as He [not only] caused the numerous Hui–hui–mei to eat the food of our dynasty, but also translated [his order] into Mu-su [-luman] writing for [them]. Chen Dezhi ( Chen Dezhi 陈得芝. “Yuandai huihuiren shishi zashi (size) 元代回回人史事杂识( 四则)” and Hodong Kim. “Mongwon jegukgi han sekmokin gwansa ui chosang – Isa Kelemichi (`Isa Kelemechi, 1227-1308) ui Seng ae wa hwaldong [A Portrait of a Christian Official in China under the Mongol Rule – Life and Career of `Isa Kelemechi (1227-1308) –]”. Jongyang Asia Yeongu [Central Asian Studies] 11: 75-114. A similar discouragement against carrying amulets was later 77 Coming to Qubilai’s time there was Pervāne who also had evil intentions and was killed by Abagha Khan. The last name that is mentioned in regard to evil intentions is Parvana (Ba Er Wa Na) who was killed in 2 August 1277 by the orders of Abagha (1265-1282). But this last name is introduced as having a relationship to Qubilai’s time. With these words the document tells us implicitly that Pervana’s execution happened in the lands of Ilkhan Abagha. Mentioning Abagha with the title dawang (ilkhan) this document of 1280 again implies that Abagha had been ruling under the Great Khan Qubilai. The remainder of the document deals with prohibition of slaughter in the Muslim way and as well as indulgence into “excessive” prayers. In addition, forceful conversion and circumcision of relatives, dependants and slaves is strongly discouraged as it would lead to appropriation of the said person’s property. We will turn to these issues later when dealing with the second part of the edict. Now let us turn to the issues raised in the first part of the document as summarized above. There are a number of problems and issues that need to be clarified. First of all, I would like to point out that basing the argument for prohibition of slaughter of animals with a connection to Central Asia, Iran and Asia Minor is ill conceived, as these were all in the abode of Islam. Moreover, as mentioned above such a prohibition was not observed even in Qaraqorum. We know that animals were slaughtered in the Muslim way when Berke was visiting Möngke Qa’an.1 Second, the statement that this edict was in effect from the time of Chinggis Khan to the time of Ögedei Qa’an, and that only after Güyüg the rules were relaxed is also problematic. As mentioned above Ögedei was more forgiving and overruled Chaghatai’s harsh measures. Furthermore, the above statement gives the impression that persons with bad intentions all lived after Ögedei and during the time of Güyüg. In fact, they lived at the time of Ögedei; they are not just names being enumerated for the sake of the argument in a advocated by Qubilai Khan. In 1281 Qubilai prohibited the Daoists from selling “charms and amulets.” Furthermore he also ordered that all Daoist texts, other than Laozi’s Daodejing “be burned and printing blocks be totally and irrevocably smashed and obliterated. (Rossabi, Morris. Khubilai Khan. Berkeley, p. 204) 1 Boyle, John Andrew. The History of the World-Conqueror by ‘Ala-ad-Din ‘Ata-Malik Juvaini, n. 73, p. 573; Ayalon, David. “The Great Yāsa of Chingiz Khān. A Reexamination”, 1971, p. 118, 120. 78 document. They are all historical characters. Now let us look more carefully into these characters. The first three martyrs killed in the 1240’s Ṭārābī The first person whose name is mentioned is Ṭārābī, the sieve maker Maḥmūd from the village of Ṭārāb near Bukhara who led a rebellion in 1239. This was a movement against the financial oppression by the Mongol governors, against tax–collectors, local landowners and other representatives of the leading secular and religious classes. He claimed to have the powers of “magic”. Bosworth in his EI2 article states “his ostensible shamanistic and thaumaturgic powers secured him a large following”. He was able to occupy Bukhara but later during the ensuing fight he was killed. Unaware of this fact, his followers continued to fight. As Juwaynī tells us in a lengthy passage that Maḥmūd Yalavach under whose administration the region was, intervened and the inhabitants of Bukhara were saved from being murdered.1 Here in this case we encounter political opposition (revolt) interwoven with spirituality. Baba Rasūl The second person is Baba Rasūl (Ilyās) who was a dervish with charisma so that he had many followers known in history as the Bābāī. These followers were mostly Turkmen nomads who felt isolated because the Seljukid government’s policies favored urban populations. In 637638/1240 they rose in revolt. Successive Seljuk armies were unsuccessful in quenching this revolt. He and his close associate Isḥāq wanted to set up their own government. He was finally defeated and captured by Frankish mercenaries. His followers carried on and the movement was not completely suppressed for some time.2 A.Y. Ocak who carried out a detailed study on this revolt sees a close connection between politics and religion.3 The revolt was considered of importance and is reported in Boyle, John Andrew. The History of the World-Conqueror by ‘Ala-ad-Din ‘Ata-Malik Juvaini, pp. 109-115. 2 Cahen, Claude. “13. Yüzyılın Başında Anadolu’da Ticaret”. Selçuklular (özel sayı). Cogito Sayı 29 (2001 Güz), pp. 136–138; Cahen, Claude. “Bābāī”. EI2. CD-Rom Edition Leiden, Brill. 3 Ocak, Ahmet Yaşar. Babailer İsyanı. İstanbul: Dergâh Yayınları, 1980. 1 79 Mamluk sources, by the Syriac historian Bar Hebraeus and the Fransiscan missionary Simon de St. Quentin. But the importance is underscored by the mention of his name in the Yuan Dianzhang document. It is noteworthy that Baba Rasūl’s name and his revolt are mentioned as if it had happened during the Mongol rule. But before 1243 there was no Mongol presence in Asia Minor. Three years after the outbreak of the revolt the battle of Kösedağ was fought in 1243 and the Seljuks had to acknowledge their subordination to Mongol administration. Elsewhere I have written that this battle was an outcome of Mongol policies to quench any resistance where a combination of politics and religion could be witnessed.1 It was a move not only against a combination of religion and politics but at the same time against those who upheld fanatically one religious creed to another as mentioned by al-‘Umari. Therefore the occurrence of the name of Baba Rasūl in this document shows how such a movement was taken up in a serious way. The battle of Kösedağ in itself was not of great significance for Juwaynī and Rashīd al-Dīn, the official historians of the period.2 As it was of utmost importance for Anatolia, it was recorded by Bar Hebraeus.3 Juwaynī and Rashīd al-Dīn do not assign a separate place to this battle or its repercussions. Rashīd al-Dīn treats Kösedağ together with the capture of Baghdad by Hülegü in 1258. The connecting link was Baiju Noyan who was present at both occasions. But it seems the reason why they lumped these two together can also be evaluated from the “politics and religion” angle. Somehow they regarded Baiju Noyan’s presence at Kösedağ and Baghdad in the same context. This can only be interpreted as both being instances where religion and politics were the issue. On the other hand, Juwaynī and Rashīd al-Dīn are full of praise for the Mongols who eradicated the so–called Assassins. Juwaynī calls the Assassins “inmates of that seminary of iniquity (bidʻat) and nest of Satan”. They never explain why it was in the interest of the Mongols to get rid of heretics in Islam.4 Togan, Isenbike. “İç Asya Penceresinden Alaeddin Keykubad’dan Kösedağ’a.” (fort hcoming) Jackson, Peter. “The Dissolution of the Mongolian Empire”. CAJ 22(1978), pp. 186-244. 3 Budge/Doğrul. Abû’l-Farac Tarihi. Turkish translation by Ömer Rıza Doğrul of Ernest A. Wallis Budge’s edition. 2 vols. Ankara: TTK, 1950. 4 Boyle, John Andrew. The History of the World-Conqueror by ‘Ala-ad-Din ‘Ata-Malik Juvaini, pp. 636, 639, 671, 674. Juwaynī’s work ends with the Alamūt. Although he wrote his work in 1260, he did not include the conquest of Baghdad in 1258. 1 2 80 Apparently this expedition was started because of the complaints of the Kadi of Qazwin.1 As to the campaign to Baghdad, there is a long history starting from the period of Chinggis Khan.2 As we know at the time of Chinggis Khan the idea of a campaign to Baghdad was introduced by three quiver bearers, one of them being Chormaqan, as a campaign unto territories not yet conquered. These quiver bearers of Chinggis Khan say they will bring all the riches from there.3 After Chinggis Khan’s death, Ögedei consulting his brother Tolui sent in 12284 the former quiver bearer Chormaqan Noyan to the west.5 After ascending the throne in 1229, Ögedei consulted his brother Chaghatai and sent two more commanders to help Chormaqan in the unfinished task of the capture of Baghdad.6 A later passage in The Secret History of the Mongols enumerates all the goods that were brought by Chormaqan after the conquest of Baghdad.7 This passage appears to belong to 1231 in that respect it is not correct, as Baghdad was not conquered until 1258. However, Bar Hebraeus reports that Chormaqan’s forces approached vicinities of Baghdad and returned with great booty. This was in 1237-38. Rashīd al-Dīn, on the other hand, mentions a Mongol attack in 1242 when the Mongol forces were repelled.8 As we can see, the capture of Baghdad in 1258 was not sudden, but had been on the agenda for a long time. Rashīd al-dīn Faḍlullāh. Jāmiʻ al-tawārīkh. Muḥammed Rūshan ve Muṣṭafa Mūsavī ( ed.), Vol. II, p. 974. 2 According to al-‘Umari (14th c.), “the initial plan had been merely to crush the Assassins, but Hülegü prevailed upon Möngke to countenance an invasion also of the Caliph’s territory. He was forbidden to proceed further by Batu to whom Berke had complained; but after Batu’s death he was able to resume the offensive.” (Jackson, Peter. “The Dissolution of the Mongolian Empire”, p. 224 and Al-‘Umarī. Das Mongolische Weltreich. Al-ʻUmarī’s Darstellung der mongolischen Reiche in seinem Werk Masālik al-abṣār fī mamā lik al-amṣār, pp. 101-102. 3 Cleaves, W. Francis. The Secret History of the Mongols. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1982; De Rachewiltz, I. The Secret History of the Mongols. 2 vols. Leiden: E.J. Brill, 2004, §260. 4 The date is given by Shengwu Qinzhenglu. See Wang Guowei. Menggu shiliao jiazhu sishu. Taipei, 1962, p. 201. 5 Shimo, Hirotoshi. “The Qarāunās in the Historical Materials of the Īlkhanate”, 1977, p. 137 and n. 23. 6 Cleaves, W. Francis. The Secret History of the Mongols; De Rachewiltz, I. The Secret History of the Mongols. §270. 7 Cleaves, W. Francis. The Secret History of the Mongols; De Rachewiltz, I. The Secret History of the Mongols. §274 8 Boyle, John Andrew. The Successors of Genghis Khan, pp. 190-191. 1 81 It is clear that these attacks and campaigns to Baghdad were very important for the Mongols. Campaigns against heretics were also on their agenda. Güyüg Khan, immediately after he ascended the throne, wanted to send troops against heretics. Our sources speak in a laudable tone about the incidents in Alamūt, and think that the Mongols paid a great service to Islam. But the capture of Baghdad is explained in different terms.1 Seen from the perspective of Muslims these two were completely different events. But were the Mongols looking at Alamūt from the perspective of Islam or were they looking at Baghdad and the caliphate from a different angle? The reasons for the march against Baghdad in 1258 are never spelled out. From the perspective of Muslims this was a disaster.2 The least the authors could do was just recounting the events in a nonchalant way. However, from the Mongol perspective of politics and religion Baba Rasūl’s revolt (1240), the Assassins (1256) and caliphate in Baghdad were all dangerous. Only members of the dynasty and the state would have a prerogative for politics. Religious persons, groups and establishments had to be devoid of politics. If this is the case then, the problem was solved as in the statement above by Juwaynī. Shaykh ‘Ādi Shaykh ‘Ādi was a Sufi leader who after much travel settled near Musul. He built himself a convent and started an order called ‘Adawiyya. He was quite orthodox but at the same time experienced ecstasies. He was opposed to the Mu‘tazila and all innovations. He died in 1162 or according to another account he was summoned to Maragha and put to death in 1221. He was called a pious follower of the sunna by Ibn Taymīyya. It seems that he was Kurdish and as later Bar Hebraeus tells us he was regarded by the Kurds as a prophet.3 Rashīd al-Dīn deals with the conquest of Baghdad extensively. Rashīd al-dīn Faḍlullāh. Jāmiʻ altawārīkh. Muḥammed Rūshan ve Muṣṭafa Mūsavī (ed.), Vol. II, pp. 997-1022. 2 Apparently this was what Ahmed Aflaki did when he wrote his work in 1358. Ahmed Aflaki had arrived in Konya in 1291 and wrote his work in that is about 30 years after the conquest. His account about the conquest looks as if it is factual, but actually it was written from the standpoint of Hülegü. He tells us how Hülegü sent letters to the Caliph and how he refused to cooperate. (Aflaki/T.Yazıcı 1973, I:243 and text:3/112) 3 Budge/Doğrul. Abû’l-Farac Tarihi. Vol. II, p. 595; see also Cahen, Claude. Pre-Ottoman Turkey. New York: Taplinger Publishing Company, 1968, p. 277. 1 82 He had no children, but adopted a Ḥasan. Extravagant views of his followers did not develop at once, but later they gave up Muslim prayer. When praying they used to pray towards Shaykh ‘Ādi’s grave, instead of Mecca. Claude Cahen says that around 1257 in the eastern provinces of Asia Minor:1 a whole collection of the Mongols’ enemies had been brought together or had assembled. […] Turcomans, Arabs and in particular the Kurds (one of whom was perhaps the son of Shaykh ‘Ādi, the great saint of the Yazīdīs) in the eastern Taurus and the Mesopotamian borders attacked Mongol detachments. A.S. Tritton who wrote the EI2 article on Shaykh ‘Ādi states that “the order was strong enough to attract the attention of authority”. Subsequently Ḥasan was put to death in 1246 by Badr al-Dīn Luʼluʼ. In general Badr al-Dīn Luʼluʼ developed amiable relations with the Mongols. Juwaynī says that he “had been distinguished from his peers by his long continued services”. In fact Hülegü who was presented with a daughter of Jalāl alDīn Khwarazmshāh by Chormaqan Noyan, gave her in turn to Ṣāliḥ, the son of Badr al-Dīn Luʼluʼ in 1257/8.2 Speaking of heterodox movements Claude Cahen says that the Mongol period was:3 a period of religious ferment during which there appeared certain phenomena, groups whose importance later history was to reveal in retrospect, though with some distortion on account of the very developments that they had undergone. […] In south-eastern Asia Minor similar movements perhaps unsettled the Kurds. It was among them, before the Mongol conquest, that the Sufi order of the Adawiya had been established, founded by Shaykh ‘Ādi, and in some way connected with the earlier sect of the Yazīdīs. In 1257, during the disturbances in the Malatya region, a son or a descendant of this Shaykh ‘Ādi made his appearance there as a military leader. Cahen, Claude. Pre-Ottoman Turkey, p. 277. Boyle, John Andrew. The History of the World-Conqueror by ‘Ala-ad-Din ‘Ata-Malik Juvaini. Vol. II, p. 468. 3 Cahen, Claude. Pre-Ottoman Turkey, p. 355. 1 2 83 It is interesting to note that all three persons above were killed but not because of their transgression of the ordinance for slaughtering animals. On the contrary, they were all free born Muslims living in the lands of Islam. These regions had become part of the Islamic world centuries ago. There was no question of slaughtering sheep in the Mongol fashion, or even if there was, as Juwaynī says, only for a time. But what these three individuals had in common was that they tried to combine politics and spirituality with Islam, or also propagate their ideas in a fanatic way. Moreover, we have to remember that they were not killed during the reign of Güyüg whom Qubilai not favored. Ṭārābī was killed in 1239 and at his death Maḥmūd Yalavach intervened with Ögedei Qa’an, so that the population of Bukhara was saved. Baba Rasūl was killed in 1240–41 by Seljukid forces not by Mongols. But the battle of Kösedağ in 1243 was a follow up to Baba Rasūl’s activities, as his followers were still active. They were pacified but not completely silenced after Baiju Noyan’s victory at Kösedağ. As mentioned above Baiju Noyan’s campaign happened after the death of Ögedei and before the ascension of Güyüg Khan. The third person mentioned in the document is apparently not Shaykh ‘Adī, but his son Ḥasan who had been killed in 1246, just at the time when Güyüg came to the throne. This Ḥasan was put to death by Badr al-Dīn Luʼluʼ, a close ally of the Mongols in 1246. As mentioned by Tritton he was also experiencing his religious practices in a fanatic way.1 We could say that he was also regarded as one of the heretics. A local source studied by Osman Turan says if it were not for the Mongols, these kinds of heretics would amount to great numbers.2 He, author of the text (Muḥammad b. Maḥmūd al-Khaṭīb) says that there were many heterodox groups in Anatolia at the time when he was writing the treatise (6831284/). In this short treatise he dedicated the first section to the heretics, the second and third sections concern the heterodox groups which he classified as Jawlaq.3 Mongol administration’s attitude towards “heretics” in Islam or to those who brought innovations (bid’at) or were Tritton, A. S. “ʻAdī. b. Musāfir, al-Hakkārī, Shaykh ʻAdī”. EI2. CD-Rom Edition Leiden, Brill. Turan, Osman. “Sel çukl u Türkiyesi Din Tarihine dâir bir Kaynak”. 60. Doğum Yıl ı Münasebet iyl e Fuad Köprülü Armağanı. İstanbul, 1953, p. 537, Persian text p. 561. 3 Turan, Osman. “Sel çukl u Türkiyesi Din Tarihine dâir bir Kaynak”, pp. 537-552, Persian text pp. 555-561. 1 2 84 engaged in sorcery cannot be explained on the basis of Islam. We cannot say that the Mongols were eager to get rid of these kind of people for the sake of Islam. In that case we would not be able to explain their campaign to the Caliph and Baghdad. The zeal of Mongols did not derive from their consideration of Islam, but from their urge to see religion and politics separated. The second party of martyrs Contextualization of the developments that led to the second party of martyrs needs to be placed into the context of Berke’s conversion to Islam.1 Following Batu’s death Berke had become the ruler of the Golden Horde.2 Now that the Golden Horde had a Muslim ruler, the Mamluk ruler Baybars, developed amiable relations with Berke. Baybars sent many envoys to that effect; these embassies were in turn returned by Berke. Egyptian sources give us detailed information about these activities.3 Baybars who was upset by the capture and subsequent death of the Caliph in 1258 had the backing of the previous defeat of the Mongols at ‘Ain Jalūt (1260). As a result Hülegü was pressured, both by Mamluk and Golden Horde alliance and also by the contest over Azerbaijan between the Jöchids and the Toluids.4 As a result war broke out during the winter of 1261-62. On 20 November – which was a Sunday – 1262 when Hülegü moved in person against Berke, Sayf al-Dīn bitigchi and Majd al-Dīn were accused as sycophants and killed.5 On Thursday, that is 24 November Ḥisām al-Dīn was executed.6 Now let us look at these three persons more carefully. The sources differ as to the timing of conversion. See DeWeese, Devin. “Islamization in the Mongol Empire” in Nicola Di Cosmo, Allen J. Frank and Peter B. Golden (ed.) The Cambridge History of Inner Asia. Cambridge: Cambridge University Press, 2009, p. 126. 2 Devin DeWeese mentions Jūzjānī “who writing around 1260, insists that Hülegü’s destruction of the caliphate was seen by contemporaries, if not by any means as the sole casus belli, at least as a genuine affront, and challenge, to Berke’s standing that had to be answered. (DeWeese, Devin. “Islamization in the Mongol Empire”, p. 127) 3 Tiesenhausen, W. De, Altınordu Tarihine ait Metinler. İstanbul: Maarif Matbaası, (İsmail Hakkı İzmirli (trans.), 1941, pp. 123-156. 4 Jackson, Peter. “The Dissolution of the Mongolian Empire”, pp. 222-235. 5 Zeki Velidi Togan thinks that Sayf al-Dīn bitigchi was killed because he was lax on the soldiers in the expedition against Berke (Togan, Zeki Velidi. Umumi Türk Tarihine Giriş, p. 284). 6 Rashīd al-dīn Faḍlullāh, Jāmiʻ al-tawārīkh. Muḥammed Rūshan ve Muṣṭafa Mūsavī ( ed.), Vol. II, p. 1045. 1 85 Sayf al-Dīn bitigchi As he is mentioned and listed as grand vizier he must have been ulugh bitigchi “grand scribe”.1 Spuler lists him as the first vizier of Hülegü.2 Rashīd al-Dīn speaks of him at a few places. We see him first at the siege of Alamūt when Naṣr al-Dīn Ṭūsī joins Hülegü’s forces.3 He was regarded as the efficient manager of state affairs.4 Juwaynī also speaks of him in relation to the siege and describes him as Emir Sayf al-Dīn, “who was the strongest pillar”.5 After the fall of Baghdad (which was on 10 February 1258), on 17 March 1258, out of his zeal and attachment to his Holyness [‘Ali] he sent 100 Mongol soldiers to Najaf to protect the tomb of ‘Ali and the special people of that area [who had been given he task to serve the tomb complex].6 Judith Pfeiffer states that Sayf al-Dīn bitigchi might be a convert to Islam.7 His end is described with the following words: Afterwards on 20 November 1262 when Hülegü set out from Shamākhi against Berke, an assault was made on Sayf al-Dīn bitigchi, who was the vizier-i khass, on Khwāje ‘Aziz from Garjistan and on Khwāje Majd al-Dīn of Tabriz, all being ifāqān8 “sycophants”. They were taken as prisoners and brought to Shābirān and after yarghu “trial” was handed down to yasa that is executed. Rashīd al-Dīn mentions Sayf al-Dīn bitigchi one more time, saying that “he was made a martyr”.9 For ulugh bitigchi see Rashīd al-Dīn /Boyle 1971. Spuler, Berthold. Die Mongolen in Iran. Leipzig: J.C.Hindichs Verlag. 1939, p. 285. 3 Rashīd al-dīn Faḍlullāh. Jāmi‘ al-tawārīkh. Muḥammed Rūshan ve Muṣṭafa Mūsavī (ed.), Vol. II, p. 988. 4 Rashīd al-dīn Faḍlullāh. Jāmiʻ al-tawārīkh. Muḥammed Rūshan ve Muṣṭafa Mūsavī (ed.), Vol. II, p. 1009. 5 Boyle, John Andrew. The History of the World-Conqueror by ‘Ala-ad-Din ‘Ata-Malik Juvaini, Vol. II, p. 622. 6 Rashīd al-dīn Faḍlullāh. Jāmiʻ al-tawārīkh. Muḥammed Rūshan ve Muṣṭafa Mūsavī (ed.), Vol. II, p. 1020; Arends, A.K. Rashid-ad-din Sbornik letopisei. Moskva, Leningrad: İzd. Akad. Nauk, 1946, p. 46. 7 Pfeiffer, Judith. “Conversion to Islam among the Ilkhans in Muslim Narrative Traditions. The Case of Aḥmad Tegüder”, p. 94, n. 40. 8 According to Steingass and Doerfer ifāqān or ayqāqān mean “sycophant”, a word related to the verb ay- “to say.” (Doerfer, Gerhard. Türkische und Mongolische Elemente im Neupersischen, 1965, Vol. II, p. 649). 9 Rashīd al-dīn Faḍlullāh. Jāmi ‘ al-tawārīkh. Muḥammed Rūshan ve Muṣṭafa Mūsavī (ed.), Vol. II, 1 2 86 In Juwaynī’s work Sayf al-Dīn bitigchi is mentioned as Emir Sayf alDīn “a trusted minister of the Court and a man of lofty position and high rank” serving at the court of Möngke. Sayf al-Dīn Aqa ,“the Supreme Minister (śāhib- a‘žam) gave 3,000 gold dinars so that the work of re�building restoration [of the mosque and the graveyard I.T.] might begin”.1 Majd al-Dīn On Majd al-Dīn there is no further information. Above we learnt that he was from Tabriz. We can only point out their names appear in both Rashīd al-Dīn’s Jāmiʻ al-tavārīkh as well as Yuan Dianzhang together in relation to their execution.2 Ḥisām al-Din, the yinyang ren that is the astronomer He was executed because he had made a negative prediction for the capture of the Caliph and Baghdad.3 These three persons were all executed on the orders of Hülegü. It seems here being a sycophant during the conflict between Hülegü and Berke played a crucial role. The accusation against the astronomer, on the other hand, is clearer cut. The Yuan Dianzhang document tells us that these there had evil intentions and therefore were executed by Hülegü, who ordered that the Muslims should eat this dynasty’s food and had the edict translated and discouraged the people from carrying amulets. (musqa/nusha).4 Then the document continues with a complaint about the times saying in Cleaves’ translation:5 “At that time if they had understood as they should have, it would have been right. Because they did not understand, there was Barwana p. 1049. 1 Boyle, John Andrew. The History of the World-Conqueror by ‘Ala-ad-Din ‘Ata-Malik Juvaini. Vol. II, p. 617. 2 The fact that the names appear together raises the question as to what kind of exchange of documents were taking place between Ilkhanid Iran and Yuan China. 3 Rashīd al-dīn Faḍlullāh. Jāmi’ al-tawārīkh. Muḥammed Rūshan ve Muṣṭafa Mūsavī (ed.), Vol. II, p. 1007. 4 See note 44 above. 5 Cleaves, W. Francis. The Secret History of the Mongols, p. 72. 87 [Parvana/Pervāne] who also harbored evil intensions. He was executed by Abuġa Kö’ün [Abaqa Khan]. At that time they did not understand either.” It seems that what needs to be understood and what was not understood was transgression of the jasagh which led to their execution. As we will see from the account on Pervāne below, in all these cases “sycophancy, treachery, alliance with outside powers” seems to be the visible cause. All these were considered crimes because it was the prerogative of the dynasty to make political decisions. They did not understand this and took politics into their own hands. Except for Majd al-Dīn about whom we have no information they all seem also to have some connection to spiritual activities, as we will see also in the case of Pervāne. Who was this Pervāne whose fame had reached China? Pervāne Pervāne was actually his title rather than his name. This title literally meaning “moth” was used for the close attendant of the ruler who was constantly around the ruler. His name was Muʻīn al-Dīn Sulaymān. He was administering the affairs of the Ilkhanids in Asia Minor under the Seljukid sultans. Like the Muslim advisers, administrators in China, the Ilkhan’s court needed the skills of administrators of Iranian origin. In other words Muʻīn al-Dīn Sulaymān Pervāne was not a native of Anatolia. It was first his father who had been a trusted adviser of the Sultans. Upon the defeat Kösedağ his father visited Baiju Noyan and arranged a settlement.1 Actually he had started his career as a minister of finance having studied finance with the former minister who was also his father in–law.2 Muʻīn al-Dīn Sulaymān descended from high level bureaucratic families on both sides. He and his father were not the only Iranians at Court. There were other high level bureaucrats from Khorasan, Tabriz, İbn Bibi/Öztürk. El Evamirül Ala’iye fi’l–Umuri’l Ala’iye.(Selçuk Name). Mürsel Öztürk (trans.) 2 vols. Ankara.T.C. Kültür Bakanlığı Milli Kütüphane Başkanlığı Basımevi, 1996, pp. 75–78; Ibn-i Bibi. El-evamirü’l-Alāʻiye fī’l-Umūri’l-ʻAlā’iye. Necati Lugal ve Adnan Sadık Erzi (ed.) Ankara: Türk Tarih Kurumu Basımevi, 1957, Vol. I, pp. 531-536. 2 Kaymaz, Nejat. Pervane Mui’nüd’din Süleyman. Ankara: Ankara Üniversitesi Basımevi, 1970, pp. 30-31. 1 88 Ray, Isfahan. Sulaymān Pervāne’s family came from Kāshān.1 Muʻīn alDīn Sulaymān started his career by depending on the Mongols. When a conflict arose between him and another high bureaucrat (Torumtay) they both went to Baiju and presented their case. Because Baiju knew Muʻīn al-Dīn Sulaymān’s father well, he had an inclination towards him and settled the case in his favor. In 1257 he managed to secure the throne for his young patron the Seljukid Sultan Rukn al-Dīn Qılıç Arslan. He obtained a yarligh from Hülegü whom he visited a few times. When he visited him after the fall of Baghdad, he asked for military aid which he obtained. But in the meanwhile Möngke Qa’an intervened and divided the realm into two, Kızılırmak being the boundary. Now the young Sultan Qılıç Arslan was completely under Pervāne’s control who was appointed as vizier by Hülegü. By 1262 through different methods Pervāne became the sole administer in the land as the other sultan left the country seeing the impossibility of the situation. At about this time the Turkmen in western Anatolia got restless, and it was again Pervāne who pacified them. Gradually he increased his power and wealth. The period of 1255–76 is known for its peace, wealth and intellectual pursuits. Pervāne himself was actively engaged in Sufi activities of the Whirling Dervishes and was a friend of Mawlānā Jalāl al-Dīn Rūmī. The source dedicated to Jalāl alDīn Rūmī’s life and pursuits in Konya speaks of large gatherings where whirling dance (samāʻ) was practiced and performed. Apparently there was always a big dinner party given after the samāʻ. Pervāne with his wealth entertained the elite of Konya. But after 1276 we see him steering away from the Mongol administration and showing a dublicity. First he became instrumental in freeing the imprisoned Karaman Turkmen rebels and later he encouraged the Mamluk ruler for an Anatolian campaign. Yet at the same time he retained his ties with the Mongols. In an ensuing battle between the Mamluks and Mongol forces he played the evasive person and left the place of conflict where many Mongols got killed.2 The disappointed Mamluk ruler sent Abagha Khan the letters that Pervāne had sent him over a few years. That way he had prepared his own Togan, Zeki Velidi. Umumi Türk Tarihine Giriş, p. 214. Şeşen, Ramazan. Sultan Baybars ve Devri. İstanbul: İslam Tarih Sanat ve Kültürünü Araştırma Vakfı (ISAR), 2009. 1 2 89 end, and on 2 August 1277 he was executed by the order of Abagha who wavered before giving the order, apparently because of the many services he had rendered the Ilkhanid court.1 According to the local source Ibn Bibi, he was accused first because he had left the battlefield without fighting the enemy.2 Secondly he did not immediately inform the Ilkhanid Court about the Mamluk ruler’s arrival. His third crime was that he did not show up at the Court after he left the battlefield. These were tangible crimes. But what aspect was it that connected him to the edict of Qubilai of 27 January 1280. Two and a half years after Muʻīn al-Dīn Sulaymān’s death his memory was still fresh but in which respect? It seems that the answer lies in Claude Cahen’s formulation. He says:3 The period extending from the flight of ‘Izz al-Dīn or, alternatively, from the appointment a little earlier of Muʻīn al-Dīn Sulaymān (still known as the pervāne) as the real head of the government under Rukn al- Dīn, until his tragic death in 1277, marks a stage in the decline of the Seljukid state, an attempt to strike a balance – a difficult feat which, save at the end, he managed to achieve – between the desire to retain the Mongols’ full confidence and the re-organization of the State in some of its traditional aspects, particularly as a Muslim State. Claude Cahen does not dwell on this issue at length. But apparently the traditional aspects as a Muslim state involved firstly matters of taxation. As we know even before after Pervāne’s death, Mongol administration had appointed first Prince Ajay and later Qonghurtai to oversee taxation. Abagha had sent these princes to Rum and they thought their duty was to meddle in the administration of taxation and the appointment of officials, on the pretext of the repayments [of loans I.T.] which were still overdue”.4 Actually after 1266 when Pervāne became the sole administrator of Anatolia, for the first six years he consolidated his power. His rise to powİbn Bibi/Öztürk. El Evamirül Ala’iye fi’l-Umuri’l Ala’iye. (Selçuk Name), 2 vols, pp. 198-199; Ibn-i Bibi. El-evamirü’l-Alāʻiye fī’l-Umūri’l-ʻAlā’iye, p. 683. 2 Kaymaz, Nejat. Pervane Mui’nüd’din Süleyman, pp. 178-179. 3 Cahen, Claude. Pre-Ottoman Turkey, p. 280. 4 Cahen, Claude. Pre-Ottoman Turkey, p. 285. 1 90 er was coterminous with Abagha’s enthronement in 1265. After the battle of Kösedağ, Anatolia had been left in general within its former administrative structure.1 Baiju Noyan assigned a minimal amount of tribute.2 But Mongol presence was there, for instance in the person of his brother Ajay and Samaghar Noyan the commander of Mongol forces in Anatolia. First of all these forces had to be given shelter and food.3 Moreover, the civil administration was subordinated to the military authority of these commanders.4 This subordination affected also the judiciary. Ordinary people were subject to shariʻa as before, but administrators as representatives of the Ilkhanid state were subject to yarghu. In other words conflicts, offenses, transgression of rules and jasagh being in the sphere of politics, were the prerogatives of the yarghu “court” held by these military commanders themselves or by the Ilkhanid court. Abagha had made these appointments in 1268,5 that is two years after Pervāne became the sole administrator. Already by 1272 Pervāne filed his complaints about Ajay and Samaghar Noyan and requested that Abagha withdraw them.6 When there was no immediate measure taken, and Ajay and Samaghar Noyan were still there making demands on Pervāne, he thought it would be better to seek his fortune with the Mamluk ruler Baybars and secretly sent messengers to him saying that if he would take Anatolia from the Mongols, Pervāne would be his vassal. Baybars accepted the proposal but said that he could only start a campaign the following year, as he needed the time Togan, Zeki Velidi. Umumi Türk Tarihine Giriş, p. 235. Togan, Zeki Velidi. Umumi Türk Tarihine Giriş, p. 234. According to Aksarayi this tribute was called māl and māl-i bālish. (Kerîmüddin Mahmud-i Aksarayî. Müsâmeretü’l-Ahbâr. Mürsel Öztürk (trans.). Ankara: Türk Tarih Kurumu, 2000, p. 49, 55. 3 Aksarayi gives us details of such expenses for the period after 1277. These were provisions for shelter (ashāb-i nuzūl), supplying the guards (kezik) and their salaries and provisions for the soldiers. (Karīm Al-Dīn Aqsarāyī. Musāmarat al-ākhbār va musāyarat al-ākhyār Osman Turan (ed.). Müsâmeret ül-akhbār. Moğollar zamanında Türkiye Selçukluları Tarihi. Ankara: TTK, 1944, p. 68 and Kerîmüddin Mahmud-i Aksarayî. Müsâmeretü’l-Ahbâr. Mürsel Öztürk (trans.), p. 51) 4 Z.V. Togan says that as our sources were written by the civil administrators, they give the impression as if they had been the sole administrators. In fact, they had to recognize the authority of the ulugh noyan in their land (Togan, Zeki Velidi. Umumi Türk Tarihine Giriş, p. 248). In the period before 1277, however, the civil administrator would either collaborate and acquire military characteristics and address directly the Ilkhan as Pervāne had done. 5 Kaymaz, Nejat. Pervane Mui’nüd’din Süleyman, p. 126. 6 Kaymaz, Nejat. Pervane Mui’nüd’din Süleyman, p. 139. 1 2 91 to secure provisions for the army. Before Baybars’ messenger arrived, Pervāne learnt that Abagha Khan had withdrawn Ajay and Samaghar Noyan. In their stead Toqu Noyan was appointed. As a result he did not even respond to Baybars.1 But in the meanwhile the former general governor (beglerbegi Şerefeddin Hatiroğlu) residing in Niğde who had been encouraged by Pervāne had risen in revolt hoping that the Mamluk ruler would arrive. As he didn’t the former governor was left with the revolt. Thereupon Pervāne who learnt about all this on his return from accompanying the Seljuk princess to Ilkhanid court returned to Abagha and asked for assistance. Abagha this time appointed Prince Qonghurtay and gave him a strong force. As a result the former governor was defeated, put to trial and killed and the region pacified. All this happened in the fall of 1276.2 But during the trial the former governor implicated Pervāne which he denied. This kind of accusations and denials would continue until his execution. Pervāne and Toqu became good friends and partners in enriching themselves on the expense of the people. In the meanwhile Abagha requested many times that Pervāne and Toqu Noyan present themselves at the Court and at the same time sent Ajay to Anatolia. There upon Pervāne on the one hand made presents to Ajay, on the other sent complaints about him to Abagha. Finally he was able to have him withdrawn.3 Meanwhile he was keeping the doors with the Mamluk ruler open. However, one of the letters that the Mamluk ruler wrote to him was intercepted by a Mongol commander (Abatay who had been sent on a campaign in southeastern Anatolia). The following winter (February 1277) Baybars set out from Egypt as he had promised and arrived in Anatolia and there was a battle in Albistan (April 1277) in which the Mongol forces were defeated as mentioned above. Pervāne not taking part in the battle withdrew with his men to Tokat, his abode. Upon news of the battle and the defeat of the Mongols the Karamanlı Turkmen located to the south of Konya first recognized the Mamluk ruler, and later when he left this region and returned to Cairo, they took the initiative to take the administration into their hands and entered Konya in May and June 1277. This was their second revolt. Kaymaz, Nejat. Pervane Mui’nüd’din Süleyman, p. 139. Kaymaz, Nejat. Pervane Mui’nüd’din Süleyman, pp. 143-158. 3 Kaymaz, Nejat. Pervane Mui’nüd’din Süleyman, pp. 141-142. 1 2 92 After the first revolt some of the leaders and their sons had been imprisoned. Recently with the change of his policies, Pervāne had given them their freedom. But when they heard that Abagha was entering the region with a large army, they withdrew to their home region. Abagha Khan having arrived and investigated the battle field saw that mostly Mongols were killed and the Seljukid forces had not actively taken part in the battle. From then on it was going downhill for Pervāne whom Abagha Khan took with himself on his return. This was Pervāne’s last journey which eventually led him to his end. The career of Muʻīn al-Dīn Sulaymān Pervāne has been in general evaluated in terms of his personality and personal pursuits. This kind of assessment does not give any clues as to why his name appears in the edict of Qubilai. However, we can also evaluate his activities in institutional terms. In that case Claude Cahen’s analysis above makes us see that Pervāne’s position was between two worlds in terms of state traditions. He was caught in between the Mongol and Islamic state traditions. The major issues within such a conflict would be in terms of taxation and of whether the income would be retained locally or sent to the center or probably in this case be appropriated by the members of the center. Pervāne seems to be subordinate to the Mongol administration in political terms and loyal to them, a fact about which he has been even criticized as a collaborator. At this time period Anatolia was left on its own and was not yet part of the Mongol administrative system. The prerogatives of that system will come after Pervāne’s death in 1277. However, it seems that Pervane attracted the attention of the Ilkhanid administration by his policies of retaining the wealth locally, rather than making members of the Mongol administration rich. This can especially be seen in his and his associates’ building activities. These buildings were endowed with income and were preserved for the future as Islamic waqf property.1 Endowments and waqfs have experienced many up and downs in the later history of Anatolia, as increase in waqf property mean decrease of central governments’ income. Moreover, the governing boards of these waqf functioned as a living space for the descendants of the persons who made the endowments. It was not only economic income but at the time a way Today when you visit these places of Seljukid administration all the tourist sites are from that period. Most of these buildings were built by the collaborators of the Mongols. 1 93 of retaining social standing. In fact, we see that Pervāne’s sons later regained their properties which were mulk and later they were known for some time as ‘sons of Pervāne. Apparently the Ilkhanid administration that took control of Islamic waqf in Iran1 was aware of these developments in Anatolia and had sent prince Ajay as early as 1268; two years after Pervāne became the sole administrator. According to Mamluk sources during his sojourn in Anatolia Ajay exhausted Pervāne with his continuous demands and that was why Pervāne filed complaints about him. Evaluating the situation from a Muslim or non-Muslim angle, or from a Mongol or Turkish angle blurs the situation about the increase of the waqfs. In fact studies looking from these two angles of religion and ethnicity demonstrate how much Pervāne contributed to the culture and civilization of the region by emphasizing the building activities and his being a patron of intellectuals. This is in fact the case Konya was the hub of intellectual activities both in terms of Islam and Sufism. The local source describing life around Jalāl al-Dīn Rumī describes the samāʻ gatherings that came together by Pervāne’s in�vitation as mentioned above. Endowments of waqf properties, as well as playing the patron for intellectuals were possible, because they were accompanied by the increase of his personal wealth. From our local source we also hear of Pervāne’s lavish life style in his palace. He also had managed to put all his sons and son in-law to places of prominence, as if they were a dynasty. All these administrative duties of his family members increased further while the wealth retained locally. The Ilkhans being aware of these developments apparently wanted to break the monopoly of Pervāne and his family. As a result they reappointed one of the former viziers (Faḥr al-Dīn ʻAlī) known as Ṣāḥib Ata, iron�ically also known for his endowment. He had been ousted from his post due to Pervāne’s intrigues in 1272.2 And it was after he had been ousted That this was so we learn from the time of Ahmed Tegüder who restored the waqf to their intended purpose. They had been appropriated by Hülegü and Abagha either as state property (dīvān) or as the khan’s personal property (injü). Judith Pfeiffer who discusses this issue and says there is no explicit record indicating whether they had been appropriated as state property or as personal property. (Pfeiffer, Judith. “Conversion to Islam among the Ilkhans in Muslim Narrative Traditions. The Case of Aḥmad Tegüder”, pp. 221-222). Z.V. Togan is inclined to see this as injü, personal property of khans. (Togan, Zeki Velidi. Umumi Türk Tarihine Giriş, p. 227) Judith Pfeiffer is inclined to agree with him. 2 Kaymaz, Nejat. Pervane Mui’nüd’din Süleyman, p. 133. 1 94 that Pervāne appointed persons loyal to himself into government posts.1 After this reappointment in the summer of 1275,2 we see Pervāne making advances to the Mamluk ruler who would not only retain him in his post but would also not interfere with his economic policies which were being carried out according to Islamic precepts. These included not only waqf properties but also not taxing merchants the Mongol commercial tax tamgha and the payment of jizya for the non–Muslims. At the same time we see that even during this early time judicial affairs especially in the realm of politics were carried out by yarghuchis. For instance Samaghar Noyan was the commander of the Mongol military in Anatolia, but he also carried out yarghu. Muʻīn al-Dīn Sulaymān Pervāne had accumulated wealth and power not only for himself, but also for members of his family and for associates. Moreover retaining wealth and income according to Islamic principles and hindering its flow to Mongol administration was a great offense as the Mongols were very keen on the payments of dues and taxation. Here then becomes the link to Qubilai’s rescipt. The same situation was valid for the Muslim administrators and financiers in China. They were considered trustworthy and totally dependent on the Qaghan’s court. Yet at the same time we see that from time to time Qubilai had certain reservations. At this juncture it would be useful to reflect on Rossabi’s comments on Qubilai’s policies in China.3 Khublai Khaghan reflects the same conflicting Mongol attitudes and policies towards the Muslims. Khubilai alternated between entrusting certain Muslims with vast responsibilities at court and suspecting them of embezzlement of state funds. He needed their special skills. Khubilai differed from his predecessors: he settled in North China, not Mongolia, and the Mongols were vastly out numbered by the Chinese in his territory. He used the Central Asia Muslims as a convenient buffer between the Mongol ruling elite and his Chinese subjects. Yet he did during part of his reign, issue edicts aimed at restricting the practice of Islam. His occasional repressive policies towards Islam were usually inspired by political and economic, not Kaymaz, Nejat. Pervane Mui’nüd’din Süleyman, p. 134. Kaymaz, Nejat. Pervane Mui’nüd’din Süleyman, pp. 135-136. 3 Rossabi, Morris. “The Muslims in Early Yüan Dynasty”, pp. 270-271. 1 2 95 religious motives. He was concerned lest the Muslims in government become too powerful. […] Khubilai thus depended on the Muslims, but he remained suspicious of their political ambitions and their economic manipulation. In relation to Pervāne we have a case from the west which is similar to the situation in China. It was a Mongol policy to administer with the help of non–native population. Seen from this perspective it becomes clear that Qubilai’s policies in China need to be evaluated on broader terms. Pervāne was a free born Muslim, the same policy applied to him too. Therefore an analysis of the situation in terms of combination and accumulation of wealth and power becomes a more useful tool of analysis, both for understanding this document as well as Mongol policies in general. According to the edict he had not understood that he should not govern according to Islamic state traditions, according to which all aspects of life, social, economic, political were interwoven by precepts of Islam. In the Mongol new order (jasagh) all these were separate spheres, subordinate to the politics, a prerogative of the dynasty and state. The second part of the document dealing with Qubilai’s time This part of the document actually gives us certain clues as to how certain policies were implemented. When we read between the lines we can say that disobedience is expressed with “they should know”, a phrase which I would like to understand as “they should know that they are transgressing the jasagh and will be punished accordingly”. In this context not eating the meat slaughtered in the Mongol fashion, slaughtering in the Muslim way, praying “too much” and forceful conversion and circumcision were all acts that “one should know about”. It seems that religion should consist only of praying performed by individuals and it should not extend itself into other areas of life. Limitations on prayers need also to be perceived as communal prayers rather than prayers by individuals. As to forceful conversion and circumcision these acts are also to be regarded as combining religious zeal with enforcement, the latter being a tool of state power. The above perception of the second part of the document is based on the following interpretative translation: 96 Now the Muslims who brought falcons straight from the north (the Barghu region), say we won’t eat what other people have slaughtered and cause discomfort among the poor people.1 Therefore, from now on, Muslims and Jews must eat without choosing any meat killed by anyone. Do not slaughter animals by slitting the throat!2 Do not perform the Sunna in the prayer! In other words do not increase prayers by doing the Sunna [prayers in addition to the farḍ]. As worship is namaz 5 times a day, if they increase and multiply (making it double) their worship in addition to 5 times namas, then they should know [they have trespassed the imperial edict that is the jasagh]. They should not slit the throat of a sheep and conduct khushk3or forcibly circumcise their relatives, dependants and slaves. If the slave reports this incident to the authorities, he should become a free person. All the property, money and possessions of the owner should be given to him. If someone else reports the incident, then the case should be handled accordingly. Respect this! The above interpretative translation differs from the other studies in its understanding of the meaning of Sunna in the above passage. The word Sunna literally meaning tradition established by the Prophet is used in this edict in two different meanings. In the above part it is used as against farḍ. At each prayer time there are a number of obligatory prayers It seems they were given food for their sustenance and by refusing it they were causing discomfort among the people. The Yuanshi version of this event appearing under 27 January 1280 explains the problem more clearly. It says: “The Muslims and others, wherever they pass, do not eat the mutton which is offered to them for their sustenance unless they kill the sheep themselves. The population suffers by it. The emperor said: These Muslims and others are our slaves; in their drink and food, how dare they not follow [the customs of] our dynasty? An edict prohibited [the Muslim mode of slaughtering], and the instructions of the imperial edict were issued to the foreign rulers within and beyond the seas”. (Cleaves, W. Francis. “The Rescript of Qubilai prohibiting the Slaughtering of Animals by Slitting the Throat”. Richard Nelson Frye Festschrift. Journal of Turkish Studies 16(1992), p. 69; Yuanshi 元史 (Song Lian 宋濂 ed.) Ershisishi, vol.18. Beijing: Zhonghua shuju, 1997, pp. 217-218). 2 Cleaves and Ratchnevsky thought that the word sunna was related to slaughtering and ended the sentence accordingly. Hodong Kim, on the other hand, regards this part as a separate sentence and translates it as “Do not execute the Sunna.” I would like to extend my thanks to Wonhee Cho for bringing this article by Hodong Kim to my attention and for translating the related passage into English. 3 Here I have adopted Hodong Kim’s understanding of hushuji as khushk. Hodong Kim follows Steingass for the meaning of khushk as “dry, withered, useless, barren” (Steingass. A Persian Dictionary, p.462) and then interprets it to mean “a sheep that has been drained of all of its blood”. Courtesy of Wonhee Cho who gave me the translation of the related passage in Hodong Kim’s article from 2006. See on this issue also n. 25 above. 1 97 (farḍ ) and those performed according to tradition (Sunna) established by Prophet Muhammed.1 In fact in most of the prayers the number of rakʻat2 of farḍ (obligatory) and of the Sunna (by tradition) are almost the same. In other words, if you perform the obligatory (farḍ) and add the rakʻat of Sunna, then you make it double, as the edict says. Therefore I think strongly that the edict is trying to limit the number of rakʻat at communal praying, as there is very little chance of controlling the number of rakʻat in individual praying. People taking part in the communal prayers have the authority of deciding for the community. Limitations on communal praying would reduce the potential for collective action. At the end of the edict, on the other hand, Sunna is used for circumcision of slaves and dependants by using force. In the Chinese both are rendered by “zuo suna” that is to to do, perform Sunna. In Turkish two different verbs in the meaning of “to do, to perform” are used for these actions (to perform the Sunna “sünnet kılmak” and to circumcise “sünnet etmek”). At this juncture we may assume that the scribe writing the document in the Mongolian original was familiar with Islamic terms in Turkish, like the Turkic people in general had been familiar with Persian rather than Arabic terminology. In the title of the document the term Sunna stands apart from slaughtering and thus should refer to circumcision. Conclusion When trying to understand this edict with its problematic wording as well as its historical context we get the impression that Qubilai’s government felt the need to take strict measures against Muslims in China such as the prohibition of Islamic practices of slaughtering animals and of circumcision. These measures, formulated in a tangible form, are recorded by Rashīd al-Dīn. He tells us that for 5 years Muslims did not get their sons circumcised because of fear.3 Although such a practice cannot be authenticated in other Yuan sources, there is a Yemenese source from the The number rakʻat for the five daily prayers are as follows: Morning: 2 sunna, 2 farḍ; midday: 4 sunna, 4 farḍ, 2 sunna; afternoon: 4 farḍ; evening: 3 farḍ, 2 sunna night: 4 farḍ, 2 Sunna, 3 vitir. There are some additional rakʻat at midday, evening and night prayers which I have not included here. 2 A rakʻat signifies the act kneeling and bending in Muslim worship. 3 F.W. Cleaves brought together these references as quotations in his 1992 article (Cleaves, W. Francis. “The Rescript of Qubilai prohibiting the Slaughtering of Animals by Slitting the Throat”, p. 68). 1 98 beginning of the 15th century that supports this view. There we read that during the rule of the Melik Muẓaffar al-Dīn, who died in 1295:1 It is also reported that the sovereign of China forbade the Muslims of his country to practise (sic!) circumcision. This grieved and distressed them. So the Sultan Melik Mudhaffer, on whom be God’s mercy, wrote a letter to him interceding with him to grant permission to them, and sent also unto him a magnificent present, consonant with what he desired. He accepted this intercession and gave them his permission in the matter. Additionally, according to Rashīd al-Dīn merchants did not come to China any more and it was a few years later, due to Sengge’s efforts, that Muslims were given back their rights. However, the prohibition of Muslim ways of slaughtering animals sent to the Islamic lands (see n. 36 above) can not be authenticated in the Persian sources.2 Then why was this edict drawn, not only addressing the latest developments but addressing earlier history with not quite correct information? First we might ascribe the existence of the document to discontent about the activities and power of Muslims that was rising in China. This discontent is known also from Marco Polo.3 Furthermore a little bit later in 1282 the powerful minister Ahmed (known as Acmat Bailo in the writings of Marco Polo) was going to be eliminated. These developments have been interpreted by scholars as evidence of Qubilai’s sense of fear pertaining to a threat coming from the Muslim community. Ratchnevsky, Cleaves and Morris Rossabi who have commented on the document (1981, 1988 and 2012) have analyzed the document in relation to this tangible aspect and came to the conclusion that the document testifies to Qubilai’s problems with Muslims in China.4 These considerations would lead us to think that this document was I would like to thank Dang Baohai from Peking University for this reference. See W. Redhouse (Redhouse, J.W. El–Khazreji’s History of Resúlí Dynasty of Yemen (Translation). E.J.W. Gibb Memorial Series: vol.III. London: Luzac, 1906, p. 231) who published a translation of Al-Khazraji’s work 2 A preliminary search done with the help of Professor M. Vosoughi from Tehran University. 3 Pelliot, Paul. Notes on Marco Polo. Vol I, pp. 214-215. 4 Ratchnevsky, P. “Rašīd ad-dīn über die Mohammedaner–Verf ol gungen in China unt er Qubil ai”, p.174; Cleaves, W Francis. “The Rescript of Qubilai prohibiting the Slaughtering of Animals by Slitting the Throat”, pp. 67-69; Rossabi, Morris. “The Muslims in Early Yüan Dynasty”. 1 99 prepared for consumption in internal politics. This might well have been one of the reasons as mentioned above. On the other hand, it is also likely that after 1280 Qubilai wanted to reassert his claim as Great Khan as suggested by M. Vosoughi.1 Perhaps this document provides us with a clue on that issue as the account in the Yuanshi speaks of issuing the imperial edict to the foreign rulers within and beyond the seas.2 In this way we can see that the limitations and prohibitions brought upon the Muslims were not solely a domestic issue. With these considerations in mind, the first part of the edict and all the foreign names mentioned there can be seen as strengthening Qubilai’s claim that he was the Great Khan all over the empire and not only the ruler in China. Here the main message is that earlier people disobeyed and did not comply with the jasagh. They showed this attitude with their eating habits. They did not eat meat slaughtered in the Mongol fashion. Later this kind of resistance, nonconformity and transgression of the jasagh led to extremism and fanaticism. Those six persons who transgressed the jasagh under Ögedei (actually the text has Güyüg) and Hülegü, harbored evil intentions and had been involved with sorcery, witchcraft, heterodox extremism, sycophancy and excessive involvement with fanatical Sufis. Because of these transgressions they were killed and together with them many others were also killed. “At that time if they had understood as they should have, it would have been right. Because they did not understand,” there emerged Barwana [<Parvana/Pervāne] who also harbored evil intensions. As a result he was executed by Prince Abagha. The main message is then if they would understand they would know that religion should be separated from other areas of life. Combining wealth with political power would also lead to transgression of jasagh. This was why the Mongolian administration was employing Iranians in Asia Minor and Muslims in China. In this way the Mongols were trying to hinder accumulation of local interests. Pervāne in the west, Ahmed in the east were products of these policies. In spite of all these measures they were able to accumulate wealth, and the power to transmit wealth to the members This interpretation was made by M. Vosoughi in the seminars on “Marco Polo in Iran” given at Peking University in the spring of 2012. 2 Pelliot, Paul. Notes on Marco Polo. Vol I, p. 78; Cleaves, W. Francis. “The Rescript of Qubilai prohibiting the Slaughtering of Animals by Slitting the Throat”, p. 69. 1 100 of their families. It was their search for wealth and power that brought about their end. Additionally Qubilai needed to strengthen his claim as the guardian of the jasagh in the whole empire. His use of the title “Prince” for Abagha Khan is another indicator of this approach. At the same time while addressing the Muslims in China Qubilai attempted to regulate spirituality and to confine it within the activities of the individual and to keep it separate from other areas of life. Having survived the 20th century, we could say that these kinds of policies geared to the isolation of religion from other spheres of life are not unknown to us. 101 THE LEGEND OF THE GOLDEN CRADLE: BABUR’S LEGACY AND POLITICAL LEGITIMACY IN THE KHANATE OF KHOQAND Scott C. Levi Introduction In the early years of the sixteenth century, the invading Shibanid Uzbeks expelled the young Timurid prince Zahir al-Din Muhammad Babur (1483-1530) from his Central Asian homeland. After several failed attempts to retake the ancestral throne in Samarqand, Babur successfully established himself in Kabul and then, in 1526, emerged victorious over the Lodi Afghan Delhi Sultanate. It was in Delhi that Babur laid the foundation for a new Timurid state that would rule in India even into the eighteenth century. Babur’s Timurid ancestry provided a firm foundation to his claims for legitimacy in South Asia.1 In the sixteenth and seventeenth centuries, Babur’s heirs in South Asia ruled one of the most populous, wealthy and powerful empires in the early modern world, and, generation after generation, they continued to emphasize their Central Asian heritage.2 In the first decades of the eighteenth century, the Baburid Empire rapidly decentralized. But its reputation for its size, power and opulence would have a lasting impact on Babur’s legacy in both South and Central Asia, which would continue even into the modern age. Babur is buried in Kabul, but he was born in Andijon, in the Ferghana Valley. The historical importance of this rich oasis zone stretches deep into antiquity, and its role as a center of Islamic civilization in the region was well established by the tenth century.3 Over five centuries later, Babur’s personal memoir also records the prominent position of the Ferghana Valley in Central Asian Islamic civilization.4 Yet scholars have tended Stephen Dale, ‘The Legacy of the Timurids,’ Journal of the Royal Asiatic Society, 3d ser., 8, 1 (1998), pp. 43-58. 2 Lisa Balabanlilar, Imperial Identity in the Mughal Empire: Memory and Dynastic Politics in Early Modern South and Central Asia, London, 2012. See also idem, ‘Lords of the Auspicious Conjunction: Turco-Mongol Imperial Identity on the Subcontinent,’ Journal of World History 18, 1 (2007), pp. 1-39. 3 V. Minorsky, tr., Hudud al-‘Alam: the Regions of the World, London, 1937, pp. 112-116 (ff. 22b-23b). 4 Zahir al-Din Muhammad Babur, Babur-nama: Memoirs of Babur, ed. and tr. by Annette Beveridge, 1 102 to relegate it to a minor position in the history of the region, leaving it in the shadows of its more famous neighbors, Bukhara and Samarqand. It is a salutary trend that the Khanate of Khoqand (1799-1876), a cultural and political icon in the modern history of the Valley, has recently begun to attract something more than the cursory scholarly attention it garnered in the past.1 This essay addresses the Legend of the Altun Beshik, or Golden Cradle, a largely fictional story, or more correctly collection of stories that identify the Uzbek ‘Shahrukhid’ ruling dynasty of Khoqand as descendants of none other than the Timurid ruler Babur. In historical terms, the early history of the Khanate of Khoqand can be traced to 1709, the year that Shahrukh Biy was elevated to the leadership of the politically powerful Uzbek Ming tribe, initiating a family dynasty that would rule the Valley until 1876. By the time of his death in 1799, Narbuta Biy was the first of the Shahrukhid lineage to successfully consolidate his control over the entire Ferghana Valley. Later that same year, Narbuta Biy was succeeded by his son and heir ‘Alim, and the formalized Khanate of Khoqand is considered to have begun with his reign. It is well established in the relevant literature that ‘Alim Khan earned the ignominious nickname ‘Alim Zalim (‘Alim ‘the Tyrant’) because of the brutal purges he unleashed on the military, political and religious elite-relics of his father’s administration and others who, in his view, posed a threat to his determined efforts at political centralization. It is also generally accepted that ‘Alim Khan was the first of his lineage to publicly cast off the traditional Turkic political designation ‘Biy’ in favor of the considerably more enhanced and elevated ‘Khan’.2 reprint, Delhi, 1989, pp. 75-76. 1 Since the 1980s, Timur Beisembiev has been, by far, the most productive researcher on this topic. His key studies include: T. K. Beisembiev, Ta’rikh-i Shakhrukhi: kak istoricheskii istochnik, Alma-Ata, 1987; idem, The Life of ‘Alimqul: A Native Chronicle of Nineteenth Century Central Asia, London, 2003; idem, Annotated Indices to the Kokand Chronicles, Tokyo, 2008; idem, Kokandskaya istoriografia: issledovaniie po istochnikovedeniiu Sredneii Azii, XVIII–XIX vekov, Almati, 2009. Other important recent studies include the survey by Haidarbek Bobobekov, Qoqon Tarikhi, Tashkent, 1996, and the detailed analysis by Bakhtiyor Babadjanov, Kokandskoe Khanstvo: vlast, politika, religiia, Tashkent and Tokyo, 2010. In the English language, see also L. J. Newby, The Empire and the Khanate: A Political History of Qing Relations with Khoqand c. 1760-1860, Leiden, 2005. See also my short article on the topic, Scott C. Levi, ‘The Ferghana Valley at the Crossroads of World History: the Rise of Khoqand, 1709-1822,’ Journal of Global History, 2, 2 (2007), pp. 213-232. 2 There is some evidence that the Shahrukhid rulers referred to themselves as ‘khan’ in international 103 ‘Alim Khan’s motivation for doing so is clear, as it strengthened the grounds upon which he, and his Uzbek-Ming successors, could base their claim to rule as the ‘khans’ of Khoqand and enhanced their authority in international relations. Timur Beisembiev, the leading specialist of the history of Khoqand, and others have dedicated focused attention to the Altun Beshik legend, investigating and analyzing the Shahrukhids’ efforts to connect their ancestry to the significantly more elevated ‘Baburid’ lineage.1 Beisembiev himself has identified this as a thinly veiled attempt to lay claim to a mutual Chinggisid and Timurid lineage through Babur. This is certainly a logical conclusion, but further consideration suggests that the emphasis on the Chinggisid lineage is questionable. Of course Babur himself was born to a Timurid father and a Chinggisid mother, and so he personally drew his legitimacy from his Timurid identity, not from his mother’s Chaghatai ancestry. He could not, and indeed did not, claim the title ‘khan’: for anybody but a Chinggisid to do so ran contrary to established Turco-Mongol tradition. Perhaps more compelling is that, by the middle of the eighteenth century, the tradition of political groups uniting under a leader with a Chinggisid ancestry had proven to be an ineffective defense against Russian, Chinese, Persian and other imperial powers with interests in the region. It therefore seems more likely that the fictive connection to Babur that the Altun Beshik legend establishes was a deliberate effort to appeal to the Central Asian Turkic groups who, disillusioned and on the defensive, were ready to cast off their Chinggisid alliances and turn instead to the Timurids for their legitimacy granting institutions. This is consistent with the argument advanced by Aftandil Erkinov in his study of the legend’s uses during the reign of Muhammad Ali Khan (1822-42), and more recently expanded upon in considerable detail by Bakhtiyar Babadjanov.2 We note that this thesis is also in harcorrespondence as early as the 1750s, during the reign of Irdana Biy. Newby, The Empire and the Khanate, p. 32. 1 See Beisembiev, Ta’rikh-i Shakhrukhi, pp. 83-84; Timur Beisembiev, ‘Legenda o proiskhozhdenii kokandskikh khanov kak istochnik po istorii ideologii v Srednei Azii: po materialam sochinenii kokandskoi istoriografii,’ in Kazakhstan, Srednia i Tsentralnaya Azia v XVI-XVIII vv., Alma-Ata, 1983, pp. 94-105. 2 Aftandil Erkinov, ‘Imitation of Timurids and Pseudo–Legitimation: On the Origins of a Manuscript Anthology of Poems Dedicated to the Kokand Ruler Muhammad Ali Khan (1822-1842),’ Graduate School Asia and Africa in World Reference Systems, Martin-Luther-University, Halle-Wittenberg, Online Working Paper No. 5; Babadjanov, Kokandskoe Khanstvo, pp. 306-38. 104 mony with Ron Sela’s recent work on a genre of literature, ‘Timur’s heroic apocrypha,’ which emerged in eighteenth century Bukhara.1 Sela’s thesis is that, in this eighteenth century ‘age of introspection,’ Central Asian peoples collectively looked in the past not to Chinggis Khan, but to Timur, as a local hero of sorts. While the Chinggisid leadership had failed to defend Central Asians from outside aggressors, the Timurid legacy viewed through the remarkable achievements of Babur’s descendants in India loomed larger than life. One goal of this paper is therefore to support the argument that the creation of the Altun Beshik legend was a factor critical to ‘Alim Khan’s efforts at establishing a legitimate basis for leadership over his new ‘Khanate,’ centered in the Ferghana Valley, by claiming for his dynasty a fictive Timurid ancestry. Further analysis support’s Erkinov’s argument that, long after ‘Alim Khan’s untimely death in 1811, the Timurid legacy would continue to serve as a model of governance for the khans of Khoqand. Turning to the Altun Beshik legend itself, we note that several researchers have referenced the legend in varying contexts.2 Beisembiev, Erkinov and Babadjanov all recognize the legend’s folkloric character, and all recognize considerable variation in the multiple existing versions of the legend, as the story no doubt passed from oral tradition to codified text in different places and at different times. They also emphasize that the legend’s most striking features remains constant through each of these versions: all provide a fictive genealogy of the Shahrukhids that traces the family’s ancestry back to Babur, a native of the Ferghana Valley and the last Timurid ruler of Samarqand. I find no reason to question the reasonable conclusion that ‘Alim Khan most certainly promoted, and possibly even deliberately and strategically created, the Altun Beshik legend for the purpose of endowing the Shahrukhids with the necessary legitimacy to rule, even as non-Chinggisids, as the ‘khans’ of Khoqand. Accepting that basic premise, this essay seeks to add to the discussion by providing a critical analysis of several divergent accounts of the legend, comparing them with each other and with the more reliable historical Ron Sela, The Legendary Biographies of Tamerlane: Islam and Heroic Apocrypha in Central Asia, Cambridge, 2011. 2 Most notably H. Bobobekov and B. Babadjanov, cited above. The work by Erkinov, also cited above, represents the only English-language study of which I am aware (although one finds reference to the legend in Devin Deweese, Islamization and Native Religion in the Golden Horde: Baba Tükles and Conversion to Islam in Historical and Epic Tradition, University Park, PA, 1994, p. 486, n. 175). 1 105 record. Others have noted the considerable discrepancies in the surviving version of the Altun Beshik legend, but they have tended to focus instead on common themes and events that lend some credence to the story.1 Rather than dismissing the elements of the legend that are most outlandish and most certainly fabrications, this essay argues that these parts of the legend merit focused attention. They can also be quite informative regarding the processes by which the Ming were able to gain legitimacy and create the basis for a new Uzbek state in eighteenth-century Central Asia. The Sources Accessing the early history of the Khanate of Khoqand presents a number of difficulties, not the least of which is that contemporary accounts are for the most part lacking. With few exceptions the Khanate’s archival records were lost or destroyed during the Russian invasion of the Valley and subsequent colonial period, and the Khoqand chronicles are without exception written well after the fact and they are fraught with unreliable details and inconsistent information. Timur Beisembiev observes that the earliest of the Khoqand chronicles are the ‘Umarnama by ‘Abd al-Karim Namangani and the Shahnama-i ‘Umar Khani by Mirza Qalandar Isfaragi, both of which were written at the time of ‘Alim Khan’s brother and successor ‘Umar Khan (1225/1811–1238/1822).2 These sources have been widely used by later chroniclers. The Muntakhab altawarikh by Muhammad Hakim Khan Tura was finished in 1844 and the Tarikh-i jahan-nama by Mulla Avaz Muhammad ‘Attar-i Khoqandi was finished in 1869, roughly two years before Niyaz Muhammad (‘Niyazi’) completed the first edition of his considerably more well-known Tarikh-i Shahrukhi.3 Also of interest to us here are Muhammad Salih Khwaja’s Tarikh-i jadida-i Tashkand, begun in 1862 and finished in 1886-87, and Muhammad Fadl Bek’s Mukammal-i tarikh-i Ferghana, based largely on a wide reading of earlier sources and some oral traditions, and written in 1941.4 See Erkinov, ‘Imitation of Timurids,’ p. 5. Beisembiev, Ta’rikh-i Shakhrukhi, pp. 32–34. 3 Niyazi maintains that it is with Shah Rukh (II) that the ‘Sultanate’ really began: all of the subsequent rulers of Khoqand were his descendents, and for this reason he chose to title his work the Tawarikh-i Shah Rukhiya. Following this agreeable line of thought, it seems most appropriate to refer to the royal lineage as the Shahrukhids. TS, f. 12a, 17a. 4 Beisembiev expands upon this discussion in Kokandskaiia istoriografiia, pp. 102-138. See ibid., 1 2 106 The material employed here is drawn primarily from the Tarikh-i Shahrukhi (TS), the Tarikh-i jadida-i Tashkand (TJT), the Muntakhab al-tawarikh (MT), the Tarikh-i jahan-numa (TJN) and the Mukammal-i tarikh-i Ferghana (MTF).1 By way of a word of caution, one finds that some of these accounts have proven to be more reliable at least in some respects than others. As is always the case, one must emphasize the necessity to maintain a critical perspective and to employ a comparative analysis of the sources in an effort to interrogate them for bias and consistency. For example, the Muntakhab al-tawarikh was written by Muhammad Hakim Khan, a member of Khoqand’s ruling family, and it provides a unique and detailed ‘insider’ analysis of the history of the Khanate from the mid-eighteenth century to 1843. The author’s account of events during and subsequent to the reign of ‘Alim Khan (1799-1811) is particularly important as the information presented is largely based on the author’s first-hand observations at court. But it must also be acknowledged that he makes little or no effort to maintain an objective opinion, especially in regard to events that affected himself or his family (his father was brother-in-law to ‘Alim Khan and served as Sheikh al-Islam during his reign). Still, later chroniclers appear to have held Hakim Khan’s account in high esteem, and they relied heavily on it. One such case is Mulla ‘Avaz Muhammad, who was witness to events in the Khanate from the early 1840s, and whose accounts of earlier events are either copied (in many cases word-for-word) from Hakim Khan’s work or based on oral traditions popular among his informants. Conversely, Niyaz Muhammad, a contemporary of Mulla ‘Avaz Muhammad and member of a military family, provides a history of the Khanate that draws from significantly different experiences, textual sources and oral traditions, and for that reason the Tarikh-i Shahrukhi is also especially valuable.2 pp. 1224-1229 for an English-language summary. 1 Muhammad Fadl Bek b. Qadi Muhammad Atâbek, Mukammal-i târîkh-i Farghâna, OSIASRU, MS. No. 5971; Muhammad Sâlih Khwâja Tâshkandî, Târîkh-i jadîdah-i Tâshkand, OSIASRU, MS. No. 5732; Niyâz Muhammad b. ‘Ashur Muhammad Khoqandî, Târîkh-i Shahrukhî, OSIASRU, MS. No. 1787; Hajji Muhammad Hakim Khan b. Said Ma’sum Khan, Muntakhab al-Tawarikh, ed. by A. Mukhtarov, Dushanbe: Donish, 1985; Mulla ‘Avaz Muhammad b. Mulla Ruzi Muhammad Sufi (‘Attar-i Khoqandi), Târîkh-i jahân-nâma, OSIASRU, MS. No. 9455/I. 2 It was observed by Romodin that, ‘evidently, the author used not only the oral tales but also written sources which have not come down to us.’ V. A. Romodin, ‘Some Sources on the History of Ferghana and the Khoqand Khanate (16th to 19th cc.) in the Leningrad MSS Collections,’ Papers Presented by 107 The Legend of the Golden Cradle Almost from his ascension to the throne in 1799, ‘Alim focused his efforts on centralizing his power. Toward this end, ‘Alim Khan revolutionized the military with the addition of a new, standing army, and he initiated a brief but widespread series of purges. He executed many of his father’s administrators, including both religious and military leaders (and his rebellious uncle, Hajji Biy), and expelled many more of the past nobility to Bukhara.1 It was these purges that earned him the ignominious laqab ‘Alim Zalim (‘Alim the Tyrant). Less destructive but equally important, ‘Alim Khan appears to have elevated the Altun Beshik legend to official policy, perhaps even creating it outright, in an effort to endow himself, and his lineage, with the legitimacy to rule as descendants of Babur. Indeed, Muhammad Salih specifically mentions that ‘Alim Khan was the first of the Shahrukhid lineage to claim the title ‘Baburi.’2 This formed the basis of the Shahrukhids’ claim to rule as khans rather than biys, which contradicted nearly six centuries of established Chinggisid tradition. Nevertheless, the authors of the Khoqand chronicles, including Muhammad Hakim Khan, ‘Alim Khan’s own nephew, uniformly refer to ‘Alim and those Shahrukhids to follow him by the title ‘khan.’ That the chroniclers almost without exception refer to Narbuta Biy and those Shahrukhids before him as ‘biys’ indicates that the revolutionary elevation of the family line should be located during ‘Alim Khan’s reign. Throughout the nineteenth century, it is a defining feature of the Khanate of Khoqand that the Shahrukhid ancestry should be traced through the male line to Zahir al-Din Muhammad Babur, ruler of the Ferghana Valley in his youth. According to accounts found in the Khoqand chronicles, Babur abandoned his homeland after his prolonged struggle with the Shibanid Uzbeks, but not without leaving an heir. The Altun Beshik legend records that, prior to his departure for Kabul and then India. Babur delivered his first son to the people of the Ferghana Valley. He reportedly dressed the baby in silk and golden clothing and carefully tucked him away in a golden cradle (an altun beshik), which he then placed in a tree out in the wilderness.3 the USSR Delegation at the XXV International Congress of Orientalists. Moscow, 1960, p. 9. 1 TS, f. 31ab; MT, p. 403. 2 TJT, f. 23a. 3 MTF, ff. 11a-15a; TJT, ff. 12a-14b. 108 According to the version of the legend presented by Muhammad Fadl Bek, Babur ordered one of his loyal companions to stay behind and watch over the baby from a distance until the cradle should be discovered, at which time the companion was to report back to Babur. After a brief wait, members of three Uzbek tribes happened upon the child, happily claimed responsibility for him, and then divided Babur’s inheritance between them: the Turghavut claimed the baby, the Saray claimed the clothing, and the Chingit claimed the cradle. A Turghavut woman is reported to have taken the baby as her own, named him Altun Beshik, and raised him to adulthood. This differs slightly from the version relayed by Muhammad Salih, in which Babur is said to have personally named the child Altun Beshik, and also to have handed the baby over to the elders of five (not three) tribes. According to this account, prior to his departure from Central Asia in 1503–4, Babur gathered together the elders of the Ming, Changinat (presumably the Chingit mentioned by Muhammad Fadl Bek), Pilakhan, Saray and Targhavut tribes and announced: ‘Sardars, I am going to Khurasan and India and I leave behind my eight-month-old son. Perhaps my heirs will someday be necessary for you’.1 Of course there is no mention of such an event, or any such child, in Babur’s memoirs, the Baburnama. It is also beyond reason to consider that, at the time he left the Ferghana Valley, Babur would have known he would eventually leave Samarqand for Khurasan and ultimately find his way to India. Rather, by way of interpreting this oral tradition, it quite clearly evolved long after the beginning of the sixteenth century for the express purpose of providing the basis of an imagined bond between several previously unaffiliated Uzbek tribes who came to form the basis of Khoqand’s political composition. The existence of several versions of the legend is therefore not surprising, and even to be expected, as it eventually became necessary to expand the political relationship to include other tribes. It is also to be expected that the source of the oral tradition remains elusive, as exposure of the fiction would undermine the imagined bonds established by the legend. In his Tarikh-i jahan nama, Mulla Avaz Muhammad provides two remarkably different versions of the Altun Beshik legend, both of which are 1 TJT, f. 12a. 109 taken from a source, or sources, other than the Muntakhab al-tawarikh.1 His first account begins shortly after the death of Emperor Akbar in 1605, at the time that a group of recalcitrant Amirs threw their support behind the notoriously rebellious Sultan Khusrau (1587-1622), the eighteenyear-old son of the newly crowned Emperor Jahangir (‘Shah Selim, Sahib Qiran Sani’). It was during this period that a group of rebellious Amirs took Muhammad Muqim (b. Muhammad Hakim [1554-85] b. Humayun Shah [1508–56] b. Zahir al-Din Muhammad Babur [1483-1530]) to Kabul in the hope of taking the city, and eventually extending their control over the rest of the Baburid Empire and elevating Muhammad Muqim to the throne.2 This plan was never realized; however, as Jahangir entered Kabul in 1607 and the Timurid heir Muhammad Muqim and his close associate Mulla Zaman fled Kabul for Khurasan. From there, the fugitives went to Bukhara where the Janid ruler Wali Muhammad Khan b. Jani Muhammad Khan (r. 1605–11) ceremoniously welcomed them. Muhammad Muqim is then said to have spent three years in Bukhara before he succumbed to the overwhelming desire to conquer the Ferghana Valley, the birthplace of his great-grandfather Babur. At that time, the authority of the Bukharan Khanate was divided. Wali Muhammad Khan was the principle figure of authority and ruler of Bukhara. Imam Quli Khan (r. 1611-41) ruled the former Timurid capital of Samarqand and his appanage included the Ferghana Valley. Imam Quli Khan’s brother, Nadir Muhammad Khan (r. 1641-45), meanwhile enjoyed Safavid support and acted largely independent of Bukhara as ruler of Shabarghan and Balkh in northern Afghanistan. Our chronicler reports that Muqim Khan successfully wrested the city of Khojand situated at the entrance of the Valley from Imam Quli Khan. Muqim Khan prepared an army to unleash against the Valley and return it to Timurid hands, but Imam Quli Khan anticipated the move and expertly inserted an even greater force between Muqim Khan and his goal. In the ensuing battle, Muqim Khan was injured stabbed but not killed TJN, f. 17a 18a. Muhammad Hakim was indeed a son of Humayun through Machuchuk Oyim. See Annette Beveridge, tr., The History of Humayun: Humayun–nama by Gul-Badan Begum, reprint, New Delhi, 1989, pp. 62-65. Further investigation in the Indian chronicles has yielded no evidence that he had a son named Muhammad Muqim. 1 2 110 and he and his close associates fled the battle into the Valley and reached the village of Targhavah. It was at this time that Muqim Khan’s pregnant wife, Sharaf al-Nisa Begim bint ‘Ali Khan, delivered her child and died during childbirth. The mother was buried in Targhavah, and a conference of the Amirs concluded that the child should be dressed in golden-embroidered clothing and left in the village, entrusted to two maidservants of two of Mulla Zaman’s most trusted men, while the rest of the entourage made their way eastward to Kashghar in the hope of finding a physician to heal Muqim Khan’s wounds. Their intention was to put together an army in Kashghar and return westward across the Tien Shan in order to take Andijon and, from there, the rest of the Ferghana Valley. On Monday, the first day of the month Zia al-Hijjah 1019 (February 14, 1611), Muhammad Muqim died near the city of Osh, and he was buried there. His followers dispersed in all directions. At this point in the story Mullah Avaz Muhammad stops this narrative to present a completely different account of the Altun Beshik legend.1 The author repeats only that Muhammad Muqim had lost an important battle and left in the village of Buzghavah ‘a son for whom Allah wanted to make a great state.’ Whereas he previously related that four people were left in Targhavah to tend to the baby, here he asserts that the child was left alone and was fortuitously encountered by four people belonging to four different nomadic tribes: the Ming, the Yuz, the Qipchaq and the Kyrgyz. These wanderers recognized the elegantly dressed baby as a Baburid, and they took him to a village where he was raised under the common authority of all four tribes, and given four names: Altun Beshik, Humayun, Amir Elli and Tangri Berdi Sultan.2 The boy grew to adulthood and was well educated in the art of hunting tigers and other wild animals; he became famous among the Uzbeks and other nomadic and semi-nomadic tribal peoples (aymokiya) in the Valley. Altun Beshik’s senior wife was Qutli Khanim, the daughter of a leader of the Uzbek Ming tribe. They had a son who was named Tangri Yar Sultan (although some ‘Islamized’ his name and instead called him Khuda Yar Sultan), and it was through him that Altun Beshik’s lineage passed. When this boy was six years old he met with the celebrated Sufi Sheikh 1 2 TJN, f. 18a. TJN, f. 18b. 111 Mahdum-i Azam, who forecast that the boy’s descendants would forge a great dynasty.1 When Altun Beshik died, Tangri Yar Sultan took his father’s place. He eventually fathered two sons: Muhammad Amin Khan and Yar Muhammad Sultan. The father preferred the latter, so in the year 1048 (1638/39) the former left the Ferghana Valley for Bukhara, accompanied by his close friends. This was during the reign of Iskandar Khan b. Janibek (r. 1561-83), and Muhammad Amin Khan had been close with his father, Janibek Sultan.2 Following a Bukharan victory over Khwarezm, Iskandar Khan placed Muhammad Amin Khan (b. Tangri Yar Sultan b. Altun Beshik) as Hakim over Khwarezm, and sent him there with an army from Bukhara. After staying in Khwarezm for two or three years, Muhammad Amin Khan still had not taken a local wife as he had two in Ferghana, one of whom was pregnant when he left for Bukhara and had since given birth to a boy, named Abu al-Qasim. In the meanwhile, Tangri Yar Sultan died and the authority of his lineage passed to Yar Muhammad Sultan. Despite having earned his father’s favor, Yar Muhammad showed himself to be a poor leader, earning a reputation for favoring women and alcohol over leadership and conquest. As his authority was waning, his followers pulled him from the throne and Yar Muhammad fled to India. He was replaced with the young Abu al-Qasim Khan b. Muhammad Amin Khan. As the young ruler was only eight-years old at the time he was elevated to the throne, his followers gave him the name Sultan Kuchik (Little Sultan). He became ill and died at the age of nineteen, leaving only a three-year-old son named ‘Ubaydullah, commonly called Sultan Asil.3 A woman named Banu Qutli served as regent for him until he was of age.4 During Sultan Asil’s lengthy reign a group of seditious Amirs secretly fled to Khwarezm, where they hoped to meet with Muhammad Amin Khan (Sultan Asil’s grandfather) in an effort to bring him back to the Ferghana Valley and take the throne from his grandson. En route they were informed that Muhammad Amin Khan had already passed away, and the TJN, f. 19a. See Burton, The Bukharans: a Dynastic, Diplomatic and Commercial History, pp. 178, 340. 3 TJN, f. 20a. 4 TJN, f. 20b. 1 2 112 mission returned to the Valley where they apologized to Sultan Asil and received his forgiveness. Sultan Asil ruled for thirty-two years. He had several sons and died in his thirty–fifth year.1 After Sultan Asil’s death, his son Shah Mast Bek assumed the position of leadership and, as his power increased, the Turkic peoples began calling him Chamashbek. Our narrator tells us that he became a murid of Lutfallah Chusti, a powerful Sufi Sheikh who had been evicted from Samarqand as the nobility became afraid of his growing influence. After serving thirteen years as ruler, Chamashbek died at the age of forty and was buried one farsakh (roughly seven kilometers) west of the city of Khawaqand.2 Shah Rukh Khan (I) b. Chamashbek succeeded his father and is reported to have been a strong ruler. At one point he was advised that the body of his great-great grandfather Muhammad Amin Khan was still buried in a cemetery in Khwarezm. Hearing that, Shah Rukh personally led a mission to return the body to its proper resting place, in the Ferghana Valley. In Bukhara, ‘Abd al-Aziz Khan (r. 1645-81) heard of this and sent Mulla Zaman as an ambassador to Shah Rukh in order to establish good relations. Shah Rukh was invited to travel via Bukhara so that he could be welcomed by ‘Abd al-Aziz Khan, who issued a farman demanding that he be honored anywhere he should go within three farsakh of the city.3 After several days as a guest of ‘Abd al-Aziz Khan, Shah Rukh received permission to leave for Khwarezm, and he was given gifts and an entourage from Bukhara to accompany him to Urganch. Upon his arrival, he was treated famously: the Khwarezmians remembered Muhammad Amin Khan as a great ruler and welcomed his descendant accordingly. They gave him gifts of silk, camels and other products of the region, as well as coins stamped with the name of Muhammad Amin Khan and considerable wealth that had belonged to him. Shah Rukh had the body removed from the tomb, placed in a casket (sanduq) and transported it back to the Valley.4 Several years later, as ‘Abd al-Aziz prepared to make a pilgrimage to TJN, f. 20b. TJN, f. 21a-b. 3 TJN, f. 21b. 4 TJN, f. 22a. 1 2 113 Mecca, he sent an ambassador to the Valley to invite Shah Rukh to join him on the Hajj.1 Our account indicates that, despite the fact that Shah Rukh wished to take the opportunity to go on the Hajj, he was advised not to do so and sent his son Rustam Khan in his stead. Shah Rukh ruled for twenty-three years, and died at the age of fifty-six.2 Rustam Khan b. Shah Rukh Khan was gone for two years, and became known as Hajji Khan after his return. After his father’s death, Hajji Khan succeeded him as ruler, after which the throne passed to his son ‘Ashur Muhammad Khan Ataliq. After several years, the throne passed on to Shah Rukh Khan (II) b. ‘Ashur Muhammad Khan, who was twenty-seven years old at the time. From his reign, the historical narrative of the Shahrukhids becomes considerably clearer, as discussed above. Analysis Multiple version of the Altun Beshik legend circulated during the first half of the nineteenth century, and several of these appear to have been codified in the second-half of the nineteenth century, as evidenced by the genealogies provided by Muhammad Fadl Bek and Muhammad Salih. These include only minor inconsistencies, illustrated in the two charts below. It seems evident, however, that Mulla Avaz Muhammad accessed a number of sources that were earlier and perhaps better informed, or at least more carefully manipulated. It must be noted that all of the variants of the legend exhibit serious contradictions both within themselves and with other, more established historical events. For example, considering the numerous significant temporal discrepancies in this account, it seem likely that Mulla Avaz Muhammad has purposefully conflated Iskandar Khan b. Janibek for Iskandar Sultan b. Imam Quli Khan (r. 1611-41). Furthermore, given that Imam Quli Khan also had a nephew named Yar Muhammad, and that Subhan Quli Khan had a grandson named Muhammad Muqim, it seems quite likely that Mulla Avaz Muhammad based his account on actual historical figures found in the chronicles of the Baburid dynasty in India and the Bukharan Khanate, probably in an effort to Other sources confirm that ‘Abd al-Aziz made the Hajj in the year 1681, immediately after he abdicated the throne to his brother Subhan Quli Khan, r. 1681-1702. See Burton, The Bukharans, pp. 326-328. 2 TJN, f. 21ab. 1 114 craft a more convincing lineage. It seems reasonable to suggest that the legend’s narrators most likely adjusted events surrounding these people and their temporal placement to suit the changing needs of their own historical contexts. 1 Muhammad Fadl Bek Muhammad Salih Babur Babur Altun Beshik b. Babur Altun Beshik b. Babur Sultan Ellik Sultan Ellik Sultan Khudayat Sultan Khudayar Khan Muhammad Amin Khan Muhammad Amin Khan Shah ‘Abu al-Qasim Sultan ‘Abu al-Qasim Khan Asl Zadeh Khan Sultan Muhammad Amin Khan Shah Mast Biy Sultan Asl Zadeh Shah Rukh Biy (I) Sultan Shah Mast Khan Rustam Bek Shah Rukh Khan (I) Haji Bek Sultan Rustam Khan ‘Ashur Bek Sultan Haji Khan Shah Rukh Bek (II) Sultan ‘Ashur Khan Shah Rukh Khan (II) Mullah Avaz Muhammad Babur Humayun Shah Muhammad Hakim Muqim Khan Altun Beshik b. Muqim Khan (also referred to as Humayun, Amir Elli, Tangri Berdi Sultan) Tangri Yar Sultan b. Altun Beshik Yar Muhammad Sultan b. Tangri Yar Sultan Abu al-Qasim Khan b. Muhammad Amin b. Tangri Yar Sultan (also referred to as Sultan Kuchik) Sultan Asil b. Abu al-Qasim Khan (with Banu Qutli as regent in his youth) 1 TJN, f. 19b. 115 Shah Mast Bek b. Sultan Asil (also referred to as Chamashbek) Shah Rukh Khan (I) b. Shah Mast Bek Rustam Khan b. Shah Rukh Khan (also referred to as Hajji Khan) ‘Ashur Muhammad Khan Ataliq b. Rustam Khan Shah Rukh Khan (II) b. ‘Ashur Muhammad Khan There are other inconsistencies. Leaving aside Muhammad Salih’s decision to elevate the entire Ming ruling family to the position of Khan, one notices that he also, perhaps inadvertently, inserted a second Muhammad Amin Khan as the grandson of the first.1 Another inconsistency in their accounts arises in the periodization of these two lineages: Muhammad Fadl Bek gives only 145 years for the leadership to pass from Altun Beshik (presumably born c. 907/1502) to Shah Rukh II (ruled c. 1121/1709-1133/1721), while Muhammad Salih gives the same process a full 200 years. The surprisingly minor nature of these variations is indicative of the considerable attention that was devoted to this genealogical legend, at least in official circles. The motivation for such attention is clear.2 By elevating this legend, ‘Alim Khan appropriated the cultural currency attached to Babur’s Timurid lineage and his regal legacy in the Ferghana Valley, and, more importantly, the incredible achievements of the Timurid Emperors Babur’s ‘other descendants’ in India. From Akbar’s reign the magnificence of Babur’s Indian Empire was legendary throughout Central Asia and it was especially valued in Babur’s own Ferghana Valley, as evidenced by ‘Alim Khan’s propensity to refer to himself as ‘Baburi.’3 To be sure, precedent was clearly set by the Chinggisid yasa, and respected by Amir Timur and his Timurid heirs, that the right to rule as ‘khan’ was restricted to the Chinggisid ruling family, as traced through the male lineage. But a growing body of evidence suggests that, in the context of eighteenth–century Central Asia, the Timurid legacy exhibited a tangible appeal, and in the Ferghana Valley, viewed through Babur, it The inclusion of an additional name is likely to be an error as Muhammad Salih is inconsistent about this very matter, including it in one reference and not including it in another. Cf. TJT, f. 15a-b, 18a. 2 One should not to dismiss the possibility that this genealogy is at least partly based on the actual lineage of Shah Rukh. 3 TJT, f. 23a. 1 116 had risen to eclipse even the legacy of Chinggis Khan himself. It is important to note that the Altun Beshik legend does not stand alone as the only means that the Shahrukhids employed to advance their claims to legitimacy. The chronicles also report that the ruling family continued to embrace other cultural traditions that suggested their royal heritage and identity. One example of this is the Mongol oq kigiz (White Felt) coronation ceremony, which the Shahrukhids are reported to have used even from the time of Shah Rukh himself, in 1121/1709.1 Finally, it is worth noting that, while the Shahrukhids’ Baburid ancestry may indeed be fictive, the fiction appears to have been maintained throughout the history of the Khanate. Despite the dubious nature of the legend and the lack of any corroborative evidence referring to such a child in any of Babur’s autographed works (or those of his heirs in India), the position of Khan never left the royal family.2 As noted by Beisembiev, from the beginning of the nineteenth century, the Altun Beshik legend became widely accepted and incorporated as a key part of the Shahrukhid ruling ideology.3 Erkinov and Babadjanov also note that the legend alone proved to be important, but insufficient. In the wake of ‘Alim Khan’s twelve year reign, his Shahrukhid successors set aside ‘Alim Khan’s tyranny and turned to a more faithful adherence to the Timurid method of governance: patronizing Islamic religious institutions, art and culture, and doing so simultaneously and through multiple constituencies.4 Conclusion In studying the rise of Khoqand, one finds that Narbuta Biy’s gradual, painstaking efforts at extending Shahrukhid control over the Ferghana Valley paved the way for ‘Alim Khan’s revolutionary efforts at political centralization. On the one hand, the historical record clearly lends some credence to those who have characterized ‘Alim Khan as a tyrant bent on amassing power and brandishing his every utterance as law. ‘Alim Khan unleashed brutal purges of the military, political and religious elite of the Ferghana Valley. Many were killed, and even more fled to BukhaMTF, ff. 17b-18a; TS, f. 14b. Cf. TJT, ff. 14a-18b; MTF, ff. 11a-15b. 3 Beisembiev, ‘Legenda’, p. 95. 4 Levi, ‘The Ferghana Valley’, pp. 230–31. 1 2 117 ra. While ‘Alim Khan may have aspired for unchecked authority, even his most loyal subordinates saw his behavior as unjust and grounds to remove him from power which they did. Thus, ‘Umar Khan (r. 1811-22) ‘Alim Khan’s brother and successor, deliberately modeled his court after the court culture of the Timurid ruler Sultan Husayn Baiqara (1469-1506) in Herat, and other renowned Timurid patrons of the arts. Yet not all of ‘Alim Khan’s efforts at achieving centralized authority were destructive. This essay has sought to illustrate some of the ways in which the Altun Beshik legend, elevated during ‘Alim Khan’s reign, was manipulated to mimic actual events in order to enhance both its credibility and the legitimacy of the Shahrukhid dynasty. Exploring inconsistencies in divergent versions of the legend sheds new light on the legend’s flexibility. Ultimately, however, the Shahrukhids’ decision to draw upon Babur’s legacy provides an important insight into the larger political and cultural context of eighteenth-century Central Asia. In the Ferghana Valley, Babur’s legacy continued to evoke images of Amir Timur, the Taj Mahal, the Peacock Throne, and the grandeur of Babur’s Empire in India. In the changing context of eighteenth–century Central Asia, binding his ancestry to that of Babur equipped ‘Alim Khan and his Shahrukhid dynasty a degree of legitimacy with which even the Chinggisids could not compete. 118 ЎРТА АСРЛАР ДИПЛОМАТИЯСИ ВА ДИПЛОМАТИК ИНСТИТУТЛАР MEDIEVAL DIPLOMACY AND DIPLOMATIC INSTITUTIONS СРЕДНЕВЕКОВАЯ ДИПЛОМАТИЯ И ДИПЛОМАТИЧЕСКИЕ ИНСТИТУТЫ МУҒ АРХИВИДАГИ СУҒДИЙ ТИЛЛИ 1.I ҲУЖЖАТНИНГ ДИПЛОМАТИК ЁЗИШМА СИФАТИДАГИ АҲАМИЯТИ Азимхўжа Отахўжаев Илк ўрта асрлар даврига оид ёзма манбалар, археологик материалларга нисбатан анча тақчил саналади. Шу боис бу даврга оид ҳар қандай ёзма манба ўзининг ҳажми ва қандай сақланганлигидан қатъий назар қайта-қайта тадқиқ ва таҳлил қилишга муҳтож. Хусусан, 1932–1933 йилларда Тожикистоннинг Панжикент шаҳри яқинидаги Муғ қалъаси харобаларидан қатор ҳужжатлар топилган эди. Орадан 80 йил вақт ўтишига қарамай бу ҳужжатлар ҳали ҳануз ўзининг лингвистик, матннавислик ва тарихий аҳмиятини йўқотган эмас. Қолаверса, кейинчалик “Муғ архиви ҳужжатлари” деб аталган бу манбанинг топилиши VII аср охири – VIII аср биринчи чорагида Марказий Осиё минтақасида рўй берган сиёсий, ижтимоий-иқтисодий ва этномаданий жараёнлар масаласига бир қадар ойдинлик киритди. Йиллар давомида ўрганилиб келинаётган мазкур архив ҳужжатлари собиқ совет ва ҳозирги ўзбек суғдшунослиги тараққиёти учун муҳим роль ўйнади. Хусусан, ХХ аср иккинчи чорагидан бошлаб собиқ СССРда суғдшуносликнинг фан соҳаси сифатида ривожланишида Муғ архиви ҳужжатларини катта ўрни бор. Эътироф этиш керакки, совет даври тадқиқотчилари ҳужжатларни ўрганиш ишига салмоқли улуш қўшдилар. Дастлаб ҳужжатлар экспедиция раҳбари А.А. Фрейман томонидан моддий ашё сифатида изчил ўрганилди. Аниқланишича, бу ҳужжатлар тери, қоғоз ва ёғоч парчаларга ёзилган бўлиб, шахсий ва дипломатик хатлар, битимлар, тақвимлар, хўжалик ва ҳисоб қайдларидан иборат бўлган. Улардан иккитаси арабча, учтаси хитойча ва биттаси руний ёзувида битилган. Қолганлари эса суғдий тил ва ёзувида бўлиб, барча ҳужжатлар Суғд конфедерациясининг Панч вилояти ва унинг маркази Панжикент шаҳри ҳокими Деваштич саройида сақланган, яъни сарой девонхонасининг архиви ҳисобланган. А.А. 120 Фрейман ўз экспедицияси аниқлаган 74 та ҳужжатнинг барчасини тавсифлади, йирик ва аҳамиятлиларини эса таржима қилиб, уларнинг айримларига шарҳлар берди. Аввалига, яъни 1934 йилдан “Согдийский сборник”да нашр этила бошланган маълумотлар,1 сўнгра 1962 йилда яхлит тўлам ҳолида нашрдан чиқди.2 Айни вақтда арабшунос мутахассис И.Ю. Крачковский Муғ архивидаги айрим араб тилли ҳужжатларнинг таржимасини ва талқинини эълон қилди.3 Муғ архиви ҳужжатларининг катта комплекси – юридик ҳужжатлар ва мактублар йирик суғдшунос олим В.А. Лившиц томонидан илмий жиҳатдан чуқур ўрганилиб, лингвистик ва тарихий изоҳлари билан нашр этилди.4 Мазкур нашрда илк ўрта асрларда нафақат Суғдда, балки Марказий Осиё минтақасида кечган сиёсий, ижтимоий–иқтисодий, маънавий, маданий ва мафкуравий жараёнлар чуқур таҳлил этилди. Хусусан, ҳужжатларда акс этган воқеалар маркази бўлган Панч вилояти ва Панжикент шаҳрининг араб истилоси арафасидаги ва истило чоғидаги ҳолати мисолида бутун минтақадаги жараёнлар тизимини кўрсатиб беришга ҳаракат қилинди. Айрим евроцентризм қарашларидан фарқли равишда истилога қарши курашдаги турк-суғд иттифоқи масаласига холис ёндашилди. 5 Муғ архиви ҳужжатларини ўрганиш борасида О.И. Смирнованинг муносиб ўрни бор. У 1962 йилда эроншунос олим М.Н. Боголюбов Васильев Н.А. Согдийский замок на горе Муг // Согдийский сборник. Сборник статей о памятниках согдийского языка и культуры, найденных на горе Муг в Таджикской ССР. Ленинград, 1936. C. 30-31; Фрейман А.А. Находки согдийских рукописей и памятников материальной культуры в Таджикистане // Согдийский сборник. Сборник статей о памятниках согдийского языка и культуры, найденных на горе Муг в Таджикской ССР. Ленинград, 1934. C. 10-17; Ўша муаллиф. Два согдийских рукописных документа на коже с горы Муг в Таджикистане // Вестник древней истории. 1952, № 1. C. 182-186. 2 Фрейман А.А. Согдийские документы с горы Муг / Чтение, перевод, комментарий. Вып. I : Описание, публикации и исследование документов с горы Муг. Москва, 1962, 92 с. (кейинчалик – СДГМ I). 3 Крачковский И.Ю. Письмо из Согдианы / Над арабскими рукописями. Москва-Ленинград: Изд. АН СССР, 1945. C. 93-99; Ўша муаллиф. Древнейший арабский документ из Средней Азии / Изб. соч. Том 1. Москва–Ленинград: Изд. АН СССР, 1955. C. 182-212. 4 Согдийские документы с горы Муг. Вып. II: Юридические документы и письма / Чтен., пер. и коммен. В.А. Лившица. Москва, 1962. 222 с. (кейинчалик – СДГМ II). 5 Лившиц В.А. Правители Пенджикента VII – нач. VIII вв. // Раннесредневековая культура Средней Азии и Казахстана. Душанбе, 1977. C. 43-46; Его же: Правители Панча (согдийцы и тюрки) // Народы Азии и Африки. 1979, № 4. C. 56-68. 1 121 билан ҳамкорликда Муғ архивидан айнан хўжалик мазмунидаги ҳужжатларни ажратиб олиб, уларни таҳлил этди ва нашрдан чиқарди.1 Бундан ташқари О.И. Смирнова Муғ архивида келтирилган илк ўрта асрлардаги Суғднинг сиёсий, ижтимоий-иқтисодий тарихини тадқиқ этиш билан бирга Суғд нумизматикасини ҳам изчил ўрганди. Манба ва нумизматик материалларни қиёсий ўрганиб, улар ўзаро тўлдирди.2 Бу каби тадқиқотлар натижасида илк ўрта асрларда минтақамизда рўй берган тарихий жараёнлар анча ойдинлашди. Ўзбекистонда Муғ архивини ўрганиш жараёни В.А. Лившицнинг издоши М.М. Исҳоқов номи билан боғлиқ. Тадқиқотчи суғдий тили ва минтақада ёзув маданияти тарихи бўйича илмий тадқиқотлар олиб борди. Бу борада Муғ архиви ҳужжатларидан ҳам самарали фойдаланди.3 Суғдшунослик, авестошунослик ва хоразмшунослик соҳаларининг айнан Ўзбекистонда ривож топиши учун қатор ишларни амалга оширди. Эндиликда илмий иш олиб борадиган тадқиқотчилар олдида турган вазифа – ёзма манбаларнинг аввалги матншунослик ва лингвистик таҳлилларидан келиб чиқиб, ҳар битта ҳужжатнинг ёзилиш тарихи, ҳужжат билан боғлиқ тарихий жараёнларни изчил ўрганиш бўлиб қолмоқда. Бу эса ҳали ҳануз “оқ доғ” бўлиб келаётган илк ўрта асрлар даврини ҳар жиҳатдан холис ва изчил ёритишга ёрдам беради. Юқоридаги мулоҳазалар асосида Муғ архивидаги 1.I рақамли ҳужжатини таҳлил қилишга ҳаракат қиламиз. Чунки бу ҳужжатда араб истилоси даври, яъни 720-722 йиллардаги сиёсий воқеалар акс этган. Воқеаларнинг иштирокчилари айнан ҳужжатлар орқали кўз ўнгимизда намоён бўлади. Уларнинг қандай мавқега эга бўлганлиги ҳамда сиёсий жараёнларга қай даражада таъсир этганлиги тарихий нуқтаи назардан муҳимдир. Согдийские документы с горы Муг. Вып. III: Хозяйственные документы / Чтен., пер. и ком� мен. М.Н. Боголюбова и О.И. Смирновой. Москва, 1962, 132 с. (далее – СДГМ III). 2 Смирнова О.И. Очерки из истории Согда. Москва: Наука, 1970, 292 с.; Его же. Сводный каталог согдийских монет. Москва: Наука, 1981, 425 с. 3 Исҳоқов М.М. Суғд ёзувининг шаклланиши ва тараққиёти масалалари / Ўлмас обидалар. Тошкент: Фан, 1989, 3-143-бетлар; Ўша муаллиф. Суғдиёна тарих чорраҳасида. Тошкент: Фан, 1990. 35 б.; Ўша муаллиф Унутилган подшоликдан хатлар. Тошкент: Фан, 1992, 58 б; Ўша муаллиф. Палеографические изучение согдийских письменных памятников: Дисс. …докт. истор. наук. Ташкент, 1992. 280 с; Ўша муаллиф. Центральная Азия в системе мировой письменной культуры. Ташкент: УМЭД, 2008, 344 с. CXXI табл. 1 122 Айнан 1.I ҳужжатнинг тавсифига келадиган бўлсак, мазкур ҳужжат кўп сонли Муғ архиви ҳужжатлари қаторида 1932 йилнинг баҳорида Ҳайробод қишлоғида яшовчи чўпон Жўрали Маҳмадали томонидан топилган. Ипак толалари аралашмасидан тайёрланган юқа оқиш–кулранг қоғозга битилган бу ҳужжат яхши сақланиб қолган. Унинг ҳажми 28,9х28,2 ўлчамда бўлиб, деярли тўртбурчак шаклда бўлган. Унинг барча 23 қатори тўлиқ сақланган. Қоғоз тўртга буклангани боис, букланган изларидан йиртила бошлаган. Қоғознинг чап бурчагидан озгина узилган. Аммо матн қисми зарар кўрмаган. Варақнинг остки қисмида унга ширач билан иккинчи бир қоғоз уланган. Аммо бу парча сақланмаган, фақатгина қоғоз излари қолган холос. Уни илк бор тадқиқ қилган А.А. Фрейман дастлаб ҳужжатнинг мактуб кўринишида эканлигига эътибор қаратган. Ўқиш жараёнида бу мактуб Панч ҳукмдори Деваштичга йўлланганлиги аниқланган. Сабаби ҳужжат ’t sγwδyk MLK’ sm’rknδč MR’Y δyw’štyč – “Суғд подшоси, Самарқанд ҳокими Деваштичга” юборилган деб бошланар эди.1 Ушбу ҳужжатни тўлиқ ўқиб, мазмунига қаралса, уни дипломатик ёзишма бўлганлигини аниқлаш қийин эмас. Чунки ҳужжатни юборган шахс араб истилочиларининг вакили, уларнинг Кеш ва Насаф юришларидаги қўмондонлардан бири Абдураҳмон ибн Субҳ ал-Харақоний ҳисобланган. Мактуб ёзилган вақтни аниқлаш ҳам мушкуллик туғдирмайди. Мактуб 720–722 йилларда, янада аниқроғи 722 йилда ёзилган бўлиши керак. Бу пайтда Деваштич ўз яқинлари билан Муғ тоғидаги қасрга чекинган ва қамал ҳолатига туша бошлаган. Аммо қамал узоқ давом этмаган. Табарийга кўра, панчликлар узоқ қамал қилинмаган ва араблар томонидан осонлик билан таслим этилган.2 Шунга қадар ўртада муйян музокоралар олиб борилган кўринади. Деваштич ташқаридан мадад кутиб, вақтдан ютишга ҳаракат қилган бўлиши керак. Аммо мактубни битган араб томони Деваштични таҳликада ушлаб туришга ва арабларга таслим бўлишга ҳаракат қилган. Бундан ташқари Субҳ ўзининг дипломатик жиҳатдан устунворлигини кўрсатиш мақсадида Деваштичга СДГМ 1. C. 13. История ат-Табари / Пер. с араб. В.И.Беляева с допол. О.Г. Большакова. А.Б. Халидова. Ташкент: Фан, 1987. C. 184-185. 1 2 123 йўлланган мактубини араб тилида битган. Чунки мактуб исломий муншоат бошланмасига яқин: “(1) Яратилган борлиқни ўзида мужассам этган худо номи билан” – “pr n’m βγn δ’mδ’nk” билан бошланган. М.М. Исҳоқов фикрича, мактуб Панжикентга етиб келгач, суғдий котиб томонидан суғдий тилига ўгирилган. Ўша пайтда котиб исломий “Бисмиллаҳир роҳманир роҳиим” каломини суғдий шаклда берган. Аслида суғдий ҳужжатчиликда бу каби бошланма ишлатилмаган. Кейинги қаторида: “(2) Амир Абдураҳмон ибн Субҳдан Суғд подшоси Самарқанд ҳукмдори Деваштичга”, – деб мактуб эгаси кўрсатилган.1 Шу ўринда Суғд ва унинг атрофидаги вазиятни таҳлил қилиш талаб қилинади. Бу пайтга келиб Суғднинг расмий ҳукмдори Ғурак бир қадар араб маъмурияти билан муроса йўлини танлаган эди. Бу эса Деваштич каби мухолифатни арабларга қарши курашни давом эттиришига сабаб бўлган. Бу вазиятда истилочи араб маъмурларининг Суғднинг расмий ҳукмдори, яъни ихшид Ғурак билан эмас, унга муҳолиф бўлган, аксилараб қўзғалони етакчиларидан бири Панч вилояти ҳокими, қолаверса “Самарқанд тахтига даъвогар” бўлаётган Деваштич билан орани очиқ қилишга ҳаракат қилишган. Аслида Деваштичнинг “Суғд подшоси ва Самарқанд ҳоким”лигига даъвоси ҳам араблар учун қўл келган. 710 йилда Ғуракнинг акаси Суғд подшоси Тархун (700-710) Оқсоқоллар кенгаши қарори билан тахтдан олиниб, ўз жонига қасд қилгач, Ғурак қонуний меросхўр сифатида ўз акаси ўрнига Суғд тахтини эгаллаган эди. Аммо Деваштич тарафдорлари Тархуннинг фарзандларини Суғд тахтининг қонуний ворислари санашган. Айни пайтда бу фарзандлар ё тоғаси ёки поччаси бўлган Деваштич қарамоғида эди. Уларга Деваштич оталиқ вазифасини бажарган.2 Мактубдан кўзланган мақсад шу баҳона Деваштичнинг Суғд устида ҳукумронлигини тан олиш ва бу орқали Суғддаги қаршилик кучларини иккига бўлиб юбориш бўлган. Ҳужжатнинг давомида Субҳ: СДГМ 2. C.110; 1.I ҳужжатининг ўзбекча таржимаси М.М. Исҳоқовники, қаранг: Исҳоқов М.М. Унутилган подшоликдан хатлар... 33-34-бетлар. 2 СДГМ 2. C.110-112; Исҳоқов М.М. Унутилган подшоликдан хатлар... 33-б. 1 124 “(3) Деваштичга (иззат-икромлар бўлсин). Жаноб, мана энди кеча Нижитак келди ва (4) Кўрчи вағнпат (келди)”,1 деб ўз ёнига келган Деваштич вакиллари Нижитак ва вағнпат Кўрчи ҳақида хабар беради. Бу икки шахс Деваштичнинг ишончли вакиллари сифатида иш юритишган ва улар Суғд (Панч) томонидан араблар томонга дипломатик миссия билан боришган. Мактуб мазмунига кўра улар зардуштий руҳонийлар бўлган. Мактубдаги “Кўрчи” атамасидан келиб чиқсак, улар суғдий атирбонлар ёки туркий кўрчилар, яъни зардуштийлар ибодатхонасида доимий ёниб турувчи оловни сақловчилар ҳисобланишган. Демак, дипломатик топшириқларни адо этиш кўпроқ диний руҳонийлар зиммасида бўлган. 719-722 йилларда Суғддаги вазият оғир бўлиб, араб истилосига қарши турк-суғд ва Ўрта Осиёнинг бошқа мулклари тинимсиз курашни давом эттираётган эди. 721 йилгача Хуросон ноиби бўлган Саид ибн Абдулазиз (Хузайна) минтақадаги вазиятни ўнглай олмагач, унинг ўрнига Хуросон ноиблигига ва ҳарбий қўмондонлардан бири Саид Хараший тайинланган эди. У минтақадаги вазиятдан яхши хабардор бўлган. Шахсан ўзи Ўрта Осиё истилоси билан боғлиқ Чоч ва Фарғонага қарши ҳарбий ҳаракатларда иштирок этган. Унинг вакиллари исёнкорлар билан тинимсиз музокаралар олиб боришган. Шундай вакиллардан бири Абдурраҳмон ибн Субҳ ҳисобланган. Бу шахс Деваштич билан музокараларга масъул бўлган. Хараший эса Субҳ билан билан доимий боғланиб ўз маслаҳатларини бериб турган. Аммо Деваштич дастлаб Хараший билан боғланиб, сўнг унинг вакили Субҳга чиққан. Эҳтимол Деваштич вазиятни чигаллаштирмаслик учун Хараший билан алоқа ушлаб турган. Унинг бу вазифасини юқорида номлари келтирилган иккита элчиси – суғдий Нижитак ва туркий коҳин Қўрчи амалга оширган. Бу элчилари Субҳ ҳузурига етиб келмасларидан аввал Хараший Субҳга кўрсатма юборган. Шу кўрсатмаларга суяниб, Субҳ ўз ёзишмасида қуйидагилар ҳақида Деваштични хабардор қилган: 1 СДГМ 2. C. 110-112; Исҳоқов М.М. Унутилган подшоликдан хатлар... 33-б. 125 “Улар амир (Хараший)дан шундай нома ( пустак) келтирдиларки, унда амирнинг сендан хурсанд эмаслиги (5) (баён этилган)”.1 Субҳ амир, яъни Харашийнинг Деваштичдан нима сабаб норози эканлигини тушунтирмайди, балки ўзига келган кўрсатмадан иқтибос келтиради: “Сенга (Деваштич) хат ёзган бир вақтда менга ҳам ўша кимса (котиб) ёрдамида худди шундай хат ёзган (“мактуб қилган”). Агар борди-ю сен томонга бу хатни (7) жўнатмаган бўлса, қачонки менга юборган тақдирда, ўша хатни сенга (8) томон жўнатаман (токи сен ишонч ҳосил қилгин”. Кейинчалик мен сенга ўша хатни (Харашийнинг Субҳга ёзган хатини) ўзини юбораман”. (9) Токи сен ўзинг ҳам уни кўргин ва (мазмунини тинглагин)”. Субҳ бу билан Деваштичнинг аввал Харашийга ҳам мактуб ёзганини эслатиб қўймоқчи бўлса-да, ўзи Хараший айтган хатни кўрмаганини ҳам эътироф этиб: “Лекин мен ҳеч қандай сенинг хатингни кўрмадим. (10) На илгари ва кейин ва яна ҳам кейинроқ кўрмадим” дейди, яъни Субҳ Деваштич томонидан Харашийга ёзилган мактубни умуман кўрмаган. Шу боис Субҳ Деваштични ўзбошимчалик қилмасликка чақириб: “Ва (агарда) бундан кейин ўз қўлинг билан (хоҳишинг билан) амирга (11) худди шундай хат ёзсанг менга ҳам (албатта) мана шу тарзда хат тайёрлагин. (12) Агар сен уни ишончли тарзда менга юбора олмасанг буни (амирдан) яширма”2 дейди. Бу билан Субҳ Деваштичга “ҳар қандай кўнгилсизликларни олдини олган бўласан” демоқчи. Мактуб давомида Субҳ Деваштичнинг элчилари Нижитак ва коҳин Қўрчилар хусусида фикрлар билдириб: 1 2 СДГМ 2. C.110-112;Исҳоқов М.М. Унутилган подшоликдан хатлар. 33-б. СДГМ 2. C.110-112; Исҳоқов М.М. Унутилган подшоликдан хатлар. 33-34-бетлар. 126 “(13) Шундай қилиб, сен юборган хатнингга амир (Хараший) Нижитак ва Қўрчи коҳин орқали (14) оғзаки жавоб йўллабди. Лекин бу жавобни у менга хатида ёзмабди”, дейди. Ўша давр вазияти, умуман дипломатик алоқаларда элчилар биринчи томоннинг ахборотини иккинчи томонга ҳам ёзма, ҳам оғзак тарзда етказишган. Бунинг ахборот хавфсизлиги нуқтаи назаридан ўз сабаблари бўлган. Ахборотни тўғри етказишдаги бутун масъулият элчилар зиммасига тушган. Субҳ Деваштичга Хараший олдида ўзини қандай тутиш ҳақида маслаҳат берган. Бу билан Деваштични хавфдан огоҳлантиради. У қуйидагича ёзади: “Сенга маълумки Нижитак ва коҳин Қўрчи сенинг энг яқин дўстларинг(16)дир ва сенинг фароғатинг учун жуда қайғурадилар ва сенга иқбол (17) тилайдилар. Шу билан бирга улар амирнинг ташвишлари туфайли хавотир қилмоқдалар. Сен энди шундай қилгин: (18) амирнинг хатини улардан олгин. Нижи��так ва коҳин Қўрчи амирдан (19) келтирилган оғзаки жавобни (ҳам) диққат билан тинглагин ва доимо шу йўлдан (20) юргин. Шундай қилгинки, ҳеч қачон, бошқа ҳеч бир ҳолатда (шу йўлни) бирорта ҳам кам қилма – ҳеч бир лаҳза – кеча ҳам бугун ҳам (21) Вишатик томонда ушланиб қолма, қилишинг лозим бўлган ишни ҳозироқ қилгин. (22) Агар, мабода амирнинг буйруғини ҳо�� зироқ бажармас экансан, тез орада (23) амирдан яна (бошқа кў��плаб) фармонлар келади, у ҳолда амир ҳам вазир ҳам кўп (жуда) (қатъий чоралар кўради)”, – деб огоҳлантиради.1 Юқоридаги маълумотлардан кўриниб турибдики, Деваштич аввалига шахсан Хараший билан боғланишга ҳаракат қилиб, ўз вакиллари Нижитак ҳамда коҳин Кўрчини унинг ҳузурига юборган. Деваштич уларга етказилиши керак бўлган “махфий гап”ларни оғзаки баён қилишни топширган. Ҳатто Хараший ҳам Деваштичга ошкора жавоб ёзишдан чўчиган.2 Чунки бу мактублар Ғурак ёки бошқа кучлари қўлига тушиб қолиши ҳеч гап эмас эди. Шундан Отахўжаев А. Илк ўрта асрлар Марказий Осиё цивилизациясида турк-суғд муносабатлари. Тошкент: Art-flex, 2010, 128-129-бетлар. 2 Лившиц В.А. Правители Панча (согдийцы и тюрки). C.62; СДГМ II. C.110. 1 127 келиб чиқиб, айтиш мумкинки, Деваштич Хараший билан ўз томонидан Нижитак ва коҳин Қўрчи орқали, Хараший эса Деваштич билан Субҳ орқали боғланган. Бу ўринда мулоҳа қилинадиган бўлса, Деваштичнинг мақсади арабларга ён босиш бўлмаган, балки Тархун болаларининг оталиғи – регенти сифатида Суғд тахтига бўлган даъвосини мустаҳкамлаш ҳисобланган.1 Деваштичнинг Субҳ йўллаган мактубга муносабати маълум эмас, аммо Суғддаги вазият Хараший ноиблигидан сўнг тубдан араблар фойдасига ўзгариб кетди. Бунда Харашийнинг қаттиқ қўллиги ва дипломатик воситалардан унумли фойдаланганлиги ҳам муҳим рол ўйнади. Деваштич Панчдаги ва қўшни мулклардаги вазиятни назоратда тутишга ҳаракат қилган. Жумладан, Nov. 2. рақамли ҳужжатга2 кўра, Партан ҳокими Ревахшйон Деваштичга: “...Ва жаноб, сенинг кучинг туфайли биз, тўла хавфсизликдамиз”, – деб ёзади. Мактуб орқасига эса: “Жаноб – ҳукмдор ҳар қандай буйруғинг бўлса... тортинма ...буйруғингни бош устига қабул қиламан”, – деб ўзини Деваштичга содиқлигини билдирган. Бундан ташқари В-10 ҳужжатда, Деваштичга номи сақланмаган бир мулозим мактуб йўллаб, ўз мулкида бўлган воқеаларни унга баён этади ва “яна қандай воқеалар бўлса, хабар бериши”ни маълум қилади.3 Шундан кўринадики, Деваштич ўз тасарруфидаги мулкларни тўлиқ назоратга ола бошлаган. Бунда айниқса, унинг рақиби Ғуракнинг укаси Афарун билан муносабатлари муҳим ўрин тутган. Хусусан, В-17 ҳужжатида4 келтирилишича, Деваштич ўзини “турк хоқонининг вассали”, – деб билган вақтлардаги воқеалар баён этилган. Ҳужжатга кўра, Фарғона ҳукмдорининг ҳарбий лашкарбошчиси (š’ykn) Суғдга етиб келган. Аммо Деваштич бу лашкарбошига нимагадир шубҳа билан қараган. Агар А–14 ҳужжати битилган пайтда (712-714) Фарғона ҳукмдори ва Деваштич ўртасида иттифоқ мавжуд бўлган бўлса, В–17 ҳужжати битилган 720-722 йилларда Фарғона билан Панч ҳокимлиги ўртаОтахўжаев А. Илк ўрта асрлар Марказий Осиё цивилизациясида турк-суғд муносабатлари, 129-б. 2 СДГМ II. C.104-106. 3 СДГМ II. C.106-108. 4 СДГМ II. C.115-118. 1 128 сидаги муносабат ўзгарган. Мактубдаги Деваштичга ёрдамга келган хун – γwn (турк ёки туркаш) ва чин – cyn (шарқий турк) ҳарбий отрядлари ҳақидаги маълумотлар VIII аср бошларида содир бўлган ҳарбий-сиёсий аҳволни ойдинлаштиради. Ҳужжатдаги Деваштич – Афарун муносабатлари эса мазкур вазиятни тасаввур қилиш имконини беради. Деваштич Афарунга юмшоқроқ муомалада бўлиб, унга буйруқдан кўра, илтимос оҳангида номалар битган. Чунки таҳликага тушган ҳокимлар, истаган пайтда Ғурак каби арабларга ён босиши мумкин эди. Уларни тинчлантириш мақсадида Деваштич, “турклардан ҳарбий ёрдам келаётгани” ва “иттифоқчилар билан имзоланган шартномалар” тўғрисида хабарлар ёзиб турган. Хахсар1 ҳокими Афаруннинг ўз акаси Ғурак билан эмас, Деваштич билан иттифоқи катта сиёсий аҳамиятга эга бўлиб, бу алоқалар Деваштич фойдасига ҳал бўлаётган эди. Баъзида Афарун ҳам Деваштичга маъқул келмайдиган ишларга қўл урган. Бу ҳақда В-18 ҳужжатида:2 “Гап шундай: агар сен аҳмоқлик ва қайсарлик қиладиган бўлсанг ўзингни эмас, менинг уйимни вайрон қиласан (?) ...(сени) бундай ишга йўламаслигим керак эди”, – дейди Деваштич. Ҳужжатга кўра, Афарун хоқон ҳузурига элчи бўлиб бориб, “қўрқоқлиги туфайли ўзбошимчалик қилган”. Шу боис Деваштич унинг ўрнига бошқа элчиларни юбориб, унга: “...юқорига бошқа элчиларни юбораман, сен эса менинг олдимга қайтасан”, – деб буюрган. Мактуб сўнггида: “Фақат ўзингча мўъжиза яратма: чин (шарқий турк) чопарини (?) ўзим олдинроқ юборишни (буюргандим), хоқонга уни элчи қилиб юбор дегандим. Агар сен уни жўнатмаган бўлсанг, жўнатмай тур ва (хоқонга) мактубни ҳам юборма...”, – деб Афарундан талаб қилган. Бу икки шахс 722 йилдаги Кум жангида ёнма–ён ҳарбий ҳаракатларни амалга оширган ва бирга Муғ қалъасига чекинишган. Муғ архивида Афарун номига ёзилган Ревакнинг иккита мактуби (В-14, В-16 ҳужжатлари) сақланади. Бу Афарунга тегишли айрим ҳужжатларнинг Деваштич архивидан жой олганини3 кўрсатади. В-14 Хахсар – γ’γsr – Булоқ боши, Самарқанддан 2 фарсах масофадаги мулклик. СДГМ II. C.123-126. 3 СДГМ II. C.124. 1 2 129 ҳужжатида Ревак: “араблар хавфидан қутилганлигини ва миллион (!) дирҳам рад этилганини” баён этади. Ушбу ҳажмдаги пул миқдори, В.А. Лившиц фикрича, 712 йилги “Самарқанд шартномасига” оид.1 Шартноманинг форсий матнида шунча пул миқдори кўрсатилган.2 Демак, Ревак Афаруннинг акаси Ғурак ҳузуридаги вакили бўлиб, у ердаги воқеалардан Афарун ва Деваштични хабардор қилиб турган. Аммо Деваштичнинг Ғурак каби нуфуз ва ҳарбий салоҳиятга эга эмаслигини ҳам эътибордан қочирмаслик керак. Шу боис Деваштич доимо Фарғона, Чоч ва турклардан мадад кутишга мажбур бўлган. У Суғдга турклар ёрдам беришига ўзини ва иттифоқчиларини ишонтирган. Қолаверса, Ғурак ва Деваштич ўртасидаги зиддиятда Харашийнинг ҳам қўли бор эди. Суғддаги бўлинишнинг яна бир сабаби, Суғдга “ёрдамга келган туркларнинг суғдийларни қатағон қилиш” ҳақидаги уйдирма бўлиб, бундан айрим Суғд аслзодалари таҳликага тушиб қолишган эди. Уларнинг бир гуруҳи арабларга хирож тўлаб, истилочиларга “кофир”ларига қарши юришда кўмак беришни ўз зиммасига олишди. Шу шарт билан 10 минг кишилик Ғурак тарафдорлари Самарқандда қоладиган бўлган.3 Итоатдан бош тортган иккинчи гуруҳ вакиллари Иштихон ҳокими Корзанч, унинг жияни Чаланч бошчилигида4 ҳамда Кашшин, Бойорқат ва Собит каби аслзодалар ҳамроҳлигида ўз яқинлари, оила аъзолари билан Хўжанд орқали Фарғонага ўтишни мақсад қиладилар. Фарғона подшоси Алутардан (700-726) водий шаҳарларидан бирига киришларига ижозат сўраб мактуб йўлладилар. Аммо Алутар Харашийнинг суғдийларни таъқиб қилиб келаётганидан хабар топгач, уларга ёрдам беришдан бош тортади.5 Хатто ўз аммакивачаси, Исфара ҳокими Нилан – Балазни6 Хараший ҳузурига – Рих қасрига юбориб,7 СДГМ II. C.131. Смирнова О.И. К истории Самаркандского договора 712 г... C. 57-81. 3 Смирнова О.И. Очерки из истории Согда. C.240-241; История ат-Табари. C.185. 4 История ат-Табари. C.184; Якубовский А.Ю. Итоги работ Согдийско-таджикской экпедиции // МИА. - Москва, 1950. № 15. C. 30-40. 5 История ат-Табари. C. 185; Смирнова О.И. Очерки из истории Согда. C.242. 6 Нилан ва Фарғона подшоси Алутар туркийлардан эканлигини О.И. Смирнова Табарийга суянган ҳолда: “У (яъни Нилан) ҳозирги подшо Алтучўрнинг отаси” ибораси билан изоҳлайди. Қаранг: Смирнова О.И. Очерки из истории Согда... C. 256. 7 Смирнова О.И. Очерки из истории Согда... C. 246. 1 2 130 суғдийлар билан бўлаётган воқеалардан Харашийни огоҳ этади. Абдураҳмон ал-Қушайрий бошчилигидаги қўшин Нилан билан Хўжандга жўнатилди. Шунда суғдийлар вақтинчалик қўнимгоҳ топиб, Хараший билан музокаралар олиб боришда Алутардан уларни қўллаб–қувватлашини сўради. Хараший эса, Алутардан қочқин суғдийларни тутиб беришни талаб қиларди. Алутар бу вазифани 20–40 кун орасида бажаришини айтиб, суғдийларни Исфарадаги Исама ғорига жойлаштирди.1 Араб қўшини келаётганидан хабар топган Корзанч олдида уч йўл: биринчиси, араблар билан жанг қилиш; иккинчиси, совға-саломлар эвазига Хараший шартларини қабул қилиш; учинчиси, Чоч (Сирдарё) дарёсидан ўтиб, ғарбий турклар пойтахти Суёб шаҳрига чиқиб кетиш қолди. Гуруҳдаги айрим савдогар ва заминдорлар Алутарнинг ҳимоясига ишониб, Корзанчнинг учинчи таклифини рад қилишди. Улар бу вазиятдан ўз бойликлари орқали чиқиб кетишга ишонардилар.2 Корзанч гуруҳида тилла камарли зодагонларнинг аксарияти воқеалар гувоҳи Собит Кутна маълумотига кўра, турк маликлари эканлиги3 гуруҳдаги суғдийларнинг катта қисми Суғднинг туркий аслзодалари ва мулкларнинг ҳокимлари бўлганлигини кўрсатади. Корзанч гуруҳи Хўжандни тарк этишга улгурмай, Нилан ортидан ал-Қушайрий бошчилигидаги араб қўшинлари етиб келди. “Собит Иштихоний томонидан бир араб аёли ўлдирилиб, девор тагига кўмилган”и ҳақида туҳмат баҳона билан араблар суғдийларга ҳужум бошлашди. Суғдийлар Хўжанд қалъасига яширинишди. Корзанч чокарларининг арабларга ҳужум қилиб, қурол-яроқ тортиб олишга ҳаракати самарасиз кетди. Натижада, Хараший кўрсатмаси билан суғдийлар қирғинга учради. Улар қуролсиз, ёғоч сўйиллар билан душманга қаршилик кўрсатдилар. Фақат 400 савдогаргина ўз жони эвазига “хун тўлаб” омон қолди.4 Суғдийларга ҳайриҳох бўлган хўжандликларнинг бўйинларига эса тахқиромуз қўрғошин тамға осилди. Қирғинда суғдий ва хўжандликлардан тахминан 300 дан 700 История ат-Табари. C.185. Байхаки, Абу-л-Фазл. История Мас’уда (1030-1041). Пер. с перс., введ., комм. и прил. А.К. Арендса., Москва: Наука, 1969. C. 435. 3 Кадырова Т. Из истории крестьянских движений в Мавераннахре и Хорасане в VIII – начале IX в. Ташкент: Фан, 1965. C.73-74; Смирнова О.И. Очерки из истории Согда. C. 246. 4 История ат-Табари. C.188. 1 2 131 гача киши, жумладан, Корзанч ва Собит Иштихоний ўлдирилди.1 Хараший Фарғона ҳукмдорини ҳам жазолади. Ундан 100 минг динор, 50 та ғулом2 ва 50 та канизак ундириб, Самарқандга қайтди. Бу ноҳақлигига чидай олмаган Алутар 50 минг қарлуқлардан иборат қўшин билан тунда арабларга ҳужум қилиб, бой берган ўлжаларини қайтариб олди.3 Мазкур 719-720 йиллардаги мураккаб воқеалар Муғ архивининг В-17 ҳужжатида ҳам акс этган. Унда Деваштичнинг Хахсар ҳокими Афарунга: “Фарғона подшосидан апвох руч куни Ғўанакка4 ҳарбий бошлиқ келди, мен ҳозир уни ушлаб турибман”, – деб мактуб йўллаши Фарғона ҳукмдорининг Панч ҳокими Деваштич билан эмас, балки Самарқанддаги қонуний подшо Ғурак билан муносабат ўрнатганига ишора беради. Шу боис Деваштич ўз иттифоқчиси Афарунни5 бу ҳақда огоҳлантирган. Хуросон ноиби Деваштични енгишда бану увафа қабиласи мавлоси Сулаймон Абу-Сари, маҳаллий қўмондонлар Шавкар ибн Хумайк (Жамук) ҳамда хоразмшоҳ Чағон, Ахарун ва Шуман ҳокими Ғурам қўшинларидан фойдаланди.6 Ал-Мусайиб билан бўлган жанглардан сўнг Деваштич уч тарафи Қум дарёсининг баланд даралари, бир тарафи Зарафшон дарёси билан ўралган Муғ – Абгор қалъасидан7 паноҳ топди. Узоқ қамалдан сўнг Хараший топшириғига биноан Абу-Сари Деваштич билан музокарага киришди. У Деваштичга ўзини, сафдошлари ҳамда уларнинг оилаларининг даҳлсизлигини сақлашга ваъда берди. Шундан сўнг, Деваштич ал-Мусаййиб билан бирга Хараший ҳузурига жўнатилди. Шартномага мувофиқ, юз оила озод қилиниб, Деваштич тарафдорлари қаршиликни тўхтатган эди. Хараший эса Ғурак История ат-Табари ... C.188; Смирнова О.И. Очерки из истории Согда ... C. 256; Кадырова Т. Из истории крестьянских движений в Мавераннахре и Хорасане ... C.76. 2 Ғулом – асосан аслзодалар учун хизмат қиладиган ҳарбийлар гуруҳи. IX–XII асрларга келиб, айрим ғуломлар ҳаттоки ўз хўжайинларидан ҳам кучайиб кетганлар. 3 Кадырова Т. Из истории крестьянских движений в Мавераннахре и Хорасане. C.77. 4 Бу ерда Ғўанак – “гуноҳкор” маъносида Суғд подшоси Ғуракка нисбатан қўлланилган бўлиши мумкин. Чунки 712 йилдаги “Самарқанд шартномаси” уни гуноҳкор дейишга асос берарди. 5 СДГМ II. C. 119-121. 6 История ат-Табари. C.189. 7 СДГМ I. – C. 8; Васильев Н.А. Согдийский замок на горе Муг // Ленинград, 1936. C. 30-31. 1 132 қароргоҳи Рабинжонда Деваштични Суғд аслзодалари қўлига топширишга ваъда қилди. Аммо ўша пайтда Шарқий вилоятлар ва Ироқ ноиби бўлган Умар ибн Хубайрнинг Деваштични авф этиш ҳақидаги талабига қарамай, Хараший Деваштични Рабинжондаги зардуштийлар ибодатхонасида хочга михлаб хоинларча қатл эттирди. Уни дафн этмоқчи бўлган рабинжонликларга “қиличдан ўтказиш” билан таҳдид солди. Деваштичнинг боши Умар ибн Хубайрга, чап қўли эса Деваштични бартараф этишда иштирок этган, эндиликда Тохаристондаги маҳаллий исёнкор ҳокимларга қарши курашаётган Сулаймон Абу-Сарига юборилди.1 Бу ваҳшийликдан чўчиган маҳаллий ҳокимлар, жумладан Хузорнинг туркий ҳокими Сабкари (Субуғро) ҳам араблар билан муроса қилишга мажбур бўлди. Аммо Хараший уни ҳам Деваштич каби Майдон деган жойда қатл эттирди.2 Бу Харашийнинг ўз рақибларини жисмоний тугатишни бошлаган мунофиқона режаси эди. Шу йўл билан у ҳокимларни бўйсундириш ва исёнларни олдини олиш мумкин деб ўйларди. Аммо унинг бу ҳаракати халифалик маъмурияти ҳамда Умар ибн Хубайрга маъқул келмади. Шу боис, ҳижрий 104 (722/723) йилда Хараший ўрнига Муслим ибн ал-Килабий ноиб этиб тайинланди.3 Хараший 723 йил кузигача Мовароуннаҳрнинг асосий қисмида Халифалик ҳокимиятини ўрнатди. Бу ҳокимиятни Суғд ҳукмдори Ғурак ҳам тан олди. Юқорида таҳлил этилган Муғ архивидаги 1.1 ҳужжати ва бошқа ҳужжатлар бизга VII аср охири – VIII аср бошларида минтақамизда рўй берган сиёсий воқеалар хусусида маълумотлар беради. Тарихимизнинг кам ўрганилган даври – илк ўрта асрларни манбалар асосида таҳлил этиш имконини яратади. Қолаверса, бу ҳужжатлар тарихий шахслар фаолиятига тўғри баҳо бериш, уларнинг ютуқ ва камчиликларидан хулоса чиқариш, энг асосийси тарихий сабоқ учун ёрдам беради. История ат-Табари ... С. 189-190; Смирнова О.И. Очерки из истории Согда ... C. 254; Кадырова Т. Из истории крестьянских движений в Мавераннахре и Хорасане ... C.78; Гафуров Б.Г. Таджики ... Кн. 2. C. 26. 2 История ат-Табари ... C.190; СДГМ II. C. 85, 91–104; Смирнова О.И. Очерка из истории Согда ... C. 255; Chavannes E. Documents sur les T’oukiue (Turcs) оccidentaux. n.3. pp. 148, 291. 3 История ат-Табари ... C. 190. 1 133 LIAO CHINA AND CENTRAL ASIA: KHITAN-TURKIC CONTACT AND CROSS-CULTURAL EXCHANGE* Dilnoza Duturaeva The Chinese factor in Central Asia has been very strong since the second century B.C. The Arab victory over the Chinese army in 751 A.D., along the Talas River, helped to determine the orientation of the region. It is believed that, due to the domination of the Arabs, cultural traits related to the West and to a monotheistic tradition were mirrored or copied, reflecting Middle Eastern beliefs. Had the Chinese won, Eastern philosophy, notably the Confucian traditions, could have dominated. Despite this, it is very hard to say that, after this battle, the Chinese factor in the region disappeared. It has existed at all times in different manners and capacities. The pre-Mongolian period in Central Asia did change, however, after the Talas battle. When Arabs lost their official power in Central Asia at the end of the ninth century, local sedentary dynasties of Iranian origin, such as Takhirids and Samanids, came to the power, and a century later, local nomadic dynasties of Turkic origin, such as Ghaznevids, Qarakhanids, and later Seljuqs and Khwarazmshakhs, dominated. Similarly, in this period in China, nomadic dynasties of non-Chinese origin, such as Khitans and later Jurchens, held the power in China. In this period, a new style of the relations between two regions can be observed. The possibility of a ruling Chinese dynasty, such as the Xi Liao (Western Liao) or Qara Khitai (1125–1218), over the mostly Muslim population of Central Asia is evidence of a turning point in the relations between these two regions1. If the contemporary Central Asian region represents an intersection between the Islamic world and the former Communist world, in the period of the Qara Khitai rule in Central Asia, it was the crossroads between Islamic and Chinese worlds. This empire in Central Asia was known to *This paper was prepared in the framework of the research project supported by the Gerda Henkel Foundation (Germany). I thank Professors of Nanjing University Liu Yingsheng and Hua Tao for their comments on earlier drafts. For a more detailed political history of this state, see Biran, M. The Empire of the Qara Khitai in Eurasian History: Between China and Islamic world, Cambridge University Press, 2005. 1 134 Muslims as the Qara Khitai and to China as Xi Liao. The Qara Khitai is the only Central Asian dynasty to be considered a legitimate Chinese dynasty by Chinese official historiography. In the meantime, the Qara Khitai, being Inner Asian nomads, ruled over a mostly Muslim population. The example of the Qara Khitai provides a unique window on the extensive cross-cultural contacts among China, inner Asian nomads, and the Muslim world, and it developed a new stage of relations between two regions in the pre-Mongolian period. In 1125, Liao Empire (907-1125) of the Khitans was defeated by Jurchens, and unwilling to be dominated by them, several Khitans, headed by Yelü Dashi, came to Central Asia and laid down the foundation for the empire of the Qara Khitai or Xi Liao. Having been referred to as a Chinese dynasty by medieval Chinese historians1 and as the “Infidel Turks” in Muslim sources, the Qara Khitai was the only Central Asian dynasty mentioned as a barrier that protected Islam from its enemies.2 With its capital in Balasaghun, the state of the Qara Khitai had vassals such as the Idiquts of Turfan, Eastern and Western Qarakhanids, Khwarezmshahs, Qarluqs, Qangli, Qipchaqs, and Naimans, and after the battle of Qatwan in 1141, the borders of this state extended to as far as the Aral Sea to the west, Eastern Turkestan to the east, lake Balqash to the north, and Khotan to the south. Here I would like to notice the following information quoted from the work Tarīkh-i Jahāngushā by Āta Malīk Juwainī. Juwainī mentions the following story that he heard from his nephew. Having heard that Khwarezmshah defeated the Qara Khitai in 1210, his nephew’s mentor grieves deeply. When asked about the reason, he answers as follows: “Beyond these Turks (i.e., Qara Khitai) are a people stubborn in their vengeance and fury and exceeding Gog and Magog in the multitude of their numbers. And the people of Khitai were in truth the wall of Zul-Qarnain between us and them. And it is unlikely, when that wall is gone, that there will be any peace within this realm or that any man will recline in comfort and enjoyment. Today I am in mourning for Islam”.3 Tuotuo脱脱。Liao shi遼史 [History of the Liao dynasty], ch. 30, Beijing 1974, vol. 1, pp. 351-360. Mīrkhwānd, Muḥammad ibn Khandshāh, Tārīkh-i ravżat aṣ-ṣafā, 4, Tehrān, 1960, p. 71; Dhahabī, Shams ad-Dīn Muḥammad b. Aḥmad, Ta’rīkh al-Islām, Ed. by B.‘A Ma’rūf, vol. 62, Beirut, 1988, p. 330; Juwainī,ʽAlā’ al-Dīn ʽAtā’-Malik, The History of the World Conqueror, Tr. by J.A. Boyle, Rpr. Manchester, 1997, pp. 79-80, 89. 3 Juwainī, ʽAlā’ al-Dīn ʽAtā’-Malik, The History of the World Conqueror, p. 347. 1 2 135 The Islamic records mention that the Khitans, the people who established the Qara Khitai state in Central Asia, came from China.1 Several records mention them as the “Kafir Turks”.2 While some medieval Muslim historians took them for the Chinese, they were Turks for the other group. There are certain historical reasons for this. Because of the Chinese influence, not all medieval Muslim authors could distinguish between Khitai (Qitāy) and China (al-Ṣīn). Al-Bīrūnī was one of the first Muslim authors who knew enough about China to be able to distinguish between Qitāy (Khitai), which controlled the northern part of China and al-Ṣīn(the Song dynasty), which was ruled in China’s central and southern regions.3 There are also other types of sources from this period that distinguish northern and southern territories of China. For instance, in Kāshgarī’s late 11th century encyclopedic dictionary of Turkish language appears new knowledge about political division of China. Kāshgarī used terms Chīn for the northern and Māchīn for the southern part of China.4 Later, these terms would often appear in Muslim sources.5 In the 12th century, zoological work of Marwazī, territories of China divided into three categories: Ṣīn, Qitāy (Khitai), and Uighurs.6 Al-Bīrūnī and Marwazī provided their information based on an embassy that reached the capital of the Ghaznavid dynasty (962–1186) in 1027, which will be described below. It is also important to notice that the authors relied on primary information and distinguished between Khitai and other parts of China, and they still identified Khitai as China. Later, the Western Liao Bākran, Muḥammad ibn Najīb, Jahān nāmah, Ed. by Iu.E.Borshcevskii, Moscow: Izdatelstvo vostochnoi literatury, 1960, p. 39; Jūzjānī, Minhāj al-Dīn, Ṭabaqāt-i Nāṣirī, Tr. by Raverty, H.G., London, 1881-1899, 2 vols., vol. 2, p. 900; Ibn al-Athīr, ʽIzz al-Dīn ʽAlī. Al-Kāmil fī al-ta’rīkh, Tr. by Bulgakov P.G., Tashkent: Uzbekistan, 2006, pp. 183-184. 2 Ibn al-Qalānisi. Dhayl tā’rīkh Dimashq, Ed. by Amedroz, H.F., Leiden, 1908, p. 275; Ibn al-Athīr, Al-Kāmil fī al-ta’rīkh, pр. 211-212; al-Ḥusaynī, Ṣadr al-Dīn ʽAlī. Akhbār al-dawla al-Saljūkiyya (Zubdat al-tawārīkh), Tr. by Buniyatov Z.M. Moscow: Nauka, 1980, p. 91. 3 al-Bīrūnī, Muḥammad b. Aḥmad. Kitāb al-ṣaydana fī al-ṭībb.Tr. and ann. by Karimov, U. I., in Abu Raikhan Beruni: Izbrannyi proizvedeniya, vol. 4, Tashkent: Fan, 1973, pp. 417, 810-811; See also: Park, H. Mapping the Chinese and Ilamic Worlds: Cross-Cultural Exchange in the Pre-Modern Asia, Cambridge University Press, 2012, pp. 78-79. 4 al-Kāshgharī, Maḥmūd, Divan lughat at-Turk, Tr. by Auezova, A.M., ind. by Ermers, R., Almaty, 2005, p. 424. 5 For the Chīn and Māchīn terms, see: Biran, M. The Empire of the Qara Khitai in Eurasian History, p. 98; Abduholiq Abdurasul o’g’li, Chin va Mochin, Tashkent: Fan, 2006, pp. 7-19, 72-98. 6 Marwazī, Sharaf al-Zamān, Ṭabā’iʽ al-ḥayawān (Sharaf al-Zamān Ṭāhir Marwazī on China, Turks and India).Ed. and tr. by Minorsky, V., London, 1942, p.6, tr.18. 1 136 Empire (the Qara Khitai) was also known as one form of China. On the other hand, Khitans had been, for quite a long time, subject first to the Turkic (552-745) and then to the Uighur qaganates (744-840). Later in the 10th century, when the Khitan state (907-1124) had been established, the Uighurs of Turfan (867-1368) became subject to the new state. Despite the fact that the Khitan state came under strong Chinese influence, the experience of the Turkic peoples was present in government, language, religion, and in many other fields. Relations between Khitan and Turkic people before the 10th century, when the Liao Empire was established, were mentioned only in several Chinese and Turkic sources. These first interactions between Turkic people and Khitans were mentioned in Chinese sources of the seventh century and Turkic sources of the eighth century. According to the Chinese sources in the sixth century, Khitans were subjects of the Turkic qaganate, but later during the Tang dynasty in China, Khitans often changed their suzerain, sometimes being under the Tang dynasty and sometimes under the Turk qaganate.1 Turkic sources, particularly the epitaphs of Kul Tegin and Tonyukuk, where Khitans were mentioned as Qytan or Qitai, also confirmed this evidence in Chinese sources about the changeable status of the Khitans.2 Almost during the whole period of the Uighur qaganate, from the middle of the eighth century till the middle of the ninth century, Khitans were subjects of this Turkic state, and only after the collapsing of the Uighur qaganate did they again become subjects of the Tang dynasty.3 No doubt, these close relations with Turkic people influenced several fields of the Khitan society, and some features already can be observed during the Khitan state Liao, which was established after the collapse of the Tang dynasty in the beginning of the 10th century. For instance, there are many administrative positions and titles in the Liao and Xi Liao states that originally have connections with the Turkic world. Taskin, V.S. Materialy po istorii drevnikh kochevykh narodov gruppy dunkhu.Moscow, 1984, p. 155-157, 159. 2 Malov, S. E. Pamyatniki drevne tyurkskoy pis’mennosti: teksty i issledovaniya, Moscow-Leningrad, 1951, pp. 38, 40, 43, 64-66. 3 Taskin, V.S. Materialy po istorii drevnikh kochevykh narodov gruppy dunkhu, pp. 170-171. 1 137 Title Description Origin Titles Used in the Liao Empire The highest title in Khitan adminis- This title has a connection with tration, which was given for special Turkic word ogüt [advice]. achievements. The holder of this title 于越 （Yúyuè） has no obligations or functions but was higher all other officials. (Ye Longli 葉隆禮. Qidan guo zhi 契丹國志 [History of the Khidan State], Shanghai, 1985, ch.6, p. 59) Khitan title, which was given to Scholars see connections in the rich noblemen for 10 heads of oxen, name of this title with Turkic camels, and 100 horses. It was the word Sällä [Turban]. (Wittfogel Feng Chia-Sheng, History of sign of richness, and in order to show K.A., Chinese Society, p. 290; see also 舍利 (Shèlì) that one had this title, a man wrapped comments of V.Taskin in Longli, Ye. guo zhi (Istoriya gosudarstva his head with a piece of fabric. (Ye Qidan Kidaney), p. 369) Longli 葉隆禮.Qidan guo zhi 契丹國志, [History of the Khidan State],ch. 23, p. 255; see comments of V. Taskin in Longli, Ye. Qidan guo zhi (Istoriya gosudarstva Kidaney).Tr. by Taskin, V. Moscow, 1979, p. 341) One of the highest titles in Khitan administration. A Khitan official who was responsible for matters of the Emperor clan. Even this position and title in this meaning was first established by the founder of the Khitan 惕隱(Tìyǐn) state Abaoji (907-926); it was already in use among Khitans before this time as well regarding an official responsible for morals. (Ye Longli 葉隆禮.Qidan guo zhi 契丹國志 [History of the Khidan State],ch. 2, p.12; see comments of V. Taskin in Taskin, V.S. Materialy po istorii drevnikh kochevykh narodov gruppy dunkhu, p. 380) 138 This title came from Turkic title Tegin or Tigin, which was for young family members of the Turkic qagan. (Wittfogel,K.A., Feng Chia-sheng. History of Chinese Society: Liao (907-1125), Philadelphia, 1949, p. 432; Duman,L. I., K istorii gosudarstv Toba Wei i Liao iikhsvyazey s Kitayem, in Ucheniyi zapiski Instituta vostokovedeniya, Leningrad, 1955, vol. 11, p. 32) This title was in use before the Liao This is a Khitan version of the state. It was a military title, and the Turkic title Irkin[governor]. 夷離巾 holder had some judicial functions as (See comments of V.Taskin in Longli, Ye.Qidan guo zhi, p. 314, 345; Duman, （Yílíjīn） well. (Longli, Ye. 葉隆禮. Qidan guo zhi 契 L.I. K istorii gosudarstv, p. 31) 丹國志 [History of the Khidan State], ch. 1, p. 1) ‫تيانكو‬ (Tayānkū) Titles Used in the Xi Liao (Qara Khitai) Empire A military title, chamberlain. (Juwainī, A Turkic title Tayangu (from ʽAlā’ al-DīnʽAtā’-Malik, The History of the Tayandi [to lean, to rely on]). World Conqueror, pp. 74–75) (al-Kāshgharī, Maḥmūd, Divan lughat at-Turk, pp. 1024-1025) A representative of the Qara Khitai A medieval Islamic (AraGurkhan in the subject states of Cen- bic-Persian) term meaning, ‫( شحنة‬Shiḥ- tralAsia.(Juwainī,ʽAlā’al-DīnʽAtā’-Malik, roughly, “military administraThe History of the World Conqueror, p. 356) tor.” The term was used parna) ticularly for the Seljuk Turks’ representative in Iraq. A post in the local administration of Turkic title basqaq, equiva八思哈 the central government. (Song Lian 宋 lent of shiḥna mentioned above. （bāsīhā） 濂.Yuan shi 元史 [The Official History (Biran, M. The Empire of the Qara of the Yuan], Beijing, 1976, ch. 120, pp. Khitai in Eurasian History, p. 226) 2969–2970) Moreover, the ruler of the Khitan state had a Turkic title Qagan. According to Australian linguist D. Kane, who did research on Khitan language and script and published his results on deciphering this script, the whole name of the Khitan state was in use in the following way: “Great Hu.rả Qid.ún gúr:en.” This name in epitaphs of Khitan rulers is not always the same. It depends on the period when the epitaphs were written. The Khitans changed their name four times. When the state was called the Khitan state, then in epitaphs, it appeared as “Great Qid.ún Hu.rả gúr:en,” and when the state was called the Liao state, then in epitaphs, it appears as “Great Hu.rả Qid.ún gúr:en.” The last time the name of the state was changed, it was called the Liao state, and this name remained till the end of the state. The Qara Khitai regarded themselves as the continuation of the legitimate dynasty in exile, and used the name in use at the time of the destruction of their state in the East, the Liao Khitan. According to D.Kane, the 139 word hura was misinterpreted by local Turkic speakers as qara, which means “black” and “great.” For example, the local Qarakhanids dynasty in Central Asia of that period used Qarakhan, which had them, earning “Great Khan.” I suggest that the same thing happened with the title Gurkhan. The rulers of the Qara Khitai state are called as Gurkhans. This title was not in use in Central Asia before the Qara Khitai; at least, there is no evidence in sources that this title was in use. Michal Biran suggested that this title was chosen by the Qara Khitai in order to legitimize their rule in Turkic Central Asia.1 But, there was no need to use a new title because they already had a title that was in use in the region. This title was Qagan. The two last words in the title of the ruler Gur:en qan, qaghan were mispronounced in a Turkic way as Gurkhan. Though this title was mispronounced, the word Qagan contained in this title had its effect anyway. This title in records was never mentioned before Dashi. This word was unknown at all to Muslim authors who mention the title Gurkhan in time of Dashi. In my opinion, the term Gurkhan in the region is specifically linked to the Qara Khitai time. Later, this title was used by the Kereits, which came to them through the Naimans. There are also numerous words in the Khitan language that have a Turkic origin.2 Relating to this is information that is provided in the official chronicle of the Liao dynasty, Liao shi, that, when a Uighur delegation visited Khitan state in 925, it was accompanied by the brother of the emperor, who in 20 days, learned the Uighur language; some scholars suggest that Khitan language was very close to Turkic languages. One of them is Frederick Mote, who suggests that the Khitans’ ethnic origin could have connections with Turkic peoples.3 There are some Central Asian scholars who also follow this hypothesis.4 Russian scholar Kara suggests that the Small Khitan script was founded based on the Uighur writing system.5 In my opinion, a person who followed this delegation already should have known some Turkic languages and, for this reason, was able to learn the Uighur language very quickly. Besides, Khitan emperors from the Biran, M. The Empire of the Qara Khitai in Eurasian History, p. 38. Taskin, V. S. Opyt deshifrovki kidanskoi pismennosti, in Narody Azii i Afriki, Moscow, 1963, vol. 1, pp. 133, 134, 136, 137, 142, 144, 145. 3 Mote, F.W. Imperial China 900-1800, Cambridge, MA: Harvard University Press, 1999, p. 43. 4 Xo’jaev, A. Buyuk Ipak yo’li: munosabatlar va taqdirlar, Tashkent: O’zbekiston milliy entsklopediyasi, 2007, p.10. 5 Kara D. Knigi mongol’skikh kochevnikov, Мoscow: Nauka, 1972, p.10. 1 2 140 Yelü clan had a marriage tradition with the Xiao clan, which had ethnic origin with Uighurs. Therefore, family members of the Khitan emperor probably knew some Turkic language. Moreover, Khitan emperors should have had officials in the court who knew Turkic languages in order to use this language in official correspondence with neighbouring Turkic countries. According to Kāshgarī, “The Peoples of Māchīn and Chīn1 speak their own language, but the residents of towns speak the Turkic language as well. They write their letters to us in the Turkic language”.2 The Khitan state seems to have aroused interest in Central Asia and tried to establish diplomatic relations with Central Asian rulers. According to Marwazī, “The Qitay and Uighur mix with the Turks. . . . They have relations and correspondence with the kings of Transoxiana”.3 He also provided information about a Khitan embassy to Sultan Mahmud (999-1030), the ruler of the Ghaznavids. In 1024, Mahmud Ghaznavi had his most famous expedition to India, and Marwazī mentioned that this embassy was sent after the Khitan ruler heard about Sultan Mahmud’s successful march on India.4 The letter, which was sent by the Khitan ruler to Mahmud Ghaznavi, was also shown to be written in 1024. Al-Bīrūnī, who worked in the court of Ghazna, himself mentioned in his writings that he talked with the emissary of the Khitan emperor.5 But, he did not provide the year when this emissary arrived. The Persian geographer Gardīzī (1049-1062), who was his contemporary, recorded the year as 1026 and provided information on the discussions of the Mahmud According to Kāshgharī, Māchīn was a 4-month trip away from Chīn, and it was known by the name of Tawghach. Chīn meant “China” (i.e., Khitan). al-Kāshgharī, Maḥmūd, Divan lughat at-Turk, p. 424. 2 al-Kāshgharī, Maḥmūd, Divan lughat at-Turk, p. 69. 3 Sharaf az-Zamān Ṭahīr Marwazī, Ṭabāʼiʻ al-ḥayawān (Abvābu fi-s-Sīnni va-l-Turki va-l-Hindi). Ed. and tr. by Minorsky, V. London, 1942; see Arabic text, p. 3. 4 Sharaf az-Zamān Ṭahīr Marwazī, Ṭabāʼiʻ al-ḥayawān (Abvābu fi-s-Sīnni va-l-Turki va-l-Hindi), p.19. 5 al-Bīrūnī, Muḥammad b. Aḥmad. Kitāb al-ṣaydana fī al-ṭībb, p. 417. 1 141 Ghaznavi with this emissary.1 Marwazī gave information that this event was happened in 1027, and he also provided an Arabic translation of the letter of the Khitan emperor to Sultan Mahmud.2 According to the abovementioned records by Kāshgarī, the letter sent to Mahmud Ghaznavi might also be written in the Turkic language.This letter has a list of souvenirs that arrived with the emissary to the court in Ghazna: several types of fabric, silk, furs of sable martens, sable martens, grey squirrels, musk, bow and arrows.3 Here, it should be noted that musk was one of the most widespread goods of Khitans in the Turkic world. Al-Bīrūnī quoted that musk was divided into two types, Turkic and Indian, and the best Turkic musk was Khitan (Qitāy).4 There is no information about this emissary in Chinese sources. Gardizī recorded that the answer of Mahmud Sultan regarding to the marriage exchange was not positive.5 Probably, Chinese official historians preferred not to record this unsuccessful event in chronicles. The first information about the Ghaznavid state in Chinese sources appeared a century later.6 However in the letter of the Khitan empire was mentioned a marriage alliance with one of the Turkic rulers: “And as there happened to be an alliance with Qadir Khan through an noble lady from the bosom of my house who became married to his son Chaghri Tegin, and (thus) both houses became united through her, we have ordered Qadir Khan to open the road to our envoy to him (i.e. to Mahmud) and to his envoy to ourselves, chosen from among men of sound judgment, intelligent and serious, so that we many inform him of how things stand with us, and communicate with him on what there is in the world, while establishing the custom of mutual donations, in friendship with him….“7 Abū Saʽīd ʽAbd al-Ḥayy Gardīzī, Zayn al-Akhbār. Ed. by Nazim, M., London, 1928, p. 87. Sharaf az-Zamān Ṭahīr Marwazī, Ṭabāʼiʻ al-ḥayawān (Abvābu fi-s-Sīnni va-l-Turki va-l-Hindi), p.19. 3 Sharaf az-Zamān Ṭahīr Marwazī, Ṭabāʼiʻ al-ḥayawān (Abvābu fi-s-Sīnni va-l-Turki va-l-Hindi), pp. 19–20, Arabic text pp. 7–8. 4 al-Bīrūnī, Muḥammad b. Aḥmad. Kitāb al-ṣaydana fī al-ṭībb, p. 810. 5 Abū Saʽīd ʽAbd al-Ḥayy Gardīzī, Zayn al-Akhbār, p. 87. 6 Zhou Qufei 周去非, Lingwai daida jiao zhu 嶺外代答校注 [Notes From the Land Beyond the Passes, with annotations and footnotes]. Ed. by Wuquan, Yang. Beijing, 1999, p. 99. See also: Park, H. Mapping the Chinese and Islamic World, p. 47. 7 Sharaf az-Zamān Ṭahīr Marwazī, Ṭabāʼiʻ al-ḥayawān (Abvābu fi-s-Sīnni va-l-Turki va-l-Hindi, pp. 1 2 142 This embassy could be the same delegation which was mentioned in Liao shi: “In 1020 the country of Dashi (大食) sent messengers to offer ivory (or elephants) and local products and request a wife for Cehai”. “In 1021 the king of Dashi (大食国王) again sent messengers to request a marriage alliance. Kelao, the daughter of Husili, a court noble of princely rank, was given a title of princess and was married to him…1 Some Chinese scholars suggest that the term Dashi (大食), which generally was in use regarding Arabic countries in the medieval Chinese world, during the Liao dynasty in China, was used mainly regarding to the Turkic countries of Central Asia.2 Huang Shijian compares these two accounts and suggests that Cehai and Chaghri Tegin who was mentioned in the Chinese and Arabic sources is the same person, who was probably a son of a governor of the Qarakhanids.3 Khitans in that period was very well known in Central Asia. Some Khitan tribes that did not want to be in the Liao state went west before the Qara Khitai state established and settled in the Central Asia region. These migrations of the Khitans were mentioned in Islamic records. For instance, according to Ibn al-Athīr, in 1017 and 1018, more than 300,000 families of Turkic tribes left China; among them were the Khitans. Taking advantage of illness of Tughankhan, the ruler of the Qarakhanids (9981018) wanted to conquer the country. When they came as close as 8 km to Balasaghun, the capital of the Qarakhanid, Tughankhan learned about this and raised a 120,000 strong army. Having heard this, the Khitans went back, but Tughankhan chased them for 3months, killed 200,000 of 19-20, Arabic text pp. 7-8. 1 Tuotuo 脱脱。Liao shi 遼史 [History of the Liao dynasty], ch.16, pp.188-189. 2 Shen Fuwei 沈富伟, Zhong Xi wen hua jiao liu shi 中西文化交流史 [History of the Cultural Exchange Between China and the West ], Shanghai: Renmin, 1985, p. 218; Huang Shijian 黄时鉴, Liao yu “Dashi” 辽与”大食” [Liao and Dashi], in Huang Shijian Wenji 黄时鉴文集 [Selected Works of Huang Shijian], Beijing: Zhongxi Shuju, 2011, in 3 vols., vol.2, pp. 16-30. 3 Huang Shijian黄时鉴, Liao yu “Dashi” 辽与”大食” [Liao and Dashi], pp. 23-24. About origin of this delegation see also: Wittfogel, K. A., Feng Chia-sheng. History of Chinese Society: Liao, pp. 317-318. 143 them, and took 100,000 prisoners.1 Apart from Ibn al-Athīr, according to Bar Hebraeus, this event took place in 10142 or, according to Narshakhī, in 1012 and 1013.3 According to Ibn al-Athīr, 16,000 families of the Khitans were moved by the ruler of the Qarakhanid state Arslankhan (1102-1130) to Transoxiana and used to guard the borders of the state. As the population of the Khitans grew, Arslankhan separated them from their wives. After this, the Khitans moved to Balasaghun and settled there. There, they often had skirmishes with Arslankhan.4 The marches by the above-mentioned Khitans to the western regions is not mentioned in Liao shi. Considering this, G.G. Pikov has concluded that it might be the Mongol and Turkic tribes who lived in the western border areas of the Khitan state who marched.5 According to Liao shi, in 1012, the Tatar tribes, who lived within the Khitan state, rebelled. This rebellion started in Kedun, then all the border tribes joined this movement. Though the rebellion was crushed in 1013 by Liao aristocrat Yelü Huage, most Tatars succeeded in escaping to the west.6 Chasing them, Yelü Huage encountered the military forces of this state for unauthorized entry into the Qarakhanid state. During the battle, Huage took as prisoners several military of the Qarakhanid army. But having seen among them the folk of the Liao state,7 he immediately set them free.8 If the records are analyzed, this might be the Chinese version of the event described by Ibn al-Athīr, Bar Hebraeus, and Narshakhī. First, if the years of both events are compared, it becomes clear that they took place at the same time. Second, during the Tatar rebellion, the Khitans Ibn al-Athīr, Al-Kamīl fī-t-Tāʼrīkh, pp. 183-184. Bar Hebraeus, The Chronography of Gregory Abu’l Faraj … commonly known as Bar Hebraus. Tr. by Budge, E.A.W. London, 1932. 3 Mīr Ḥaydar b, Alī Ḥusaynī Rāzī, Ta’rīkh-i Ḥaydarī, ExtracTarikh-i Shahrukhi in Muḥammad Narshahi, Ta’rīkh. Ed. by Schefer, C. as Description de Boukhara par Nershahy, Paris, 1892, p. 233. 4 Ibn al-Athīr, Al-Kamīl fī-t-Tāʼrīkh, pp. 244-245. 5 Pikov, G.G. Zapadnye Kidani, Novosibirsk, 1989, p. 74. 6 A large number of the Khitans might have fled with the Tatars. This event matches the immigration of the Khitans, the years of which coincide with those mentioned above by Ibn Al-Athīr, Bar Hebraeus, and Narshakhī. 7 They might refer to the Khitans. 8 Tuotuo 脱脱。Liao shi 遼史 [History of the Liao dynasty], ch.15, pp.172-173; Wittfogel, K. A. Feng Chia-sheng, History of Chinese Society: Liao, p. 587. 1 2 144 also might have joined together with other tribes who were discontented with state policy. As the rebellion was crushed, the Khitans who joined the rebellion fled to the west together with the Tatars. This matches the records mentioned in the Islamic sources: “More than 300,000 families of Turkic tribes, among them there were also the Khitans”.1 Third, the battle between Tughankhan and the Khitans described in the Islamic sources might actually be the battle between Yelü Huage and the Qarakhanid army mentioned in the Chinese source. True, Yelü Huage in fact was chasing the rebels running away from him, but the Islamic authors might not know about that. For this reason, it was understood that the rebel tribes and the army led by Yelü Huage were marching on Bаlasаghun to invade it. Taking into account the views mentioned above, it can be concluded that Liao shi also mentioned that the Khitans migrated to Transoxiana before the Qara Khitai. Besides this, the Chinese source contains another record that is worth attention. According to it, the Khitans migrated to and settled in Transoxiana even before this event. This is confirmed by the prisoner Khitans among the Qarakhanid army who were set free by Yelü Huage. The Khitans who established the Qara Khitai state were thus well known to Central Asia. The local population took the Qara Khitai both as Turkic and Chinese dynasties. For this reason, the Qara Khitai did not face much difficulty in legalizing their rule because, in both terms, they had the right to establish their rule in this region, first, as a Turkic dynasty and, second, as a Chinese dynasty. Several Qarakhanid rulers were proudly named by the title Tamghach Khan (Turkic the Chinese khan).2 In this way, the reputation of the Chinese worlds among the Qarakhanids and the fact that the local territories belonged to the Chinese empire created a basis for the sinicized Qara Khitai to legalize their state as a Chinese dynasty. Therefore, a conclusion may be drawn that the Qara Khitai were not completely unknown to the local region, and in order to legalize their rule, they had to accept neither local title nor Islam because Ibn al-Athīr, Al-Kamīl fī-t-Tāʼrīkh, p. 183-184. Biran, M. Qarakhanid Studies From the Qara Khitai Edge, in Cahiers d’Asie Centrale: Études Kharakhanides, Tashkent, 2001, vol. 9, pp. 78, 85. The word Tamghach originated from Tabghach (Chinese Tuoba), the ruling tribe of the Northen Wei Dynasty (386–534). Until the early 13th century, according to Orkhan sources, this name was the name that the Turkic peoples usually used in China. 1 2 145 the Turkic title had been used anyway in respect to the Qara Khitai rulers. And, as the Chinese emperor, he had a high reputation among the Turkic population even without accepting Islam. The fact that the local dynasties recognized the Qara Khitai as a Chinese dynasty created for them grounds for legalizing their rule without accepting Islam. The history of contact and exchange between Khitan and Turkic people offers one of the most remarkable cases of a pre modern encounter and international relations because it was the time when the worlds of China, the Inner Asian nomads, and Islam were joined for the first time. This contact was without interruption for seven centuries, beginning from the military battles between Turk qaganate and Khitan tribes and ending with the fall of the Qara Khitai state, which ruled in Turkic Central Asia. Chinese and Muslim historians of that epoch documented the increase of knowledge in their societies about each other. Central Asia was a bridge between two worlds in this process and facilitated the rise of Chinese knowledge about Islamic and particularly Arabic worlds. In the meantime, political and cultural contacts between Liao China and Turkic Central Asia developed knowledge about China in the Islamic world. Central Asian scholars of that epoch knew enough about China to be able to distinguish between Khitans (Qitāy) and Song China (al-Ṣīn). One of the first Muslim authors who recorded the first relative information about China was al-Bīrūnī, a Central Asian scholar. The lack and nature of the sources make it hard to evaluate the degree of cross–cultural contacts between Liao China and Central Asia. Liao China had a very open external policy and, unlike other powers of that epoch in China (Song, Jin, and Xi Xia), was very interested in western territories, particularly in the Turkic states of Central Asia. Liao China had embassy exchanges not only with neighboring Uighurs and the Qarakhanids, but also tried to establish contact with the Ghaznevids. For this reason, some Chinese scholars suggest that the term Dashi (大食), which generally was in use regarding Arabic countries in the medieval Chinese world, during the Liao dynasty in China, was used mainly regarding to the Turkic countries of Central Asia.1 Moreover, in the Shen Fuwei 沈富伟, Zhong Xi wenhua jiaoliu shi 中西文化交流史 [History of the Cultural Exchange Between China and the West ], p. 218; Huang Shijian 黄时鉴, Liao yu “Dashi” 辽与”大食” [Liao and Dashi], pp. 16–30. 1 146 twelfth century Chinese source, the Ghaznavids’ state was mentioned as one of the Dashi states.1 If Chinese sources are examined, taking into the account this information, it will help to make new suggestions on Khitan -Turkic and Sino-Turkic relations and could in the future shed further light on cross-cultural contacts in the tenth to twelfth centuries. Zhou Qufei周去非, Lingwai daida jiao zhu嶺外代答校注 [Notes From the Land Beyond the Passes, with annotations and footnotes], p. 99. 1 147 REFLECTION OF BUKHARA-ZUNGHAR RELATIONS IN THE DIPLOMATIC CORRESPONDENCE1 Gulchekhra Sultonova Introduction This paper addresses a number of letters drawn from Bukhara’s diplomatic correspondence with the Zunghar Khanate that have been preserved in Inshā’ collections and have not been thoroughly investigated by scholars.2 I argue that diplomatic correspondence drawn from early modern Bukhara represent an overlooked and yet extraordinarily important source on the history of the diplomatic relations of the Central Asian region as a whole. My hope is that, by examining one aspect of Bukhara’s international relations, the information provided in these letters will illuminated this poorly researched field. More directly, analyzing these letters can give us direct insights into the actual state of interrelations between the Bukhara and Zungharia in the pre-colonial period, and the main factors leading to their incorporation as colonies of the Russian and Chinese (Qing) empires, respectively. The topic of diplomatic correspondence among Central Asian States in the 16th-19th centuries has received some attention, but there are many problems yet to work out. For example, there has been some work on diplomatic exchanges between the various Central Asian states and India, This paper is based primarily on information found in two sources, Majmūa’-ī Munša’āt wa Munšūrāt and Maktūbāt, Munša’āt wa Munšūrāt . I became familiar with these manuscripts in while work on the project “Correspondences as a source for relations between Central Asian khanates 16th-19thcenturies” with the support of the Gerda Henkel Foundation. I am grateful to the Foundation for supporting my work on this project, and for giving me the opportunity to work in the multiple libraries and archives in the world. 2 The Zunghar (Djunghar, Junghar) Khanate, a nomadic power on the Eurasian steppe, was founded in1656. It covered the area called Zungharia, which stretched eastward from present day eastern Kazakhstan to the western end of the Great Wall of China, and north ward from present day northern Kyrgyzstan to southern Siberia. Most of this area is now part of Xinjiang, China. In 1678 Galdan received from the Dalai Lama the title Boshogtu Khan. This confirmed the Zunghars as the new leading tribe of the Oirat. However, the Zunghar rulers bore the title of Khong Tayiji (originally meaning crown prince, from the Chinese title, Huang Taizi) while their state was often referred to as the Zunghar Khanate. After the deaths of Galdan Boshogtu Khan and Tsewang Rabtan, the Khanate began to decline; it was annexed by the Qing Dynasty in 1756-59. For more detail on the Zunghar Khanate, see: Zlatkin I.Ya. Istoriya Djungarskogo khanstva 1635-1758. Moscow: Nauka, 1983 and W. Ethwood. Encyclopedia of Mongolia and the Mongol Empire, New York: Facts on File, 2004, p. 622. 1 148 Persia, the Ottoman Empire, Russia and China.1 Yet past research into this body of literature has almost completely overlooked correspondence among the various Central Asian Khanates themselves. My previous work identifies some diplomatic correspondence related to the Central Asian Khanates.2 But these observations have been made in passing; a more complete analysis is yet to be done. Additionally, further investigation indicates that many of the diplomatic letters that were sent from the Khiva, Khokand, and the Kazakh, Yarkand (Eastern Turkestan, Kashgar3), and Zunghar Khanates to Bukhara or from Bukhara to these other states in the 18th and 19th centuries, have been completely overlooked. The authors of these diplomatic letters were generally high officials in the civilian administration, tradesmen or members of the ulema.4 An analysis of these materials provides direct evidence about circumstances pertaining to the interrelations of Central Asian states in that period and the various internal and external factors that influenced these relations, most notably the colonial expansionist policies of Russia, China and Haydar, Mansura. Relations of Abdullah Khan Uzbeg with Akbar, Cahiers du Monderus seet soviétique.1982, vol.23, no.3-4, pp. 313-331. Saray, Mehmet. Rus Işgali Devrinde Osmanlı Devleti – Tūrkistan Hanlıkları arasındaki Siyasi Münasebetler (1775-1875), Türk Tarih Kurumu Basımevi, Ankara,1994; Nicola di Cosmo, A set of Manchu documents concerning a Khokand mission to Kashgar. Central Asiatic Journal. Vol.4, issue 12. 1997, p. 159-199; Sefatgol, Mansur&Nobuaki Kondo. Persian historical epistles from Iran and Mawaraannahr: Safavids, the Uzbeks, and the Mangits (with an edition of selected epistles), Research Institute for languages and Cultures of Asia and Africa (ILCAA), Tokyo; Noda Lin, Onuma Takahiro. A collection of document from Kazakh to the Qing dynasty, TIAS Central Eurasian Research Series Special issues 1. Japan. Tokyo. 2010. 2 Sultonova G. Svyazi Bukharskogo khanstva s Kazakhskim i Yarkendskim khanstvami vo vtoroy polovine XVI veka. / Avtoreferat dissertatsii poluchenie na nauchnoy uchennie stepeni kandidat istoricheskix nauk. Tashkent, 2007; Her. The dynamics of interrelations Bukhara and Yarkand khanates: inter and external factors. / In edited book  Hisao Komatsu, Åžahin Karasar, Timur Dadabaev, Guljanat Kurmangaliyeva Ercilasun, Central Eurasian Studies: Past, Present and Future. Istanbul, 2010, pp. 165-172; Her. Trade relations between Bukhara and Yarkand Khanates in the 16th and early 17t h Century / In Journal of International Institute of Central Asian Studies under the auspices of UNESCO, Vol. 11. 2010, pp. 40-48; Her. Khatlar va Faktlar: Markaziy Osiyodagi vaziyat va mintaqa davlatlarining uzaro munosabatlari tarixi. / In Professor Roziya Mukminova nomidagi Respublika Yosh tarixchilar ikkinchi an’anaviy ilmiy konferensiyasi materiallari tuplami.Toshkent: Fan, 2010, pp. 88-96. 3 There is work by Nicola di Cosmo which presented some letters of Alim Khan (ruler of Khokand khanate that founded in 1710 in Fergana valley in Central Asia) to the ruler of Kashgar. For detail on this question see Nicola di Cosmo. A set of Manchu documents concerning Khokand mission to Kashgar. pp. 159-199. 4 Here the ‘ulema’ word means the religious persons as the represent of the Nakshbandia order that played an important role in Central Asia in 16th-19thcenturies. 1 149 England, as well. Furthermore, the diplomatic correspondence included in Inshā’ collections,1 many of which are held in the archival chancellery’s collection,2 as well additional diplomatic correspondence found in local manuscripts,3 represent one of the most important sources for accessing Central Asian diplomatic history. Background of question My investigation into early modern Central Asian diplomatic relations history has led me to conclude that scholars who have worked on this question have generally focused attention on the interrelations of Bukhara and the Kazakh Khanate, Bukhara with Eastern Turkestan, or Zungharia with the Kazakh Khanate in 16th-19th centuries. This is evident in the works of G.N. Potanin, V.A. Moiseev, S.A. Yedilkhanova, B.P. Gurevich, A. Burton, M.Kh. Abuseitova, and D. Saparaliyev.4 Works that engage the 18th and 19th centuries have tended to draw their information primarily from Russian or Chinese sources and traveler literature, rather than information available in the local manuscripts. The works of G.N. Potanin, V.A. Moiseev, S.A. Yedilkhanova, B.P. Gurevich, D. Saparaliyev demonstrate this. See more about “Inshā’ collection” Paul J, ‘Inshā’ collections as a source on Iranian history’. In Societies Iranologica Europa, Proceeding of the second European Conference of Iranian Studies, Roma, 1995, pp. 535-550; Gully A. “Epistles for Grammarians: Illustrations from the Inshā’ Literature, British Journal of Middle Eastern Studies, vol. 23(1996), no. 2, pp. 147-166; Paul J. “Some Mongol Inshā’ – Collections: Juvayni letters”, In Melville Ch.W. & Reichert L.V. Medieval and Modern Persian Studies, Part 2, Proceedings of Third European Conference of Iranian Studies, 1999, pp. 277-285. 2 The letters that written by the official persons of Bukhara, Khiva, Khokand, Kashgar, Zungharia, Afghanistan to Russia, Ottoman Empire, Persia saved in the Chancellery collection is collection is fond of the archives in Russia, Turkey, Iran and etc. 3 Badr al-Dīn Kashmīrī. Rawżat al-riżwān wa ḥadīqat-ī al-ghilmān / The Institute of Oriental Studies of the Republic of Uzbekistan (hereafter IOSRUz), №2094; His work. Rawzāt al-salatīn. British Library, suppl. Or.14244 and others. 4 Gurevich B.P. Mejdunarodnaya otnosheniya v Sentralnoy Azii v 17 - pervoy polovine 19 v. Moskva: Nauka, 1979; Moiseev V.A. Djungarskoe khanstvo i kazakhi (17-18 vv.). Alma-Ata: Glim, 1991: Moiseev V.A. Vzaimootnosheniya oyratov Djungarii i uygurov Vostochnogo Turkestana. XV–XVIII vv. // Vostokovednie issledovaniya na Altae. Barnaul, 1994; Abuseitova M.Kh. Kazakhskoe khanstvo vo vtoroy polovine XVI v. Alma-Ata: Nauka, 1985; Her work, Kazakhstan i Tsentralnaya Aziya v XV-XVII vekax: Istoriya, politika, diplomatiya. Almati: Dayk Press, 2000; Edilkhanova S.A. Kazakhsko-djungarskie vzaimootnosheniya v 17-18 vv (Nekotorie istoriogarficheskie aspekti problemi). Almati: Dayk-Press, 2005; Saparaliev. Vzaimootnosheniya narodov Credney Azii s Djungarskom xanstvom (s XVII - do seredini XVIII vv.) / In. Nomadic Studies International Institute for the Study of Nomadic Civilizations. Ulaanbaator-Mongolia: Bulletin №14 (2008), pp. 39-55 and others. 1 150 While a small number of additional works that study Bukhara’s international relations in this period do use Muslim sources, these works have tended to focus on commercial relations, leaving aside diplomatic and political relations. This applies to the work of Audrey Burton, whose thorough investigation of Bukharan trade relations with the Kalmyk state and other neighboring powers from the 16th century to the early 18th century is based on a deep analysis of Russian sources and books written by foreign travelers, ambassadors and missionaries.1 But Burton’s work says little regarding the Bukharans’ diplomatic relations with their neighbors. There are clear reasons for redirecting interest to this particular research question. Most investigations, especially those written in the Soviet period but also much current work in the field, begin with the underlying assumption that in the period leading up to Russian colonization the interrelations of Central Asian states were defined by military conflicts and political collapse, and it was for that reason that they became colonial prey for England, Russia and China. To date, there has been very little of substance said regarding the external factors that influenced that process. There are a number of reasons why this remains the case. The first is the influence of the Soviet methodology and ideologies in Soviet historiography. Second, during the very period of Russian ascendency in the region there was a corresponding struggle between the Bukharans, Zunghars and Kazakhs for power in region. During the Soviet period, scholars tended to focus their work on the study of the conflicts and battles between these regional states, failing to connect them to factors external to the region. Third, many of those researchers who have worked on this problem do so without accessing local primary source. Fourth, with very few exceptions, those manuscripts which have been translated and published, and have therefore provided the basis for Soviet historiography on the history of Khanates, are dedicated to military expeditions. These sources focus on battles and rulers’ military aspirations and they tend to overlook diplomatic relations between the Khanates. Meanwhile, the Inshā’collections and other manuscripts and sources that provide diplomatic information have remained untranslated, unpublished, and, Burton Audrey, The Bukharans: A Dynastic, Diplomatic and Commercial History (1550-1702). Great Britain: CURZON, 1997. 1 151 with few exceptions, unaccessed. A final problem is that the period in Central Asian history from the end of the Chinggisid dynasty to Russian colonization (much of the 18th and 19th centuries) remains poorly studied and many scholars remain uninformed about these sources. This has led many to conclude that nothing important happened in this period, and that the population was backward and isolated. My goal in this essay is to begin to investigate the diplomatic relations between Bukhara and Zungharia using Bukharan diplomatic letters. My objective is to prove that the two states communicated about a number of issues, and that their relationship was official and even friendly. Of course, it is impossible to advance anything more than preliminary conclusions on this issue on the basis of two letters. Rather, I hope to begin a conversation that will shed further light on this large question by examining the dynamics of Bukhara’s international relations with the Zunghar Khanate, as well as the larger situation in Central Asia in that period. In this paper I will examine the sources in order to undertake a comparative analysis of those letters which are the main subject of this paper. I will then discuss some of the challenges involved in investigating these materials as historical fact, and determine their significance for the study of the interrelations of Central Asian Khanates in the early modern period. Prior to discussing the general topic, I will first introduce the Inshā’ collections. Official and private correspondence (Inshā’) have a long been recognized as an important historical source, especially for periods during which genuine archival materials are not available.1 In the present day, Inshā’collections such as Munša’āt al-salatin by Ferudinbey, Munsha ̔âti-Tâhir Wahîd by Mirzâ Muhammad Tâhir Wahîd, Maktūbāt, Munša’āt wa munšūrāt and Majmū’a-i maktubāt Said Amir Nasralla Bakhadir Khān be Muḥammad Hakīm Biy Qul Qoshbegi (Qüshbegi), have survived in comparatively large numbers, and these include many official letters that were written or copied in the 16th-19th centuries. Those Inshā’s that have survived in manuscript books were written by local authors, official governmental secretaries and others, and the letters 1 Paul J. Mik-Mak Institut I, 2001, p. 567. No. 4246. 152 they include were penned in either the Persian and Chagatai languages. These sources are now located in multiple libraries throughout the world. The letters that I will focus on presently are drawn from two Inshā’ collections held at the al-Biruni Institute in Tashkent: the Majmūa’-ī Munša’āt wa Munšūrāt by Mirza Sādīk Mūnši and Maktūbāt, Munša’āt wa Munšūrāt compiled by an anonymous author.1 While these collectionsare known tospecialists, for those unfamiliar with it I will provide a brief summary. 1. Majmūa’-ī Munša‘āt wa Munšūrāt by Mirza Sādīk Mūnši:2 The authors of the “Sobranie Vostochnix rukopisey” which published in 1952 and 1998 (later SVR 1 and SVR 2) conclude that the letters and rescripts of the Bukhara rulers which are included in these manuscripts were copied by Mirza Sādīk Mūnši, his son Mīrza ‘Ābd al-Valī bīn Mirza Sādīk Mūnši, and his grandson Mīrza Mūḥammad bīn Mīrza ‘Abd āl-Valī, and completed in 19th century. According to Semenov and Yusupova, the letters found in this work were written by the secretaries of the Ashtarkhanid and Manghit rulers. The collection includes letters that pertain to Bukhara relations with the Ottoman Empire, Iran, India, Russia and Kandahar, as well as letters that addressed to religious personals.3 One finds that many of these letters refer to the Khiva, Khokand, Kazakh and Zunghar rulers. Both authors of the SVR state that the letters included in the first part of the manuscript (1b-31b) was compiled by Mirza Sādīk Mūnši. Our investigation into this manuscript creates some doubt as to the validity of this statement as the scriber for this part dates his letters to 1268/1852. It is recognized in both SVR 1 and SVR 2 that Mirza Sādīk Mūnši died in 1819. This suggests that the complier of the first Mirza Sādīk Munši. Munša’āt wa Munšūrāt . IOSRUz, suppl. №299; Maktūbāt, Munša’āt wa Munšūrāt , IOSRUz, suppl. №289. 2 In book, the title of manuscript is written with this name, but Semenov and Yusupova provide the name in SVR Mirza Sādīk Munši. Munša’āt wa Munšūrāt . The result of my research on this manuscript shows that this work is not complete by Mirza Sādīk, because in f. 1b–2a have the seals of secretary who complete this book and these seal concern to the son and grandson of Mirza Sādīk Mūnši. This work might be the collection of letters which written in the period of Mirza Sādīk Munši, who works as a secretary of court and it completed by his generation. 3 Sobranie Vostochnikh rukopisey. Tom I /Pod redaksii Semenov A.A., Voronovskogo, G.D., Urunbaev, A.&Yepifanova, L.M. Akademii Nauk UzSSR. Tashkent: Nauka, 1952, T. 1, p. 161; Sobranie Vostochnikh rukopisey Akademii Nauk Uzbekistan. (Istoriya) / Sostaviteli: kan. fil. nauk Yusupova D.Yu and Djalilova R.P. Tashkent: Fan, 1998, p. 412. 1 153 part of the manuscript was another person, perhaps the son or grandson of Mirza Sādīk Mūnši. The manuscript includes three stamps, which can be identified as belonging to his son Mīrza ‘Ābd al-Valī bin Mirza Sādīk Mūnši and grandson Mīrza Mūḥammad bin Mīrza ‘Abd āl-Valī, which appended in page 1b and 185a.1 The second work, Maktūbāt, Munša‘āt wa Munšūrāt, also an important collection of historical letters, was compiled by ananonymous author in the 19th century. As stated in SVR published by Semenov, this work includes a selection of yarlīghs and nīshāns of the Ashtarhanid and Manghit rulers of Bukhara regarding the appointments of persons to official governmental ranks, and also their letters to foreign rulers and local governors too. This includes letters of the Ashtarkhānids ImāmQulī Khān (1611-1642), ‘Abd al-‘Aziz Khān (1645-1681), Subhān-Quli Khān (1681-1702), ‘Ubaydāllah Khān II (1702-1711), ‘Abu’l-Fayz Khān (1711-1747) and the Manghit Amir Haydar (1800-1826).These letters are addressed to the Mughal Emperor Aurangzeb (1657-1707), the Safavid Shāh Huseyn I (1694-1722) and Shāh Suleyman (1667-1694), Tsar Aleksandr I (1801-1825), the Khivan ruler Muhammad Rahīm Khān I (1806-1825), the Afghan rulers Mahmud–shah (1800-1803), Shudja alMulk (1803-1839), the ruler of Khokand ‘Umar Khān (1809-1822), and also letters written by the rulers of Iran, Suleyman I and Huseyn I to the Bukhara Khānate.2 Additional information regarding this source can be found in the second SVR 2 too.3 Further research in this manuscripts shows that it also includes the letters of Bukharan rulers addressed to the Ottoman Empire, Iraq, Kazakh and Zunghar Khānates.4 First letter in suppl. 299: Nū‘e dīgar ‘īnāyat-nāme’ī tūrki be ḫān-e ḳalmāḳ. Salṭanat wa šavkat panāh ṣarāmat wa raf‘at dastğāh šjā‘at wa mubārzat āktnāh, fārsi mīdān wağā riżājūy ṣamīmī ḳūng ṭāyjīğa (tāyjī) 1 2 3 4 In SVR 1 and SVR 2 mentioned stamps only in f.1a, but there are stamps more clearly in f. 185a too. SVR 1, p.157. SVR 2, p. 410. Maktūbāt, Munša’āt wa Munšūrāt , ff. 20a-22b, 32a-50a 154 kôbdīn kôb ‘īnāyat wa ‘īltifāt wa sānsīz marḥamat wa mukarimātdīn sông sôz ūlkīm, āz ānčā marātab dawlatḵwāhlīḳ wa šarāīṭ muwāfiḳat wa muwālifatnī najābat panāh Mīrzā ḳwāja yaḵšī sā‘at wa zamāndā āltūn būsağāmīzğa kȇlīb humāyūn same’īmīzǧa yȇtkūrdī. Bā ‘as āzvīyād (āzdiyād) wa ‘ināyat wa āltfāt ānīng bārāsīğā bôldī. Muḳarrar bīlsūn kīm nȇčā vajdīn ūl salṭanat panāhnīng ṣamīmī dawlatḵwāhmīz bīlīb ôrtadā ğayriyat wa bȇgānālīk yūḳtūrūr. Āvval ūlḳīm ôtgān ātā bābāsī keyānlār riẓwān makānimīzğā ūšbū ravišdā hwāḵwāh wa riżājūy bôlūb har nȇča vaḳtdā ȇlčī wa bāzargān yībārīb ānvā‘i sulūk īla muvāfḳatlarīnī īẓḥār ḳīlīb kȇlīb tūrūrlar. Īkinčī ūl kīm ūl šijā‘at panāh bū ‘aṣr wa zamāndā ğāībāna zāti ānvārmīzğā dawlatḵwāhlīğ ḳīlīb rivāj dūstimīz wa ān‘adām dušmanimīzğa muḳayyad ȇmīš. Taḳī ūl kīm Tāškand wa Turkistānnīng ḵwāja wa ākābr, fuḳarā’ wa ğurabā’sīğā ābvāb rafāhīyat wa farāğatnīng maftūḥ ȇdīb ābādlīğlarīğā mutavajje ȇmīš. Āngā yarāšā ānīng bārasīğa ‘īnāyat wa marḥamtimīz kôbdūr. Īnāyat nāmā yetkāč mūndīn baḥrāḳ dawlatḵwāhlīğīnī ẓāhr ȇdīb fuḳarānī āsrāsūn wa āksar ūqāt ȇlčī wa bāzargān yībārūb muḥrak (mubārak) silsilā’i muwālifat wa taḥajjād būlsūn kīm natījasī kôbdūr. Āz ānčā zabānī ‘īnāyatimīznī najābat panāh mazkūr ȇtūr bāvar ḳīlsūn 1267/1852.1 Copy of first letter in suppl. 289: ‘Īnāyat–nāme’ī tūrki be ḫān-e ḳalmāḳ nawištêānd. Salṭanat wa šavkat panāh ṣarāmat wa raf ‘at dastğāh šijā‘at wa mubārzat āktnāh, fārsi mīdān wağā riżājūy ṣamīmī ḳūng ṭāyjīğa (tāyjī) kôbdīn kôb ‘īnāyat wa ‘īlitfāt wa sānsīz marḥamat wa mukarimātdīn sông sôz ūlkīm, āz ānčā marātab dawlatḵwāhlīḳ wa šarāīṭ muwāfḳat wa muwālifatnī najābat panāh Mīrzā ḳwāja yaḵšī sā‘at wa zamāndā āltūn būsağāmīzğa kȇlīb humāyūn same’īmīzǧa yȇtkūrdī. Bā ‘as āzvīyād (āzdiyād) wa ‘ināyat wa āltfāt ānīng bārāsīğā bôldī. Muḳarrar bīlsūn kīm nȇčā vajdīn ūl salṭanat panāhnīng ṣamīmī dawlatḵwāhmīz bīlīb ôrtadā ğayriyat wa bȇgānālīḳ yūḳtūrūr. Āvval ūlḳīm ôtgān ātā bābāsī keyānlār riẓwān makānimīzğā ūšbū ravišdā hwāḵwāh wa riżājūy bôlūb har nȇča vaḳtdā ȇlčī wa bāzargān yībārīb ānvā‘e sulūk īla muvāfḳatlarīnī īẓḥār ḳīlīb kȇlīb tūrūrlar. Īkknčī ūl kīm ūl šijā‘at panāh bū ‘aṣr wa zamāndā 1 Mirza Sādīk Mūnši. Munša’āt wa Munšūrāt , ff. 24b-25a. 155 ğāībāna zāti ānvārimīzğā dawlatḵwāhlīğ ḳīlīb rivāj dūstimīz wa ān‘adām dušmanimīzğa muḳayyad ȇmīš. Taḳī ūl kīm Tāškand wa Tukistānnīng ḵwāja wa ākābir, fuḳarā’i wa ğurabā’sīğā ābvāb rafāhīyt wa farāğatnīng maftūḥ ȇdīb ābādlīğlarīğā mutavajje ȇmīš. Āngā yarāšā ānīng bārasīğa ‘īnāyat wa marḥamatimīz kôbdūr. Īnāyatnāma yetkāč mūndīn baḥrliḳ dawlatḵwāhlīğīnī ẓāhir ȇdīb fuḳarānī āsrāsūn wa āksar ūqāt ȇlčī wa bāzargān yībārūb muḥrak silsilā’i muwālifat wa taḥajjād būlsūn kīm natījasī kôbdūr. Āz ānčā zabānī ‘īnāyatimīznī najābat panāh mazkūr jaḥān dīdȇ wa tajrībalīḳ da‘āgūydūr ȇtūr bāvar ḳīlsūn.1 Second letter in suppl. 299: Nū‘e dīgar ‘īnāyat-nāme’ī tūrki az barā’ī ta‘zīê. Jalādat wa salṭanat panāh, ṣarāmat wa šijā‘atdastgāh, riżājūy balā īštibāh lāyiḳ ‘al-‘īnāyatī ḫāldār jayranğā kôbdīn kôb lūtf wa ‘ināyatīmīzdīn ṣūng sūz ūlkīm, bu wāčūrdah mubārak same‘mīzǧa yetdī kīm salṭanat nišān ḳūng tāyjī (ṭāyjī) āyyām ḥayātnī ūtkārīb antḳāl ḳīlībtūrūr, bū vajdīn ğam wa muṣībatnī kūb yemāsūn kīm bū rasm binī ādam ārāsīğa ḳadīmdīn bār wa dunyā jāy ȇḳāmat wa ṯabāt ȇmas wa taḳī ‘ināyatmīz ūlkīm, jamā ‘a-ī mufasad ḳazāḳ bū nȇčā yīldah kȇlīb fuḳaroǧā ta‘ddīlār ḳīldī. Āštālīḳ yūzīdīn mūndīn īlgārī ūl salṭanatpanāhğā madad dȇb ȇlčī yibārīb ȇdūk, yūlda ḳazāḳnīng ḳūliğā tūšūb kina wa fasādī kôb bôlūbdūr. Ḳadīm āl– āyāmdīn ānīng ātā bābāsī bīznīng keyānlārīmīzğā ḵayriḵwāh wa riżājūy kȇlīb ḳarīndāšdūrlār. Dastḵaṭ kirāmī yȇtkāč īš ḳīlā kūrsūn, agar ūzī bāš būlūb ḳazāḳ ūstīğā kȇlsā yaḵšī bôlūr, agar ôzīnīng farjāsī yetmāsa bīr jam‘e kȇsar yīgītlār, ātḳūčīl wa čāpḳūčīlnīng mustaʻd wa ṭayyār ḳīlīb salṭanatnišān Sanjarḳānnī bāš ḳīlīb īldam ḳazāḳnīng ūstiğā yībārsūn kīm bū jamāʻā mufasadnīng īftirāsī fuḳarāğā kūb yūtdī. Ḳadīm ālʻāyāmdȇk har nȇčā vaḳitda ȇlčī wa payğām yubārsūn kīm ūl salṭanatpanāhdīn dawlatḵwāhlīḳ bīzdīn luṭf wa īnāyat ḳīlmāk ālbatta ẓā’ḵīr būlmasūn kīm, ḵāṭr ānvarīmiz mutavajjȇ tūrūr īslām 1267/1852.2 Copy of second letter in suppl. 289: ‘Īnāyāt–nāme’ī tūrki be ḫāne ḳalmāḳ jihat ta‘zīê pursī nawištêānd. Jalādat wa salṭanat panāh, ṣarāmat wa šijā‘t dastgāh, riżājūy balā īštbāh 1 2 Maktūbāt, Munša’āt wa Munšūrāt . ff. 47b-48a. Mirza Sādīk Mūnši. Munša’āt wa Munšūrāt , ff. 26b-27b. 156 lāyiḳ ‘al-‘īnāyat-ī ḫāldār jayranğā kôbdīn kôb lūtf wa ‘ināyatīmīzdīn ṣūng sūz ūlkīm, buwāčūrdā mubārak same‘mīzǧa yetdī kīm salṭanat nišān ḳūng tāyjī (ṭāyjī) āyyām ḥayātinī ūtkārīb antḳāl ḳīlībtūrūr, bū vajdīn ğam wa muṣībatnī kūb yemāsūn kīm bū rasm binī ādam ārāsīğa ḳadīmdīn bār wa dunyā jāy ȇḳāmat wa ṯabāt ȇmas wa taḳī ‘ināyatmīz ūlkīm, jamā‘a-ī mufasad ḳazāḳ bū nȇčā yīldā kȇlīb fuḳaroǧā ta‘ddīlār ḳīldī. Āštālīḳ yūzīdīn mūndīn īlgārī ūl salṭanatpanāhğā madad dȇb ȇlčī yibārīb ȇdūk, yūlda ḳazāḳnīng ḳūliğā tūšūb kina wa fasādī kôb bôlūbdūr. Ḳadīm āl-āyāmdīn ānīng ātā bābāsī bīznīng keyānlārīmīzğā ḵayrḵāh wa riżājūy kȇlīb ḳarīndāšdūrlār. Dastḵaṭ kirāmī yȇtkāč īš ḳīlā kūrsūn, agar ūzī bāš būlūb ḳazāḳ ūstīğā kȇlsā yaḵšī bôlūr, agar ôzīnīng farjāsī yetmāsa bīr jam‘e kȇsar yīgītlār, ātḳūčīl wa čāpḳūčīlnīng mustaʻd wa ṭayyār ḳīlīb salṭanatnišān Sanjarḳānnī bāš ḳīlīb īldam ḳazāḳnīng ūstiğā yībārsūn kīm, bū jamāʻa mufasadnīng īftrāsī fuḳarāğā kūb yūtdī. Ḳadīm ālʻāyāmdȇk har nȇčā vaḳtdā ȇlčī wa payğām yubārsūn kīm ūl salṭanatpanāhdīn dawlatḵwāhlīḳ bīzdīn luṭf wa īnāyat ḳīlmāk ālbatta ẓā’ḵīr būlmasūn kīm ḵāṭr ānvarīmiz mutavajjȇ tūrūr.1 Before discussing the challenges of investigating these materials and determining their scientific significance for the study of the interrelations of Central Asian Khanates, I will first identify some of the differences in the content of the letters. For an unknown reason, the authors of both of the manuscripts authored all of the letters in Persian. In general, there is not a significant difference in the substance of letters in both manuscripts, but we can identify some difference in the text and title of letters. The letters which are included in manuscript 289 were rewritten in the 19th century from manuscript suppl. 299. The author of this work includes copies of letters and rescripts authored during the Ashtarkhanid and Manghit periods, making some changes in title of letters. For example, the title of first letter in manuscript 299 began with the words: Nū‘e dīgar ‘īnāyat-nāme’ī tūrki be ḵān-e ḳalmāḳ. But in 289 it was: ‘īnāyat-nāma’ī tūrki be ḵān-e ḳalmāḳ nawištêānd’. The title of next letter, which is included in 299, fails to mention to 1 Maktūbāt,Munsha’ā wa Munši rā, ff. 46ab. 157 whom it was addressed. But in the text of the letter, in fourth line of the manuscript, we find the name Qung tayiji, indicating that the letter was directed to the ruler of Zungharia: nū‘e dīgari ‘īnāyat-nāme‘ī tūrki az barā’ī ta‘zīê. Jalādat wa salṭanatpanāh, ṣarāmat wa šijā‘atdastgāh, riżājūy balāīštibāh lāyiḳ ‘al-‘īnāyatī ḫāldār jayranğā kôbdīn kôb lūtf wa ‘ināyatīmīzdīn ṣūng sūz ūlkīm, buwāčūrdā mubārak same‘mīzǧa yetdī kīm, salṭanat nišān ḳūng tāyjī (ṭāyjī) āyyām ḥayātinīūtkārīb antḳāl ḳīlībtūrūr. It appears that, in becoming familiar with the text of that letter, the author of manuscript 289 recognized this and therefore added the proper name in the title. So, the title it presented as such: ‘īnāyāt-nāme’ī tūrki be ḫāne ḳalmāḳ jihat‘ȇ ta‘zīê pursī nawištêānd. Moreover, there is some variance in the end of letters too. Multiple words which were not present in manuscript 299 are encountered in 289. For example, manuscript 299 ends with the following statement: Āz ānčā zabānī ‘īnāyatimīznī najābat panāh mazkūr jaḥān dīdȇ wa tajrībalīḳdu‘āgūydūrȇtūrbāvarḳīlsūn. But in 289 it ends: Āz ānčā zabānī ‘īnāyatimīznī najābat panāh mazkūr ȇtūr bāvar ḳīlsūn. Thus, the phrase “jaḥān dīdȇ wa tajrībalīḳ du‘āgūydūr” is eliminated. Content of letters The first letter is addressed to the Zunghar ruler Khun-tayiji (Khuntayishi, Khongtaiji) by the Khan of Bukhara.1 After professing many praises, the Khan wrote in his letter about the arrival of Mirza Khwādja as an ambassador of Khun tayiji. Also in this letter the ruler wrote that he considers him, namely Khun tayiji, to be his governor. And also, he states his pleasure in maintaining good terms with the ulema, khwādja’s and The Zunghar rulers bore title of ‘Khong Tayiji’, in Islamic manuscripts ‘’Qung tayiji” (originally meaning crown prince from the Chinese word, Huang Taizi, which also means the same thing). More details see: C.P. Atwood. Encyclopedia of Mongolia and the Mongol Empire, p. 622. 1 158 other populations of Tashkent and Turkestan.1 This letter also contains information about political and trade relations between both states. At the end of his letter, the Khan of Bukhara asked for the ruler of Zungharia to send trade caravans and ambassadors because, according to him, it would be useful to both states and would help to increase his respect for him. The second letter can be divided into several parts. The first part of the letter is a letter of condolence, wherein the author expresses his condolences to the Zunghar Khan, because of the death of his father. The second part of this letter informs Khun tayiji about an attack unleashed by Kazakh tribes and requests military assistance. This part of the letter also mentions that a Bukharan envoy had been sent to him, but this envoy was caught by Kazakhs and later killed by them. So, in addition to military ailed by Sanjar Khan, the Bukharan ruler suggested that Khun tayiji send him an embassy in those ambassadorial exchanges would help to develop the relations of their states. In analyzing these letters, we note that the letters that were saved in these manuscripts are not the original copies. So, the scribe does not know such things as the author of letter, to which Kalmyk ruler it was addressed, and when it was written. It is also possible that the copyist failed to rewrite the full text of the letter, and because of that some information has been omitted. It is left to us to find the answers to such questions as from whom, when, and to whom the letter was written. We can answer these questions by analyzing the chronological framework of events, using a careful analysis of the content of stories that are described in the letter with the help of any proper names that are cited in the text. As emphasized in SVR 1 and SVR 2, manuscripts 289 and 299 include collections of the letters, nishan’s, ‘ināyat-nāme’ of the Ashtarkhanids and Manghits rulers who ruled in the Bukhara Khanate during the 17th19th centuries. The Zunghar Khanate ascended to power in the 17th-18th centuries and, as written in the title and in text of the letters, Bukhara sent letters to the Kalmyk ruler namely, the Khan of Zungharia “Khuntayiji”. As is well established, this rank was used as a title of Zunghar Khans during the years from 1635 till 1756. On the basis of evidence of SVR’s and chronological framework of Zungharia Khanate, we can 1 In that time Tashkent was under the control of Zunghar Khanate. 159 say that this letter was written by a Bukharan ruler to a Zunghar Khan during the 17th-18th centuries. But, we need to be more precise in order to determine the significance of these letters. So, we have to identify whether this letter was authored during the Ashtarkhanid or Manghit period. If we take into account that the reign of Imām–Qulī Khān was in 1611-1642, then the name of Imām-Qulī Khān can be eliminated because, the Zunghar Khanate was only established in 1635 and at that time it was still in its formative stage. It lacked sufficient power to assert authority over the region, and, Tashkent was not under the control of the Kalmyks. We can make a similar argument regarding the Manghit Amir Haydar, who reigned in 1800-1826, because the Zunghar Khanate was liquidated by the Qing Empire in 1755-1756. The name of ‘Abd al-‘Aziz Khān (1645-1681) is unlikely as, in 16451702, the Zunghar state became more powerful and occupied more territory, attacking Tashkent in 1683. But they failed to retain a firm hold over Tashkent during that period.1 Next to consider is the period during the reigns of Subhān-Quli Khān (1681-1702), ‘Ubaydāllah Khān II (1702-1711), and ‘Abu’l-Fayz Khān (1711-1747). During that period Zungharia was ruled by Galdan Boshoktu (1671-1697), Tsewang Rabdan (1697-1727), and Galdan Tseren (1727-1747). It was during this period that the Kalmyks’ experienced their greatest increases in strength. And according to the content of first letter in that time the Kalmyk’s captured Tashkent and Turkestan. According to Zlatkin in 1723, Tsewang Rabdan led a successful war against the Kazakhs and other Central Asian states and established full control in the Yetti Su, Tashkent and Turkestan,2 which suggests that the reigns of Subhān-Quli Khān (1681-1702), and ‘Ubaydāllah Khān II (1702-1711) can also be eliminated from our consideration. There remains then only the name ‘Abu’l-Fayz Khān (1711-1747), which seems in any event most likely. To some extent, this is supported by an analysis of the other proper names encountered in the letter. In the first letter we find the name of Sanjar Khan, which is likely to be the Sary Manji mentioned in the diary of Karl Miller, who had traveled to Zungharia as an ambassador of Russia in 1742. According for Miller, Sary Manji was one of the ‘nūyān’ who played an important role 1 2 Moiseev V.A. Djungarskoe khanstvo i kazakhi (17-18 vv.), p.55 and others Zlatkin I.Ya. Istoriya Djungarskogo khanstva v 1635-1758, pp. 211-213. 160 in the government of Galdan Tseren. He commanded the Yetti Su military corps of the Zhunghar Khanate.1 It is possible that his name in Islamic chronicles came out as Sanjar Khan. On basis of the above evidence we can conclude that this letter was probably written by ‘Abu’l-Fayz Khān to Galdan Tseren in during 17231742. The historical-scientific significance of the letters 1) First of all, these letters provide testimony on diplomatic correspondence between Bukhara and Zungharia. 2) Information regarding envoy and trade exchanges between the two states shows that they were in regular communication with one another. 3) The information regarding an attack by the Kazakhs indicates that the Kazakhs assaulted again at the territory of Bukhara Khanate, and there was sustained conflict between Bukhara and Kazakh Djuzes. Also, the words of the Bukharan ruler as: “your forefathers were friends with our friends and also were enemies with our enemies” in asking for military help emphasized that there was often military collaboration between both states. This confirms the information presented by I.V. Vishnyakov about the offer of Tsewang-Rabdan to establish a political-military alliance with the Khan of Bukhara.2 4)The information on the previous envoy sent to Khun tayiji and his subsequent capture and murder by Kazakhs shows the Kazakhs were a key factor in the interrelations of Bukhara and Zungharia. 5) Finally, both letters from the Bukharan ruler were written in Turki, which shows that, at that time, the official language of the Bukharan Khānate was not only Persian, but Turkic as well. We find many examples of this in Bukharan official letters addressed to rulers in Khiva, Khokand, Kazakh, Kashgar and Russia.3 In summation, one must wonder why it was that the Bukhara ruler Kazaxsko-russkie otnosheniyav 16-18 vv. Alma-aта, 1961, pp. 258-262; Erofeeva I.V. Russko-Djungarskie otnosheniya v 40-x gg. XVIII v. v Kazaxstan (posolstvo K. Millera). In. Iz istorii mejdunarodnix otnosheniy v Tsentralnoy Azii. Alma-Ata: Gilim, 1990, p. 54, 57. 2 In his paper Vishnyakov refers to work of Moiseev V.A. Djungarskoe khanstvo i Kazakhi (17-18 vv.). Alma-Ata: Glim, 1991. But, he didn’t put the pages.Vishnyakov I.V.Vneshnaya politika djungarskogo khana Tsewang-Rabdana (1698-1727 gg). http://www.nutug.ru/histori/tcevan_rabdan.htm 3 Maktūbāt, Munša’āt wa Munšūrāt , ff. 26 ab, 39a-47b and others. 1 161 asked for support from the Zunghar Khanate. It seems most likely that, in that period, the Bukhara Khanate was experiencing a sustained political crisis coupled with a corresponding threat not only from the Kazakhs, but also from Khiva and Persia as well. The Bukhara Khanate tried to reverse its trajectory toward collapse and defend itself from external perils by grasping on to its relationship with one of the strong states in region, the Zunghars. Additionally, Tashkent, which was under the control of the Kalmyk’s, had long played an important role not only in the political life of Bukhara, but also in the economic sphere. So the ruler of Bukhara tried to keep his interests and benefits in this region, too. One final thought to consider as we analyze these letters is: did these letters arrive at their destination? If they arrived, what respond did the ruler of Zungharia send to Bukhara? At this time, we no argument or information regarding an answer, but these issues will be the subject of future investigation. 162 ЎРТА АСР МУАЛЛИФЛАРИ ТАВСИФИДА ЭЛЧИ ОБРАЗИ Гулчехра Агзамова Ўрта Осиёда қадимдан элчилик институти шаклланиб келган. Дастлаб турли халқлар, сўнгра давлатлар миқёсида элчи шахсига эхтиёж кучайиб борган. Айни вақтда элчи ва унинг шахсига бўлган талаблар шаклланиб борган. Элчи ва у эга бўлиши лозим бўлган хислатлар тизими ишлаб чиқилган. Зиммасига турли давлатларни яқинлаштириш, улар ўртасида яқин муносабатларни ўрнатиш, турли ифтилофли масалаларни ҳал қилиш каби вазифалар юклатилган элчи образи ўрта аср муаллифларининг эътиборидан четда қолмаган. Улар ўзларининг фалсафий, тарихий, бадиий ва бошқа характердаги асарларида ўрта аср жамиятида элчининг тутган ўрни, у эгалик қилиши лозим бўлган ижобий хислатлар тавсифини қайд этиб ўтганлар. Бунинг мумтоз намунаси сифатида Юсуф Хос Ҳожибнинг “Қутадғу билиг” асарида билдирилган фикрларни кўрсатиш мумкин. Унда элчи эга бўлган муҳим хислатлар сифатида билимдонлик, босиқлик, хотиржамлик, гапга чечанлик ва тадбиркорлик кўрсатилади.1 Турли давлатлар ўртасида муҳим масалаларни ҳал қилиш, зиддиятли ҳолатларни бартараф этишда элчилар муҳим роль ўйнаганлар. Ўз давлатининг вакили, расмий шахс сифатида ундан ўзининг бутун маҳоратини ишга солиб, давлатлараро муносабатларни тўғри йўлга қўйишда сўзамоллигини намойиш қилиш талаб қилинган. Бу ўринда ўрта аср манбаларида у “сўз маъноларининг зукко билимдони бўлиши” кераклиги, хусусан, “у сўзнинг ичини ҳам, ташини ҳам англай олмоғи, яъни сўзнинг оддий ва кўчма, ошкор ва яширин маъноларидан хабардор бўлмоғи шарт. Токи бу хусусият бузилган ишларни созлаш учун қўл келсин”, – деб қайд этилган эди.2 “Элчининг ақли кенг, қўли очиқ, тили ширин бўлиши лозим. Сўзга чечанлик – киришимлилик аломати. Сўзи гўзалнинг иши ҳам юришади. Хотира бақувватлилиги – элчига зийнат”. 1 2 Юсуф Хос Ҳожиб. Қутадғу билиг. Тошкент, 1990. 58-б. Юсуф Хос Ҳожиб. Қутадғу билиг ... 58-б. 163 Элчи ширин сўз бўлмоғи шарт. Ширин сўзга ҳамма – катта ҳам, кичик ҳам эрийди. Элчининг иши сўз билан битади. Сўзи яхши бўлса, у тилагига етади... элчи йироқни яқин, яқинни меҳрибон қилгучидир”, – деб ёзади Юсуф Хос Ҳожиб.1 Элчининг асосий қуроли сўз эканлиги кейинги асрлар тарихий манбаларида ҳам ўз аксини топган. Жумладан, XVII асрнинг охирларида ёзилган “Дастур ал-мулук” асарида “... элчи ўткир, ялтироқ шамширга монанд тилдан чаққонлик ва моҳирлик билан фойдаланиши лозим. Аммо унинг очиқ юзлиги, гўзал муомаласи бирон-бир муросага келиш ёки сулҳ тузиш пайтида мулойим, ёқимли нутқидан таралиб турган сўз жавҳарларидан билиниб турсин. Агар у ўз нутқининг аввалида дағал, қўрс, кескин сўзлар борлигини сезса, бундай сўзларни юмшоқлик қайчиси билан кесиб ташлаши зарур. Элчи нутқининг бошланишида дўқ-пўписа тарзидаги сўзларни айтган бўлса, гапнинг хотимасини яхши, ёқимли муносабатларни, меҳрибонликни англатадиган сўзлар билан тугатиши керак”, – деб қайд этилади.2 Шунингдек, “Элчи кўзи тўқ, кўнгли бой бўлиб, феълидаги айбнуқсоннларни аритмоғи керак”, – деб таъкидланади. Бундан келиб чиқиб, кўп ҳолларда элчиликка маънавий баркамоллика эришган, турли илмларга эга кишиларни тайинлашга ҳаракат қилишган. Буни Ўзбекистон халқларининг турли даврларида ҳукм сурган сулолалар, ҳукмдорлар томонидан бошқа давлатларга юборилган элчилар мисолида ҳам кузатиш мумкин. Кўп ҳолларда Ўрта Осиёдан узоқ ва яқин мамлакатларга юборилган элчилик миссиясига раҳбарлик қилган шахслар билимдон шахслар, жумладан, мусулмон руҳонийларидан тайинланган. XVI-XIX асрнинг биринчи ярмида Бухоро, Хива ва Қўқон хонликларида турли мураккаб, номутаносиб ва зиддиятли жараёнлар кечди. Бу жараёнларда ислом дини ва мусулмон руҳонийлари муҳим ўрин тутдилар. Ислом дини ва руҳонийларнинг нуфузи юқори бўлган соҳалардан бири давлатни бошқарув тизими эди. Хонликларда мавжуд бўлган мураккаб маъмурий-бошқарув тизимида турли даражадаги диний билимлар соҳиблари муҳим ўрин тутганлар. Улар 1 2 Юсуф Хос Ҳожиб. Қутадғу билиг ... 60–б. Хожа Самандар Термизий. Дастур ул-мулук. Подшоҳларга қўлланма. Тошкент, 1997, 80-б. 164 ўзларининг билим доиралари, тажриба ва уқувлари билан турли мансаб ва лавозимларни эгаллаганлар. Уларда элчилар тайинлаш, ёки хонликларга чет мамлакатлардан сиёсий, иқтисодий, дипломатик мақсадларда келган элчиларни кутиб олиш, уларни жойлаштириш ва хонликдаги фаолиятига жавобгар мансабдор шиғовул лавозими мавжуд эди.1 Бу лавозим эгалари ҳам кўп ҳолларда мусулмон руҳонийларидан тайинланган. Мусулмон руҳонийларнинг айрим вакиллари хонликларнинг ташқи халқаро алоқаларида фаол иштирок этганлар. Жумладан, 1633 йилда Бухоронинг олий ҳукмдори Имомқулихоннинг Москвага юборилган элчиси, айни вақтда йирик руҳоний бўлган Камолиддин Хожи Ота қулига берилган ёрлиқда қуйидагилар қайд этилган эди: «... икки муқаддас шаҳар хожиси Камол-ад-дин Хожи Ота қули халиф уйи мартабасига тенг уйнинг қулларидан биридир... у Ҳинд ва Ироқ ва Тара ва Қозонь ва Москва ва бошқа мамлакатларнинг қимматбаҳо моллари ва газмолларини ҳаракат қилиб топиб келган», – деб қайд этилади.2 Савдода руҳонийларнинг иштироки ҳақида XIX асрнинг 30-йилларида Ўрта Осиёда бўлган инглиз офицери А. Бернс ҳам гувоҳлик бериб, қуйидагиларни қайд этган эди. Инглиз офицери, карвондаги чой савдоси билан машғул савдогарлардан бири билан яхши муносабатлар ўрнатишга муваффақ бўлган. Бу шахс ҳақида А. Бернс: «У хўжа эди... шу билан бирга у савдогар ва руҳоний эди» , – деб қайд этади.3 Диний уламолар кўп ҳолларда ўз зиммасига юклатилган ташқи сиёсат борасидаги муаяйн бир вазифани ҳал қилиш билан биргаликда ўзи бирга юрган карвонларнинг турли ерлардан эсон-омон ўтиб олишларига баҳоли-қудрат ҳисса қўшганлар. Шундай ҳоллардан бири ҳақида 1558-1560 йилларда Хива ва Бухоро хонликларида бўлган «Москва савдо компанияси»нинг вакили инглиз Антони Махмудов Ш. Ю. Система административного управления в Кокандском ханстве (1709– 1876 гг.). Автореферат ... канд. дис. Ташкент, 2007. С.19. 2 Материалы по истории Узбекской, Таджикской и Туркменской ССР. Москва-Ленинград: Изд. АН СССР, 1932. С.139. (Кейин: МИУТТ). 3 Борнс А. Путешествие в Бухару: рассказ о плавании по Инду от моря с подарками Великобританского короля и отчет о путешествии из Индии в Кабул, Татарию и Персию, предпринятом ... в 1831, 1832 и 1833 годах лейтенантом ост–индской компанейской службы Александром Борнсом. Москва: Университ. тип., 1848-1849. Ч. I. 528 с.; Ч. II. 502 с.; Ч. III. 628 с. 1 165 Женкинсон хабар беради. Унинг ёзишича, уларнинг карвонига нисбатан тажовузкорлик ҳарактлари вужудга келганида карвондаги диний уламо «татар Ази» ёрдамга келиб, йўлтўсарлар билан музокаралар олиб борган ва карвоннинг эсон-омон ўз манзилига етиб олишига имкон яратган.1 Дин пешволарининг айрим вакиллари ўзларининг ташқи сиёсий алоқалар ўрнатиш ва ривожлантиришдаги фаолиятлари билан турли халқларнинг яқинлашуви, улар маданиятларининг ўзаро таъсир этишига хизмат қилганлар. Ислом дини уламолари ва турли тариқат вакиллари Ўрта Осиё давлатларининг ташқи сиёсий алоқалари ривожида нафақат бевосита, балки билвосита роль ўйнаганлар. Зеро, ўрта аср манбаларида элчиллар эга бўлиши лозим бўлган хислатлар ҳакида “Элчи уятандишали, собит ва тетик бўлиши керак. У ҳар бир мамлакат ёзувини ўрганса, ярашади. Элчи турли туман санъат-ҳунарлардан хабардор бўлсин”, – деб қайд этилади.2 Шундай шахслардан бири ҳақидаги XVI аср муаллифи Ҳасанхожа Нисорийнинг ушбу хабари диққатга сазовордир. У “машойих ва сайидлар натижаси Подшохожа бин Абдулваҳҳобхожа” ҳақида ёзиб, у шахс “айниқса шеър санъати ва иншо санъатини тўла эгаллагандилар. Рум подшоси Хунгорга – мулки абадий бўлсин – ёзиладиган мактубларни алар иншо қилганлар ва бу хатларни ҳазрат Хонгор илтифот юзасидан ўз хазинасида (қимматбаҳо матолар қатори) сақлашни буюрганлар”, – деб қайд этган эди.3 Ўзбекистон давлатчилигининг ҳамма даврларида элчининг ҳамма илм соҳаларидан хабардор бўлиши, кенг қамровли билимлар эгаси бўлишига алоҳида эътибор берганлар. Бу хусусда “Турли-туман фан асосларини ўргансин, айниқа, бадиий сўз сирларини яхши ўзлаштирсин. Агар шеъриятни яхши ҳис этса, тушунса, бунинг устига ўзи шеърлар ҳам ёзса, нур устига нур бўлади. Астрономия, ҳандаса, илдиз чиқариш, ер сатҳини ўлчаш, Дженкинсон А. Путешествие в Среднюю Азию 1558-1560 гг.//Английские путешественники в Московском государстве в XVI в./Пер. с англ. Ю.В. Готье. Москва, 1938. C.173. 2 Юсуф Хос Ҳожиб. Қутадғу билиг ... 59-б. 3 Ҳасанхожа Нисорий. Музаккири аҳбоб (Дўстлар ёдномаси)/Форс тилидан Исмоил Бекжон тарж. Тошкент: Мерос, 1993, 274-б. 1 166 математика-геометрия илмларини элчи мукаммал билмоғи лозим”, – деб қайд этилади манбалардан бирида.1 Элчилар ҳар томонлама комил бўлиши лозим бўлган. Элчилар эга бўлган хислатлар жумласига уларнинг муайян жисмоний тайёргарликка эга бўлишини ҳам киритиш мумкин. Хусусан, уларнинг дадил бўлиши, “чавғон ўйинига моҳир, ёй тортишга қодир, қушчилик, овчилик сирларидан хабардор бўлиш ҳамда “шахмат ва нард ўйинлари – элчининг фазилатини оширади ...”, “у бу санъатларни шу даражада ўзлаштириши лозимки, токи ҳарифлари ундан устун бўлмасин”, – деб қайд этилади манбаларда.2 Элчи эга бўлиши лозим бўлган муҳим фазилатлардан бири ҳозиржавоблик эди. Ўрта аср манбаларида, шунингдек, қандай тоифадаги кишиларни элчиликка тайинлаш ножойиз эканлиги ҳам кўрсатиб ўтилган. Жумладан, XVII аср муаллифи Хожа Самандар Термизий тўрт тоифа одамни элчи сифатида юбормаслик тажрибада исботланганлиги ҳақида ёзар экан, уларнинг асосий жиҳатларини кўрсатиб беради. Унинг ёзишича, биринчи тоифа вакиллари “подшоҳдан жафо кўрган», иккинчиси “мол-мулки, ҳурмат-иззати подшоҳ ғазаби шамоли билан совурилган”, учинчиси “ўз амалидан ҳайдалган”, тўртинчиси эса “подшоҳнинг зарари ҳисобидан ўз манфаатини кўзлаган, яъни давлат манфаатидан ўз манфаатини устун қўйган” кишиларни давлат элчиси қилиб юбориш ақлдан узоқ иш ҳисобланган.3 Муаррихнинг қайд этишича, асрлар давомида шаклланган тажрибадан шу нарса аён бўладики, “зебу зийнатидан, обрў-эътиборидан жудо бўлган одамнинг қалбига алам-изтироб тиканаги қадалган бўлади. Шу боис бундай киши душманнинг куч-қуввати ва шавкатини ўз давлатининг куч-қувватига нисбатан устун, ортиқ деб ҳисоблаб, шундай бир пайтда фурсат топиб, қалбида яшириниб ётган адоватни юзага чиқариб, полшоҳига хиёнат қилиш йўлига кириб, унга қарши фитна уюштириши мумкин”.4 Буни нафақат элчилар, балки турли амалдорлар, ўз мол-мулкидан айрилган шахслар хатти-ҳаракатида Юсуф Хос Ҳожиб. Қутадғу билиг ... 59-б. Юсуф Хос Ҳожиб. Қутадғу билиг ... 59-б. 3 Хожа Самандар Термизий. Дастур ул-мулук ... 80-б. 4 Хожа Самандар Термизий. Дастур ул-мулук ... 80-б. 1 2 167 ҳам кузатиш мумкин. Бу ҳолатни тасдиқловчи маълумотлар ўрта асрлар манбаларида учраб туради. Элчиларни тайёрлашда ишлаб чиқилган талаблардан бири – огоҳлик ва хушёрлик эди. Жумладан, XVII асрда қайд қилинганидек, элчи икки масалада ниҳоятда ҳушёр бўлиши, яъни “ўз подшоҳига содиқлигини ифодалаш учун мамлакатнинг номуси, шон-шуҳратини, салтанатнинг улуғворлигини эҳтиёт қилиши, шунинг билан бирга, душман билан бўлган муносабатида унинг макр-ҳийласидан ҳамиша огоҳ ва ҳушёр бўлиб туриши лозим” эди.1 Бирор юртга жўнатилаётган элчига “подшоҳнинг тили” деб қаралган ва уни бирор жойга юборишда элчига ниҳоятда катта эътибор ва аҳамият бериш зарурлиги уқтирилган. Жумладан, сафар олдидан элчига сафарнинг моҳияти ва мазмуни, ундан кутилган натижалар кўп муболағали сўзлар билан тушунтириш таъкидланган.2 Элчилар нафақат мамлакатлар ва давлатлар ўртасидаги муносабатларни ўрнатиш, балки мамлакат ичидаги сиёсий қарамақаршиликларни бартараф этишда ҳам фаол иштирок этганлар. Масалан, Хожа Самандар Термизий Субҳонқулихон томонидан Самарқандда Хожақулибий ўторчи бошчилигида кўтарилган исённи бостириш ва у билан ярашиш битимини тузиш учун икки марта элчи қилиб юборилган.3 Элчилар эга бўлиши лозим бўлган хислатлардан бири тадбиркорлик эди. Одатда узоқ юртларга юборилган элчилар айни вақтда савдо ишлари билан ҳам шуғулланганлар. Бунда савдонинг икки тури улар фаолиятини характерлайдиган жиҳатларни яққол намоён қилади. Биринчи тур савдода элчилар ўз ҳукмдорларининг совғаларини ўзга юрт ҳукмдорларига етказганлар. Ўз навбатида бу ҳукмдорлар элчи орқали унинг ҳукмдорига тегишли совғасаломларни жўнатган. Бу ҳолда олиб келинган моллардан, буни Россия билан элчилик муносабатларда яққол кузатиш мумкин, бож ва солиқлар олинмаган. Илмий адабиётларда савдонинг бундай тури совға-салом алмашув тарзида талқин қилинади.4 Хожа Самандар Термизий. Дастур ул-мулук ... 81-б. Хожа Самандар Термизий. Дастур ул-мулук ... 81-б. 3 Хожа Самандар Термизий. Дастур ул-мулук ... 252-б. 4 Байкова Н.Б. Роль Средней Азии в русско-индийских торговых связях. Ташкент, 1964. С. 51. 1 2 168 Ўрта Осиё хонликларига ташриф буюрган ёки хонликлардан ўзга юртларга йўл олган элчилар турли маданиятлар, турмуш тарзи, табиий ва иқтисодий бойликларни ўзаро айирбошлаш ишига катта ҳисса қўшганлар. Улар ўз мамлакатларида ишлаб чиқарилган моддий бойликларни бошқа юртларга элитганлар, у ерлардан ҳам бунинг эвазига турли маҳсулотларни олиб кетганлар. Масалан, 1685 йилда Бобурий ҳукмдор Аврангзеб саройидан Бухоро хони Субхонқулихон ҳузурига юборилган элчи Забардастхон орқали бериб юборилган совға-саломлар ичида “тоғ каби жуда катта филлар” ҳам бўлган.1 1691 йилда айнан шу ҳукмдор ҳузурига юборилган турк султони Аҳмаднинг элчиси Мустафо Чоуш ҳам “араб отлари, турли қимматбаҳо тошлар, турли газламалар, ва (умуман) буюк ҳукмдорларга ярашадиган нарсаларнинг ҳаммасидан” ўз ҳукмдорининг совғаси тарзида келтирган эди.2 Элчилар давлатлар ўртасидаги савдо алоқаларининг мустаҳкамланишига ҳам ҳисса қўшганлар. Бунинг ёрқин мисоли сифатида Имомқулихон томонидан Хўжа Наврўз бошчилигида Москвага савдо мақсадида жўнатилган элчилик карвонига оид маълумотлар хизмат қилиши мумкин. Уларга кўра, 300 кишидан иборат бу карвон Самарада маҳаллий ҳокимият вакиллари томонидан тўхтатилган. Хўжа Наврўзнинг 1614 йилда подшо Михаил Федоровичга ёзган мурожаатномасида “... Қозонга келганимизда менинг ҳукмдорим Бухоро подшоси молидан ва бор ҳамма нарсадан солиқ ва пул олинди”, – деб арз қилади.3 Ҳукмрон доира вакилларининг халкаро савдодаги иштирокини қуйидаги ҳужжат орқали ҳам кузатиш мумкин. Бухоро элчиси Муҳаммад Алининг подшо Федор Ивановичга 1585 йилнинг 11 ноябрида битилган ушбу мурожаатномасида подшо учун совғалар билан бир қаторда “бизнинг ҳукмдоримиз Абдулла сенинг давлатингга мен билан моллар – 2000 турли рангдаги зандана, ... 100 кенг зандана, ... , 150 ип қийиқ, 40 пуд бўёқ юборди”, – деб қайд этилади. 4 Мухаммад Юсуф Мунши. Мукимханская история / Пер. с перс.-тадж. А.А. Семенова. Ташкент: Фан, 1956. С. 140. 2 Мухаммад Юсуф Мунши. Мукимханская история ... С. 154. 1 3 4 МИУТТ. С. 407. МИУТТ. С. 93. 169 Ярославлга келган бухоролик элчи савдогар Хўжа Отақулининг подшо Михаил Федоровичга ўзи билан олиб келган Бухоро ҳукмдорининг молларини солиқлардан озод қилишни сўраб 1634 йилнинг 9 мартида ёзган сўровномасида эса қуйидагилар баён этилган эди: “Ҳукмдор, мен билан Ярославлга подшонинг моллари: 2626 гулдор зандана, шунингдек, 2000 чиройли турли рангдаги зандана, 1530 рангдор семенди занданаси, 737 лос шойи ансир, 325 олача, 664 Балхнинг об бўзи, 30 азам занданаси, 200 ўрам бўз, 70 чит келтирилди”1. Бундай мисоллар кўрилаётган давр манбаларида кўплаб учрайди. Жумладан, Хива ҳукмдори Ҳожимхон томонидан Рус подшосига ўз элчиси орқали юборилган совғалар билан бир қаторда 1585 йилда у томонидан сотиш учун жўнатилган моллар, хусусан, “турли рангдаги 200 дока, 200 малла, 200 қизил зандана, 2000 турли рангдаги зандана, 10 кал бўёқ” эслатиб ўтилади.2 Ўрта Осиё хонликлари шаҳарлари турли карвон йўллари туташиб кетган, қўшни дашт, узоқ ва яқин мамлакатлар аҳолиси вакиллари тез–тез қатнаб турадиган йирик марказлар эди. Улар жумласига хорижий Шарқ ва Ғарб мамлакатларидан келган элчилар, ҳарбийлар, савдогарлар, саёҳатчилар ва бошқа шахсларни киритиш мумкин. Айниқса, элчилар ва бошқа расмий шахслар ўз олдига қўйилган турли мақсадларни амалга оширишда асрлар давомида шаклланган карвон йўллари бўйлаб ҳаракатланиб, Бухоро, Хива ва Қўқон хонликларининг сиёсий, иқтисодий ва маданий ҳолатини ўрганганлар. Бунинг ёрқин мисоли сифатида “Москва савдо компанияси”нинг вакили Антони Женкинсон томонидан 1558-1560 йилларда Ўрта Осиёга амалга оширилган ташрифни киритиш мумкин. Москва давлати ҳукмдори Иван Грознийнинг ёрлиқлари билан Ўрта Осиёга келган бу вакил ўз олдига қўйилган муайян вазифаларни бажариш баробарида хонликларнинг йирик шаҳарлари савдо имкониятларини ҳам ўрганган ва савдо-сотиқ билан ҳам шуғуллананлар. Бу ўринда XVI аср муаррихи Ҳофиз Таниш Бухорийнинг қуйидаги маълумоти диққатга сазовордир. Унинг ёзишича, Абдуллахоннинг ўғли Абдулмўминни суннат қилиниши муносабати билан ўтказилган 1 2 МИУТТ. С. 143. МИУТТ. С. 99 170 байрамда боғ атрофи “фаранг газламаси ва турли хил рангдаги ипак газламалар билан безатилган” эди.1 Европада ишлаб чиқарилган “фаранг газламаси” бу ерга албатта турли йўллар билан элчилар ҳамда маҳаллий ва хорижий савдогарлар томонидан келтирилган бўлиши мумкин. Антони Женкинсон ҳам Бухоро ҳукмдорига “19 бўлак каразея” сотганини ёзиб ўтади.2 Ўрта Осиё хонликларида хорижий элчиларни кутиб олиш борасида ҳам бир қатор тартиблар шаклланган эди. Хонликларга келган элчилар маҳаллий ҳукмдорларнинг амалдорлари томонидан тантанали кутиб олинган. Бунга ёрқин мисол сифатида 1820 йилнинг 10 октябрида Россиядан Бухорога йўл олган Негри миссиясини келтириш мумкин. Бу элчиликнинг ташкил этилишига 1815 йилда Россия империяси пойтахтига келган Бухоро амири Ҳайдарнинг элчиси Азимжон Мўминжонов илтимосномаси асос бўлиб хизмат қилган эди. Унда савдо борасида шартнома тузиш мақсадида Бухорога рус элчилиги юборишни сўраб Рус ҳукуматига мурожаат қилинган эди. Россия Ташқи ишлар министри К.В. Нессельроде Бухоро элчисининг илтимосномасини қабул қилиб, подшо Александр I бу таклифни ижобий қабул қилишини айтади. Бироқ Бухорога рус элчилиги фақатгина 1820 йилда юборилади. Бу ўринда Оренбургдан Бухорога йўл олган элчиликнинг кўзланган манзилда кутиб олиниши билан боғлик тафсилотлар алоҳида диққатга сазовордир. Элчилик таркибидаги расмий шахсларнинг кўрсатишича, миссия иштирокчилари шу йилнинг 17 декабрида хонлик пойтахтидан 50 км. берида тўхтаган. Уларни амир юборган расмий шахс – қушбеги бир неча юз отлиқлар билан кутиб олган. Уч кундан сўнг эса элчилар тантанали тарзда Бухорога кириб, амир Ҳайдарнинг қабулида бўлганлар. Сўнгра уларни бош вазир кушбеги бир неча мартаба қабул қилган. У билан ўтказилган учрашувлар давомида Бухоро-Россия савдо алоқаларини ривожлантириш, Россияга томон йўлга отланган карвонларни Бухоро ҳарбийлари, Сирдарёдан сўнг эса Россия аскарлари қўриқлаб бориши масаласи кўрилган.3 Хафиз-и Таниш Бухари. Шарафнама-йи шахи ... Ч. 2. C. 183. Дженкинсон А. Путешествие в Среднюю Азию ... C.183. 3 Мейендорф Е.К. Путешествие из Оренбурга в Бухару. Москва: Наука, 1 2 171 Элчилар зиммасига айрим ҳолларда муайян вазифалар билан биргаликда яширин маълумотлар тўплаш вазифаси ҳам юклатилар эди. Жумладан 1717 йилда Бухорога Россиядан юборилган элчи Флорио Беневенига бир муҳим махфий ҳужжат – унинг Бухородаги фаолиятига оид етти банддан иборат инструкция берилган эди. Унда асосан Шарққа олиб борадиган сув ва карвон йўлларни ўрганиш, у ерларда рус савдосини қандай кенгайтириш, Ўрта Осиё ҳукмдорини Россия билан ҳарбий иттифоққа кўндириш, унинг гвардиясига рус солдатларини киритишни таклиф этиш ва қаерда қанча олтин борлиги ҳақида маълумотлар тўплаш ҳақида кўрсатмалар берилган ва элчи уларни амалга оширган эди.1 Флорио Беневенига Бухоро элчиси Кулибекни ватанига қайтишида ҳамроҳ бўлиш топширилган эди. Бу ўринда қайд этиш лозимки, 1717 йил 20 октябрда Петр I томонидан Бухоро хонлигининг элчиси Кулибекни расман қабул қилган эди. Бухоро элчиси орқали хонликка рус элчисини юбориш таклифи билдирилган эди. 1718 йил 18 мартида подшо ёрлиги ва совғалар билан пойтахтдан чиққан Бухоро элчиси Москвага, у ердан жануб ва шарққа юриши керак эди. Элчилик Астраханга келганида бу ерда уни узоқ муддат ушлаб қоладилар. Бунга сабаб пойтахтдан Астрахань губернаторига келтирилган буйруқда Бухорога юбориладиган рус элчиси бу марказга етиб келгунига қадар Кулибекни ушлаб туриш ҳақида кўрсатма берилган эди. Бундай элчи сифатида Флорио Беневени танланган эди. Бу ўринда қайд этиб ўтиш лозимки, Рус императори Бухорога таркиби катта, кўп кишидан иборат элчиликни юборишни режалаштирган эди. Бироқ бундай элчилик саккиз ойлик катта тайёргарликни талаб қилар эди. Вазиятдан келиб чиқиб, бундай махсус тайёргарликни талаб қилмайдиган элчини Бухорога юборишга қарор қилинади. Флорио Беневенини Бухорога элчи қилиб юбориш ҳақидаги қарор 1718 йил 5 июлда чиқарилган. Москвада унга Бухоро ҳукмдорига бериш учун подшо ёрлиғи, шунингдек, хон, унинг онаси, вазирлари ва бошқалар учун умумий ҳажми 3 минг рублдан иборат олмахон, 1975. 181 с. 1 Посланник Петра I на Востоке. Посольство Флорио Беневени в Персию и Бухару в 1718-1725 годах. Москва: Наука, 1986. С. 118-135. 172 тулки мўйналари, терилар, мовут, чинни идишлар, қўрғошиндан ясалган идишлар, “курантли, жанговор катта соат, кумушдан ясалган инглиз соатлари ва бошқа буюмлардан иборат совға–саломлар берилган.1 Шундай қилиб, Ўрта Осиёда турли халқлар, сўнгра давлатлар миқёсида эҳтиёж кучайиб борган элчи шахси ўрта асрлар давомида Ўзбекистон ҳудудида яшаган халқлар ва мавжуд бўлган давлатлар – Бухоро, Хива Қўқон хонликлари ҳаётида муҳим рол эгаллаганлар. Бу даврда элчи ва унинг шахсига бўлган талаблар ҳам амалий, ҳам назарий жиҳатдан ривожланиб борган. Элчи ва у эга бўлиши лозим бўлган хислатлар тизими такомиллашган. Улар ўрта аср муаллифларининг бир қатор асарларида ўз аксини топган бўлиб, бу даврда яшаган муаррихлар, адабиётшунослар, файласуфлар ва бошқалар ўз асарларида кенг қамровли элчи образини характерлайдиган асосий чизгиларни белгилаб беришга муваффақ бўлганлар. Фаолияти ижтимоий-сиёсий, иқтисодий борлиқ билан чамбарчас боғланиб кетган элчилар асрлар давомида шаклланган ва ўрта асрларда янада ривожлантирилган мезонлар доирасида баҳоли қудрат ўрта аср жамияти тараққиётига муҳим ҳисса қўшганлар. Посланник Петра I на Востоке. Посольство Флорио Беневени в Персию и Бухару в 1718–1725 годах ... С.17. 1 173 К ВОПРОСУ ПОСОЛЬСКОГО ЦЕРЕМОНИАЛА В СРЕДНЕАЗИАТСКИХ ХАНСТВАХ: ОСНОВНЫЕ ЭТАПЫ И ПРАВИЛА ЭТИКЕТА Нигора Аллаева Введение Взаимоотношения государства с внешним миром является ярким индикатором его внутреннего состояния. В связи с этим, изучение его внешних связей дает возможность выявить социальноэкономический уровень развития страны, который в свою очередь определяет его статус и место на международной арене. Поэтому, история дипломатии и вопрос взаимоотношений является одним из важных средств и инструментов исследования истории государственности. Сам термин «дипломатия» имеет довольно широкий смысл, один из которого служит для обозначения процедуры и аппарата в межгосударственных переговорах. Он также употребляется для названия специального ведомства, которое занимается иностранными делами. Наконец, это слово обозначает особую способность ведения международных переговоров.1 Изучение вопроса “посольского церимониала” в позднесредневековом периоде дает возможность глубже понять суть самого механизма2 межгосударственных отношений, а также раскрыть основные моменты, своеобразные тонкости и подробности дипломатии в рассматриваемое время. Потому что, Среднеазиатские ханства, как и другие средневековые государства имели на соответствующем уровне, собственные организационные формы и методы внешней политики и дипломатии, которые совершенствовались по мере развития и расширения признаков и принципов государственности. Зорин В.А. Основы дипломатической службы. Москва, 1977. Под термином механизм имеется в виду все материальные и нематериальные средства (факторы, обстоятельства, сети караванных дорог, посольский персонал и т.д.), которые содействовали возникновению и приводили в действие взаимосвязи между различными странами и народами. 1 2 174 В данной статье рассмотрены основные этапы истории «посольского церемониала» в Средней Азии и составляющие его ритуалы, с важнейшими правилами этикета. Для создания общей картины деятельности «посольской службы», в начале статьи даётся обобщающая историческая справка о формировании своеобразного дипломатического института в этом регионе. Вместе с этим, на примере некоторых фактологических сведений, касающихся истории Хивинского ханства, рассмотрен вопрос «обмена дарами» как одного из немаловажных процессов «посольского церемониала». Историческая справка Обзор общих работ по истории дипломатии дает право отметить, что этапы формирования дипломатической службы в Средней Азии в определенной степени были идентичными с мировой практикой. Королевский двор в средневековой Европе был центром, где создавалась политика, и дипломатия на начальном этапе замыкалась в узкий круг особо посвященных.1 В Среднеазиатских ханствах также было велико значение не столько династийных интересов, сколько личности самого правителя. В связи с тем, что в то время еще не была сформулирована специальная система международных отношений, деятельность посольских служб осуществлялась в зависимости от сложившейся ситуации и возникающих проблем. Следует отметить, что в крупных европейских государствах XVI век был веком оформления дипломатической службы центральных и местных учреждений, которые обслуживали внешнюю политику государства. Несмотря на существенные трудности к концу XVI века институт дипломатического представительства складывается более или менее прочно, причем устанавливается определенная дипломатическая иерархия. Наряду с послом создается дипломатический персонал. И во многих случаях, соблюдалось точное различие между послом и обычным агентом или резидентом.2 Шарапов С. “История дипломатии” ... – открытый проект. http://www.diphis.ru/organi_ vneshney_politiki_i_diplomatii_diploma–a105.html 2 Шарапов С. “История дипломатии” – открытый проект. http://www.diphis.ru/organi_vneshney_ politiki_i_diplomatii_diploma–a105.html 1 175 В течение XVI века на основе западноевропейских образцов выработался характерный и для Московской1 дипломатии сложный этикет. В свою очередь, многие общепринятые в то время традиции и правила посольского церемониала, имели определенное влияние и на Среднеазиатские государства, которые вели тесные торговодипломатические сношения с Россией. Таким образом, как на локальном, так и на межгосударственном уровне складывался специальный посольский ритуал с определенными правилами. Все большие требования предъявлялись к стилю дипломатических депеш и донесений, которого должны были придерживаться дипломаты. В связи с этим в дипломатии вводился изящный стиль речи и письма. Комплекс таких правил и обычаев в свою очередь, привел к формированию и развитию своеобразного дипломатического института. Основные правила и важные моменты посольского этикета Послы и посланники, в основном, действовали строго по даваемым им специальным инструкциям, которые возлагали на них большую ответственность. Только в определенных случаях они предпринимали соответственные возникшей ситуации действия. Имеющиеся сведения показывают, что Европейская дипломатическая служба, в том числе и Российская, в отличие от Среднеазиатской, четко прослеживала результаты посольских миссий. Детальные отчеты, которые составлялись послами при возвращении, являются тому примером. Действия посла и принимающего его государя или должностного лица символизировали взаимоотношения держав, а также их сравнительный удельный вес на международной арене. Всякое отступление от принятого порядка в ритуале торжественного приема, рассматривалось участниками этой церемонии либо как показатель изменившихся отношений, либо как знак умаления достоинства, либо, наоборот, как дань особого уважения к стране, представляемой послом его принимающим. Понятны поэтому постоянные споры 1 Московская Русь – такое название носило в то время Русское государство. 176 о мелочах этикета, вечные домогательства послов получить такие же почести, какие были оказаны представителям другой державы, их боязнь обесчестить своего государя недостаточным вниманием, проявленным к его послу.1 Было немало своего рода «мелочей», которые обозначали «Государеву честь», подчеркивая более или менее высокое положение государей, представляемых послами. Титул являлся самым важным делом в межгосударственных сношениях. Поскольку титул выражал определенные права, то всякое умаление в титуле косвенно означало отказ от этих прав. Особенно придирчивы были в этом деле русские послы.2 Примером этому могут служить донесения, побывавшего в 1614 году в Хивинском ханстве русского посла Михаила Тиханова, которые дают представление о таких инцидентах. В частности, посол в своем отчете особо отмечал, что Хивинский хан Араб Мухаммад (1602-1621) показал свое неуважение к Русскому государю, подчеркивая, что он даже не удостоился встать при озвучивании имени и титулов Русского царя.3 Оформление грамот, в том числе приложенные к ним подписи и печати, порядок принятия царской грамоты и вручения ответной был одним из «скользких» вопросов дипломатии. В частности, Хивинский посол Исхак мулла в 1761 году не был принят Российской императрицей Екатериной II, только потому, что в письме, присланном от имени Хивинского хана Темир Гази, печать была поставлена только на пакете, а не в самой грамоте. В 1783 году посол Хивинского хана Полат Гази, также не был допущен к царскому двору, причина тому была опять таки «печать была приложена в заглавии [письма], а не в оканчании и обороте», как было принято в то время в Русском государстве.4 В силу предъявленных такого рода притензий, представители среднеазиатсих посольств во многих случаях давали официальные разъяснения, оформляя свои грамоты соответственно требуемым правилам. Эти сведения, Шарапов С. “История дипломатии” – открытый проект. http://www.diphis.ru/organi_vneshney_ politiki_i_diplomatii_diploma–a105.html 2 Шарапов С. “История дипломатии” ... там же. 3 Бушев П.П. История посольств и дипломатических отношений Русского и Иранского государств в 1613–1621 гг. Москва, 1987. С. 34. 4 Дипломатия // Туркестанские ведомости. 1907 № 89. 1 177 также показывают, что определенные правила или же внесенные изменения в дипломатический этикет одной из сторон, приводили к возникновению дополнительных атрибутов для второй стороны. Кажущиеся мелочи «посольского церемониала» на самом деле имели большое значение, влияя не только на ход переговоров, но и на взаимоотношения между государствами. Поэтому, приём и отпуск иностранных послов, требовали особого внимания и соблюдения специальных правил. Обмен дарами, соответствие их в количестве, цене и экзотичности играли также немаловажную роль в успехе переговоров. Конечно, не следует забывать специфику позднесредневекового периода, когда часто нарушались или же, по силе обстоятельств, возникали дополнительные атрибуты. Основные этапы посольского церемониала Посольский церемониал непосредственно был связан с организацией ряда мероприятий, от встречи посольств на пограничных зонах, до провождения их обратно в начальный пункт. Следует отметить, что эти мероприятия и правила дипломатического этикета, в большей степени формировались и устанавливались на основе общепринятых принципов межгосударственных отношений. Поэтому, прием и отпуск иностранных послов во дворе Хивинского хана, как и Хивинских послов в других странах, условно можно разделить на три основных этапа, которые в свою очередь состояли из различных ритуалов и процессов: I. Предварительный этап. Встреча и допуск послов к ханскому двору: – Встреча послов должностными лицами, уполномоченными по иностранным делам государства; – Ознакомление с целями и задачами посольства: официальное интервью или гостеприимство в дружеской обстановке; – Присланные официальные документы и их обработка; – Определение количества и разновидностей привезенных даров; – Выдача суточных расходов на содержание послов. 178 II. Основной этап. Церемониал в ханском дворе: – Описание интерьера приемного зала, «роспись» портрета правителя и других должностных лиц в посольских записях; – Вход послов в зал церемоний и расположение присутствующих лиц, соответственно административной иерархии; – Приветствие и официальное представление иностранных послов правителю: титулы, звания; – Ритуал передачи и предоставления грамот и других официальных документов, а также «царских даров»; – Переговоры: вопросы и ответы, пожелания и предложения, дипломатичный отказ или соглашение. III. Культурно-развлекательная часть: – Банкеты с развлекательными программами; – Царские охоты, пикники на природе как разновидность неофициальных переговоров. Перечисляя и подчеркивая важность всех этих деталей посольского церемониала, хотелось бы немного подробнее рассмотреть некоторые элементы процедуры «обмена дарами». Обмен дарами – один из важных ритуалов посольского церемониала Подарки, дары, поминки1 – как бы их не обозначали, они играли немаловажную роль в межгосударственных отношениях, в большинстве случаях даже имели непосредственное влияние на ход и результаты переговоров. Нужно подчеркнуть особую действующую силу различных диковинок в установлении личных контактов с местными должностными лицами, которые в свою очередь содействовали успешному ходу событий. В частности, Флорио Беневени бывший в 1725 году в Хиве, подчеркивал, как за “некоторый малый подарок” налаживал свои дела, а за более дорогие дары получал благосклонность многих представителей местной аристократии.2 В русской средневековой терминологии для обозначения слово «подарок» в основном употреблялось слово «поминки» и «дары». 2 Посольство Флорио Беневени в Персию и Бухару в 1718-1725 гг. // Посланник Петра I на 1 179 Присланный в Хиву иранский посол Мухаммад Али-хан Гафур (1842) также подчеркивал, что подарил от себя Дурдибеку, прикрепленному к ним чиновнику несколько халатов.1 В “путевых записках” этого посла упоминается, что он одаривал также обслуживавших их мехмандара (гостевой) и многих прислуг по десять туман2 золотых. Конечно, при помощи этих поминков и денежных вознограждений, приезжие старались расположить к себе весь персонал своего рода “посольской службы”, который давал возможность вникнуть в социальную и коммерческую сеть местного общества. Вместе с этим, иностранные послы и купцы таким образом демострировали свою щедрость и багосостояние своего государства. На государственном уровне «обмен дарами» также являлся одним из важных этапов посольского церемониала. Проверка, прием и передача привезенных даров состояла из специальных ритуалов. Именно поэтому, наименование и количество подарков четко перечислялись в специальных списках, которые прилагались к присланным официальным документам.3 В истории имеется немало конфликтных случаев, связанных с дарами. Одно из таких разногласий можно наблюдать, когда Хивинский хан Ширгази (1714-1728) во время аудиенции Александра Бекович-Черкасского (1717), возвратил предоставленные ему поминки, только потому, что они не соответствовали приложенному списку. Данное недоразумение было устранено только после того, как посол разъяснил, что первые дары были лично от него, а царские поминки будут предоставлены отдельно.4 Из этого случая видно, что кроме присланных правителем подарков, следовало преподносить личные дары от самого посла. Это подтверждается и другими историческими сведениями. В частности, Хивинский посол Норбута Аваз Бахадур, который в 1636 году был на аудиенции у Русского царя Востоке в 1718-1725 гг. Москва, 1986. С. 92, 103-104. 1 Муҳаммад Али хон Ғафур. Хоразм сафари кундалиги/Хоразм сафари кундаликлари (таржимон И. Бекжонов). Тошкент, 2009. С. 22. 2 Денежная единица Ирана, которая обозначает тысячу (десять тысяч золотых). 3 Торговля с Московским государством и международное положение Средней Азии в XV–XVII вв. // Материалы по истории Узбекской, Таджикской и Туркменской ССР. Ленинград, 1932. Вып. 3, ч. I. С. 212-213. 4 Попов А. Сношение России с Хивой и Бухарою при Петре Великом. С.Пб., 1853. С. 30. 180 Михаила Федоровича, преподнес ему лично от себя жеребца, а также отдельно передал от хана серого скакуна – аргамака и бобровую шкурку. В ответ царь передал свои поминки – хану 40 соболей по 60 руб., 2 кречетки и панцырь, а послу 40 соболей по 40 руб., а также 40 соболей по 30 руб.1 Приводимые примеры, в свою очередь дают представление о количестве обмениваемых подарков. Поминки Русского государя в основном присылались в размере «сорока штук», а в Средней Азии, в частности Хивинском ханстве, число девять считалось в своем роде символическим. Абул-гази хан, автор «Шажара-йи турк», описывая события, касающиеся свадьбы Иранского шаха Тахмаспа (15241576) и Айшабеги, племянницы Хивинского хана, перечисляет среди присланных по этому случаю из Ирана в Хиву царские подарки: «девять кинжалов, украшенных серебром, парадный, расшитый золотом шатер с внутренним убранством, девять коней с нарядными уздечками и седлами, тысячи кусков серебристого шелка». А с Хивинской стороны во главе Агиш султана, брата невесты, девять человек были отправлены в город Казвин.2 Из рассказа можно понять, что число девять имело одинаковое магическо-символическое значение, как для жителей Хорезма, так и Ирана, что, скорее всего, является результатом многовековых духовно-культурных связей народов двух стран. Вместе с этим, факты показывают, что послам и посланникам сообщалось о рекомендуемом количестве подарков. Русский посол Н. Муравьев, прибывший в Хиву в 1819-1820 гг., рассказывая о процессе приема царских подарков, описывает как дворцовый чиновник юзбаши (сотник) осматривал их. Согласно этому рассказу, юзбаши, рассматривая 10 стеклянных стаканов, среди привезенных подарков, подчеркнул, что «стекло считается редкостью в Хиве» (в то время, не только в Хиве – Н.А) и что они будут достойными дарами, но вместе с этим рекомендовал подарить хану не 10, а 9 штук этих стаканов, так как по их обычаю, число «девять» считался «счастливым».3 Дипломатия // Туркестанские ведомости. 1907. № 89. Абулғозий. Шажарайи турк / Нашрга тайёрловчилар Қ. Муниров, Қ. Маҳмудов. Тошкент, 1992. 128-б. 3 Путешествие в Туркмению и Хиву в 1819 и 1820 гг. гвардейского Генерального Штаба ка1 2 181 Соответствие ответных даров на привезенные в количестве, цене и экзотичности имело важное значение. Следует отметить, что особое внимание уделялось и тому, чтобы обмениваемые подарки были из товаров редкого вида, которые считались «диковинками» или «заморскими» в тех краях. Имеющиеся сведения дают возможность выделить основные виды товаров, которые считались ценными, посылавшимися из Среднеазиатских ханств в Россию. К ним можно отнести дорогие индийские шатры, позолоченные шлемы и сабли, «садак» – набор стрел и лук с позолоченным лубьем или налучьем, мешхедский лук, а также резные позолоченные чаши, с различными узорами, медные тулунбасы – вид военного музыкального инструмента рода литавра или барабана, бархат червчатый или нежные дорогие материи. Можно отметить, что таким образом многие ценные индийские и иранские товары доходили до Российского государства. В частности, среди подарков хивинского хана, посланных в 1615 г., во дворец русского царя, перечисляются «кызылбашские [иранские – Н.А] цветные бархаты, разноцветные кызылбашские шелки, мешхедские луки и кызылбашские стальные сабли».1 Сведения различных источников показывают, что «лошади», или как описываются во многих архивных документах «аргамаки» – породистые скакуны, а также верблюды являлись особыми дарами, которые отправлялись из Средней Азии для правителей разных стран.2 Интересно, что в русских архивных документах, присланные из Средней Азии лошади, описывались со всеми подробностями и деталями. Можно догадываться, что это делалось в целях предосторожности, чтобы не допустить случаев подмены царских подарков. Среди подарков, присланных в Россию Среднеазиатскими правителями, встречались также обезьяны, барсы, но во многих питана Николая Муравьева, посланного в сии страны для переговоров. Москва, 1822. Ч. II. С. 127. 1 Кологривов С.Н. Материалы для истории сношения России с иностранными державами в XVII в. Спб., 1911. С. 22-23. 2 Osmanli devleti ila Kafkasya, Turkistan ve Kirim hanliklari arasindaki munasebetlere dair arkhiv belgeleri (1687-1908 yillari arasi). Ankara. S. 124, № 67; Торговля с Московским государством и международное положение Средней Азии … С. 157, 207. 182 случаях они погибали по дороге. Освобожденные русские пленные (полониники) были самым дорогим подарком от Хивинских и Бухарских ханов. В свою очередь, из Русского государства присылались в Азиатские страны ценные подарки, такие как соболя, клыки моржа, которые назывались “рыбий зуб”, а также разноцветные сукна, юфть (красная кожа), “угорские ножи”, фарфоровая посуда, часы и тд.1 Разновидности европейских товаров также можно встретить и в записях русского посла Флорио Беневени. В частности, перечисляются лисицы, серебряные часы и чайник, зеркало с рамами из янтаря, рюмка из белого янтаря, рюмка хрустальная, футляр янтарный, пара пистолетов немецких, разные ножички и прочее.2 Следует отметить, что подарки, в свою очередь служили процессу взаимообмена и ознакомления с разными новшествами. Перечисленные выше поминки Русского государя, присланные Хивинскому хану дары от английского посла в Иране,3 такие как “одноглазый бинокль”, пистолет, часы, а также присланные от иранского шаха и везиря дорогой портсигар, золотая чернильница, привезенный иранским послом Ризакули Хидаят кофе,4 могут быть ярким примером такого процесса. Согласно русскому автору, иногда ханы прямо заявляли о том, что именно они хотят получить, присылая через послов свои «любительные поминки» т.е. специальные списки. Не довольствуясь обычными русскими дарами, такими как соболя, чернобурки, сукна и юфть и.т.п., они просили еще что–нибудь особенное, «диковинное», чаще всего: кречетов, очень высоко ценившихся на Востоке, образцы Корженевский Н.Л. Посольство Михаила Тихонова в Персию и путь его через Хиву и Кара-Кумы в Хоросан (1613–1615) // Известия АН УзССР. 1951, № 6. С. 70; Посольство Флорио Беневени в Персию и Бухару в 1718-1725 гг. ... С. 103-104. 2 Однако, Ф. Беневини упоминает, что осматривавший подарки Достум Бай был не доволен им, и что его интересовало больше дрогоценные материи. Посольство Флорио Беневени в Персию и Бухару в 1718-1725 гг. ... С. 103. 3 Представитель указанного посла Томсон Вильям Тейлор в 1842 году вместе с Иранским послом Мухаммад Али-хан Гафуром побывал в Хиве. Муҳаммад Али хон Ғафур. Хоразм сафари кундалиги ... 21. 4 Ризақулихон Хидоят. Сафоратномайи Хоразм / Хоразм сафари кундаликлари (таржимон И. Бекжонов). – Тошкент, 2009. С. 148-149. 1 183 современного огнестрельного оружия и др.1 В свою очередь Русские государи тоже просили прислать конкретные виды товаров в качестве подарков. Заключение На основе вышеизложанного можно отметить, что вопрос “посольского церемониала” является одним из важных и актуальных проблем в изучении истории государственности. В частности, это дает возможность раскрыть такие аспекты истории Средней Азии, как административно-управленческая система ханств, основные направления внешних связей, а также различные стороны социально– экономической жизни страны. Следует отметить, что послы, а также купцы, которые прибывали в составе посольства, всегда представляли особый интерес в Среднеазиатских ханствах как ценный источник различной информации о других странах. В свою очередь, по возвращении, иностранные послы представляли в своем государстве подробнейший отчет о своей поездке в виде дневника, в котором изо дня в день, по «статьям», излагалось все, что они делали, видели, говорили и слышали за границей. В этих, так называемых «статейных списках», более детально описываются не только политические события региона, но и быт, культура, пища, одежда и другие интересные этнографические сведения о Среднеазиатских ханствах. Таким образом, «посольская служба» играла своеобразную роль в создании и накоплении документальных сведений (архива исторических событий) об истории Центральной Азии. Процесс «обмен дарами» является не только одним из этапов «посольского церемониала», но и дает возможность показать основные направления торгово–экономической жизни различных стран. Вместе с этим, приведенные примеры показывают, что подарки являлись одним из эффективных средств как в установлении контактов, так и в процессе переговоров. Суммируя вышеприведенные сведения можно выделить следующие особенности вопроса, связанного с поминками: 1 Посольство Флорио Беневени в Персию и Бухару в 1718-1725 гг. ... С. 10-11. 184 – Подарки делились на «царские или ханские» и личные дары от посла; – Перечень присланных от одного государя к другому подарков прилагался к официальным документам; – Поминки были из редких видов товаров; – Определенное символическое значение придавалось количеству подарков. 185 ҚЎҚОН ХОНЛИГИ ДИПЛОМАТИК АЛОҚАЛАРИДА ДИНИЙ УЛАМОЛАРНИНГ ЎРНИ Шерзодхон Маҳмудов Давлатлар ўртасидаги дипломатик алоқаларни ўрнатиш ва самарали натижаларга эришишда элчиларнинг фаолияти муҳим ўрин тутади. Ўзбек давлатчилиги тарихида ҳар бир давлат дипломатик муносабатларни ўрнатишда иқтидорли ва салоҳиятли давлат арбоблари, савдогарлар ёки дин уламоларидан элчи сифатида фойдаланган. Жумладан, Қўқон хонлигини бошқарган ҳукмдорлар давлатни сиёсий, ҳарбий, савдо-иқтисодий ва маданий соҳаларни ривожлантириш мақсадида қўшни ва хорижий давлатлар билан дипломатик алоқаларни олиб боришга ҳаракат қилганлар. XVIII аср бошида шаклланган хонлик шу юз йиллик мобайнида асосан Хитой империяси билан Шарқий Туркистон масаласида дипломатик алоқалар олиб борганлиги тадқиқотларда ўз ифодасини топган.1 Бироқ, хонликнинг бошқа хорижий давлатлар билан эса фақат XIX асрнинг бошларидан фаол дипломатик муносабатлар ўрнатишга киришганлигини таъкидлаш мумкин. Албаттта бунинг бир неча сабаблари бор эди. Биринчидан бу даврга келиб Қўқон хонлигида давлатчилик унсурлари тўлиқ шаклланиб, давлат ҳам сиёсий, ҳам иқтисодий жиҳатдан мустаҳкамланиб, хорижий давлатлар томонидан мустақил давлат сифатида тўлиқ тан олинганлиги, иккинчидан Марказий Осиёдаги халқаро савдо йўллари чорраҳасида жойлашган ва геостратегик аҳамиятга эга бўлган Тошкентнинг хонлик таркибига киритилиши, учинчидан эса Россия империясининг Қўқон хонлигига хавф солаётганлиги эди. Қўқон хонлиги тарихи бўйича илмий изланишлар олиб борган Кутликов М. Взаимоотношения Цинского Китая с Кокандским ханством // Китай и соседи. Москва: Наука. 1982. С. 212.; Newby Laura. The empire and the Khanate: a political history of Qing relations with Khoqand c. 1760-1860, Leiden: E.J. Brill, 2005; Пань Чжипин. Чжунъя Хаоханьго юй Циндай Синьцзян (Кокандское ханство в Центральной Азии и Синъцзян периодa Цин). Урумчи, 1991. С. 45-53; Kim Hodong. Holy war in China. The Muslim rebellion and state in Chinese Central Asia, 1864-1877. Stanford: California, 2004; Кулдашев Ш. Политические, экономические и культурные связ между Кокандским ханством и Восточным Туркестаном (XVIII – сер.XIX вв.) // Автореферат ... канд. истор. наук. Ташкент, 2009. 1 186 тадқиқотчилар унинг Россия, Хитой, Шарқий Туркистон, Бухоро ва Хива хонликлари билан савдо-иқтисодий муносабатлари тарихига кўпроқ эътибор қаратганлар.1 Шунингдек, усмонли архиви хужжатлари асосида Қўқон хонлиги ва Усмонли империяси ўртасидаги дипломатик муносабатлар тарихига доир тадқиқотлар2 олиб борилган бўлсада, уларда элчилар фаолиятига алоҳида эътибор қаратилмаган. Хонликнинг Кашмир (Ҳиндистон) ҳамда Англия каби хорижий давлатлар билан дипломатик муносабатлари ҳақида ҳам айрим тадқиқотларни кўрсатиш мумкин.3 Лекин, бу тадқиқотларда дипломатик муносабатларнинг вужудга келишининг асосий омиллари ва натижалари, бу алоқаларда фаолият олиб борган шахслар, хусусан дин пешволарининг роли масаласига эътибор қаратилмаган. XIX асрда яратилган кўпгина тарихий асарлар, расмий ёзишмалар ва архив хужжатлари Қўқон хонлигининг турли мақсадларни кўзлаб олиб борган дипломатик муносабатларида элчилик вазифасини Saguchi Toru. The Estrern trade of the Khoqand khanate. Тokyo, 1965; Хасанов А. Взаимоотношeние киргизов с Кокандским ханством и Россией в 50 – 70 годах XIX в. Дис... доктор истор. наук. Москва, 1961; Ғаффоров Ф. Россия билан Қўқон хонлиги ўртасидаги иқтисодий ва сиёсий алоқалар. Тарих фанлари номзоди ... дис. Ташкент, 1970; Гуломов Х. Дипломатические отношения государств Средней Азии с Россией в 18 – первой половине 19 века. Ташкент: Фан, 2005, 333 с.; Ишқувватов В. XX асрнинг II ярми тарихшунослигида Қўқон Россия дипломатик муносабатлари. Тарих фанлари номзоди... дисс., Ташкент, 2003. 2 Saray Mehmet. Rus isgali devrinda Osmanli devleti ile Turkistan hanliklari arasindeki siyasi munasabetler (1775 – 1875). Istanbul, 1990; Saray M., Th e Ru ssi a n , B ri t i sh , C h i n ese a n d O t t oman Rivalr y in Tu r k e s t a n . An k a r a , 20 0 3 ; Komatsu Hisao. Khoqand and Istanbul: An Ottoman document relating to the earliest contacts between the khan and sultan // Asiatische Studien Etudes Asiatiques LX. 4. 2006. S. 963–986; Болтабоев Ҳ. Амир Умархоннинг мактуби // Ўзбекистон адабиёти ва санъати 24 октябр 1997. №43; Andican Ahat. Osmanlidan Gunumuze Turkiye ve Orta Asya. Аnkara, 2005; Васильев А.Д. Взаимоотношения Османской империи и государств Центральной Азии в середине Х1Х – начале ХХ вв. // Автореферат... канд. истор. наук. Москва, 2007; Erdogru Akif. The Khoqandi Envoys in Ottoman Istanbul // Central Asian Journal. 52/1. 2008, p. 5; Macit Abdulkadir. Başbakanlık Osmanlı Arşiv Belgeleri Işığında XIX. Yüzyıl Osmanlı – Hokand Hanlıgı Münasebetleri. (Yüksek Lisans tezi) İstanbul, 2008. Marmara Üniversitesi, İlahiyat fakultesı. 3 Warikoo K. Central Asia and Kashmir: A staudy in political, commercial and cultural contacts during the 19th and early 20th centuries // Central Asian Survey, vol. 7. 1988. pp. 63-83; Levi S. India, Russia and the eighteenth-century transformation of the Central Asian caravan trade // Journal of the Economic and Social History of the Orient, 1999 vol. 42. № 4, р. 519–548; Beisembiev T.K. Fargana’s contacts with India in the eighteenth and nineteenth centuries (According to the Khokand chronicles) / India and Central Asia, commerce and culture, 1500–1800. Edited by Scott C. Levi. Published in India by Oxford university press, New Delhi, 2007. p. 260-271. 1 187 бажарган шахслар кўпроқ диний уламолар бўлганлигини кўрсатади. Бу эса савдогарлар ёки давлат арбобларига нисбатан диний лидерларнинг элчилик фаолиятларида самарали натижалар қўлга киритилганлиги билан белгиланади. Жумладан, тарихчи ва Қўқон хонлиги давлат бошқарувида масъул лавозимларда хизмат қилган Муҳаммад Юнусжон шиғовул (1863-1865) ўзининг “Тарихи Алиқули амирлашкар” асарида Муҳаммад Алихон томонидан 1841 йилда Петербургга элчи бўлиб юборилган, тасаввуфнинг Нақшбандиямужаддидия тариқати пешвоси Миён Халил Соҳибзода ҳазратнинг ижобий натижаларига баҳо берар экан: “Одамзод ҳамма баробар эмас, балки зукколиги, ақлу ва ҳушу фаҳми ўткирлиги билан ажралиб туради” деб қайд этади.1 Муҳаммад Юнусжоннинг ўзи Қўқон хонлиги марказий бошқарув тизимида шиғовул2 лавозимида бўлганлиги боис бош вазир Алиқули амирлашкарга3 Россия империяси тажовузи туфайли мураккаб сиёсий вазият юзага келган вақтда мусулмон мамлакатлардан ёрдам сўраб элчи юбориш учун айнан машҳур диний уламолар Али Акбар хожи нақиб, Абулқосимхон эшон, Эшон қози ибн Низомиддин қози каби шахсларни элчиликка тавсия қилган4. Бошқа тарихий асарларда ҳам дипломатик муносабатларни олиб боришда элчилик вазифаси диний уламолар зиммасига юклатилганлигини кўриш мумкин. Албатта диний уламолар мадрасаларда таҳсил олиб The Life of Alimqul. A Native Chronicle of Nineteenth Century Central Asia, Edited and translated by Timur Beisembiev. London, 2003. 2 Шиғовул – Қўқон хонлиги марказий бошқарув аппаратида хоннинг ташқи ишлар масаласида маслаҳатчиси бўлиб, элчиликка номзодларни тавсия этиш ҳамда хорижий мамлакатлардан келган элчиларни кутиб олиш ва улар боғлиқ масалаларга жавобгар мансабдор ҳисобланган. 3 Қўқон хонлиги тарихида Мулла Алимқул, Алимқул амирлашкар, Мулла Олимқул номи билан машҳур бўлган саркарданинг асл исми Алиқули бўлиб, Қўқон хони Султон Саййидхон (18631865)нинг бош вазири, “амир ул-умаро” унвонига эга бўлган. Бу ҳақида дастлаб Ш.Воҳидов ва Д.Сангировалар томонидан Муҳаммад Азиз Марғилонийнинг “Тарихи Азизий” асарини нашрида айтиб ўтишади. З. Илхомов томонидан 2004 йилда “Алиқули Амирлашкар ва унинг Қўқон хонлиги сиёсий тарихида тутган ўрни” мавзусида номзодлик диссертацияси ҳам ҳимоя қилинган бўлиб, унда ҳам шу даврга қадар Мулла Алимқул деб аталган Қўқон саркардасининг асл исми Алиқули эканлиги кўрсатиб берилган. Шунингдек, илмий изланишларимиз натижасида “Усмонли архиви” фондида сақланаётган 1865 йилда Усмонли султони ва Садри Аъзами номига юборилган иккита мактубдаги муҳрда “Мулла Алиқули амир ал-умаро ибн Хасанбий 1281” номи қайд этилганлигини кўрсатиш мумкин. “Тарихи Азизий” асарини нашрида таърифланган Алиқули амирлашкарнинг муҳри билан “Усмонли архиви” фондидаги Алиқули томонидан юборилган мактубдаги муҳрлар фарқлидир. Бу икки мактуб ҳақида кейинги тадқиқотларда батафсил тўхталинади. 4 The Life of Alimqul ... р. 61. 1 188 мукаммал билим ва кўникмага эга бўлганлар. Қолаверса ханафий мазхабининг ўта бағрикенглиги ҳам бу мазхаб уламоларининг муомала этикасининг юксалишига сезиларли таъсири уларнинг фаолиятида ижобий натижаларга эришишига сабаб бўлган. Ислом дини уламоларининг турли давлатлар ўртасида дипломатик муносабатларни ўрнатиш ва мустаҳкамлаш борасидаги фаолиятини Қўқон хонлигидан Усмонли империяси ва Россияга элчи қилиб юборилган диний уламолар мисолида яққол кузатиш мумкин. Хусуан, Қўқон хонлиги билан Усмонли давлати ўртасидаги ўзаро алоқалар XVIII асрнинг икинчи ярмидан бошланганлигига доир айрим хужжатлар мавжуд бўлсада, улар икки давлат ўртасидаги дипломатик муносабатларга эмас, балки 1204/1790 йилларда Қўқондан Истамбулга 1787-1791 йилдаги Рус-турк урушида қатнашиш учун борган бешта қўқон фуқароси ҳақида маълумот беради1 ва ушбу хужжат тадқиқотчилар назаридан четда қолмаган.2 Икки давлат ўртасидаги дастлабки элчилик алоқалари эса 1820 йилдан бошланган. Хусусан, “Усмонли архиви”3 маълумотларига кўра Қўқон хонлигидан Истамбулга 12 марта элчилик юборилган бўлиб, шундан 5 таси махсус дипломатик миссия билан, қолганлари эса ҳаж зиёратига бу мамлакат орқали бориш билан бирга дипломатик масалаларни ҳам бажаришган. Бу хужжатларга таянган ҳолда Қўқон хонлигидан Истамбулга юборилган элчиларнинг барчасини шахслари маълум бўлиб, уларнинг 6 таси диний уламолар ва тасаввуф тариқати лидерларидан иборат бўлганлигини кўрсатиш мумкин. Бу икки давлат ўртасидаги дастлабки дипломатик алоқаларга оид маълумотлар Қўқон хонлиги тарихини ёритиб берувчи муҳим манбалардан бири бўлган Муҳаммад Ҳакимхон тўранинг “Мунтахаб ат-таворих” асарида қайд этилиб, Қўқон хони Саййид Муҳаммад BOA, Hatt-ı Humayun Dаftаri, nr., 1397/56129; BOA, Hatt-ı Humayun Dаftаri, nr., 1398/56206. Komatsu Hisao. Khoqand and Istanbul: An Ottoman document relating to the earliest contacts between the khan and sultan // Asiatische Studien Etudes Asiatiques LX.4. 2006. S. 963-986. 3 Усмонли архиви хужжатларининг Ўрта Осиё хонликларига доир маълум бир қисми 1992 ва 2004 йилда Анқарада нашр қилинган / Belgelerle Osmanli–Turkistan ilişkileri (XVI.– XIX Yuzyillar). Ankara, 2004. Шунингдек, МИЦАИ томонидан ҳам Усмонли архивидаги хужжатларнинг бир қисми нашр қилинди. Қаранг: История Центральной Азии в османских документах. (Том I, II, III) Самарқанд: МИЦАИ, ТОА. 2011. 1 2 189 Амир Умархон (1810-1822) томонидан 1820 йилда Усмонийлар давлати ҳукмдори Султон Маҳмуд II ҳузурига Саййид ҳожи Мирқурбонни элчи қилиб юборилади. Лекин, “Мунтахаб ат-таворих” асарида қандай мақсадда элчи юборилганлиги кўрсатилмаган.1 Амир Умархон томонидан Саййид ҳожи Мирқурбон орқали Султон Маҳмуд II га юборилган мактубнинг Усмонли ҳукумати қошидаги таржимонлик бўлими томонидан усмонличага таржима қилинган нусхасининг мазмунига кўра2 Россия империяси тажовузидан ҳимояланиш мақсадида усмонли султонидан маънавий кўмак олиш учун дипломатик миссия юборилган ва бу хужжат М. Сарай,3 Х. Коматцу,4 Ҳ. Болтабоев,5 А. Межит6ларнинг тадқиқотларида таҳлил қилинган. Умархон томонидан айнан масъулиятли вазифа топширилган Саййид ҳожи Мирқурбон ҳақида эса Қўқон хонлигига доир манбаларда маълумотлар етарли эмас. Унинг шахсига доир муҳим маълумотларни ҳам “Усмонли архиви” хужжатларидан аниқлаш мумкин. “Хатти Хумоюн” фондида сақланаётган 36547 рақамли ҳужжатда Қўқон элчиси Саййид Мирқурбон шахси ҳақида аниқ маълумотлар мавжуд. Мактуб мазмунига кўра, ушбу элчи Қўқон хонлигида юқори мавқега эга бўлган давлат арбоблариданлигига урғу берилади.7 Шунингдек, Саййид Мирқурбон хамадонлик саййидлардан бўлганлиги ҳам алоҳида қайд этилади.8 Бу даврда Қўқонда саййидларнинг бошқа вакиллари, яъни, Махдуми Аъзам Саййид Муҳаммад Ҳакимхон ибн Саййид Маъсумхон. Мунтахаб ат-таворих. ЎзР ФА ШИ, қўлёзма, инв. №594. 294 a-варақ. 2 Мактуб мазмунига кўра Қўқон хони Россия империясининг хонлик чегарасига харбий истеҳкомлар қуришидан ташвишга тушаётганлиги ҳамда Қошғар масаласида Бухоро амирининг Қўқонга нисбатан олиб бораётган сиёсий ҳаракатлари ўз ифодасини топган. 3 Saray M. Rus işgali devrinda Osmanli devleti ile Turkistan hanliklari arasindeki siyasi munasabetler (1775-1875). Istanbul, 1990. 4 Komatsu Hisao. Khoqand and Istanbul: An Ottoman document relating to the earliest contacts between the khan and sultan // Asiatische Studien Etudes Asiatiques LX.4.2006. S. 963-986. 5 Болтабоев Ҳ. Амир Умархоннинг мактуби // Ўзбекистон адабиёти ва санъати 24 октябр 1997. №43. 6 Macit Abdulkadir. Başbakanlık Osmanlı Arşiv Belgeleri Işığında XIX. Yüzyıl Osmanlı – Hokand Hanlıgı Münasebetleri. (Yüksek Lisans tezi) İstanbul: 2008. Marmara Üniversitesi, İlahiyat fakultesı. 7 BOA, Hatt-ı Humayun Dаftаri, nr., 781/36547 8 BOA, Hatt-ı Humayun Dаftаri, nr., 781/ 36547 1 190 авлодлари1 ҳам яшаб, улар хонликнинг юқори диний лавозимларини эгаллаганлар. Бироқ, Умархон томонидан бу масъулиятли вазифа дипломатик қобилияти юқори даражада бўлган Саййид Мирқурбон зиммасига юклатилган. Ҳатто, Саййид Мирқурбон кейинчалик Мухаммад Алихон ҳукмдорлигида бир марта Россия империясига ҳам элчи этиб юборилади. Бундан аён бўладики, давлатаро муносабатларда элчилар нафақат диний билимлар, балки кенг қамровли иқтидор, дипломатик маҳоратга эга бўлган бўлишлари лозим эди. Амир Умархоннинг Усмонийлар давлатига Саййид Мирқурбон бошчилигидаги дипломатик миссиядан кўзлаган асосий мақсади ҳарбий ёрдам олиш эмас, аксинча маънавий кўмак олиш бўлган.2 Россия империяси хонлик худудига яқинлашаётган бир пайтда Бухоро амирлигининг бирлашиб курашиш ўрнига Қўқонга таҳдид солиши аянчли ҳолат эди. Шу нуқтаи-назардан Амир Умархон Усмонли султони Маҳмуд II га “Халифам” деб мурожаат қилган ва султондан ёрлиқ, шамшир ва туғ юборишликни сўраган. М. Сарай ўз тадқиқотида Амир Умархоннинг мактубига Усмонлилар салтанати қандай муносабат билдирганини таҳлил қилган. Лекин тадқиқотчилар Маҳмуд II нинг жавоб мактуби маълум эмаслигини қайд этишади3. Х. Коматцу эса 2 зулҳижжа 1235/ 2 сентябр 1820 йилда Усмонли давлати Садри Аъзами томонидан Умархонга юбориш учун тайёрланган “Хатти хумоюн” фондидаги 36579 рақамли хужжатни кўрсатиб ўтади4. Маҳмуд II нинг жавоб мактуби ва Амир Умархоннинг сўровига кўра унга ёрлиқ, туғ ва шамшир йўллагани хақидаги маълумот айнан “Мунтахаб ат-таворих” асарида қайд этилади5. Муҳаммад Ҳакимҳон тўранинг ёзишича, Усмонлилар давлати ҳукмдори Султон Маҳмуд II Саййид Ҳожи Мирқурбонга ўз Махдуми Аъзам авлодаридан ҳисобланган Маъсумхон тўра Қўқон хони Норбўтабийнинг куёви бўлиб, Умархон ҳукмронлиги даврида хонликда энг олий диний лавозим шайх-ул исломликни эгаллаган. 2 BOA, Hatt-ı Humayun Dаftаri, nr., 781/ 36547 3 Болтабоев Ҳ. Амир Умархоннинг мактуби // Ўзбекистон адабиёти ва санъати 24 октябр 1997 й. №43. 4 Komatsu Hisao. Khoqand and Istanbul: An Ottoman document relating to the earliest contacts between the khan and sultan … P. 963. 5 Саййид Муҳаммад Ҳакимхон ибн Саййид Маъсумхон. Мунтахаб ат-таворих. ЎзР ФА ШИ, қўлёзма, инв. №594. 294 a-варақ. 1 191 элчисини ҳам қўшиб юборган ва элчиларга Хива хонлигидан ҳам икки элчи қўшилиб бирга келган.1 Қўқон хонлигидан Усмонийлар давлатига иккинчи дипломатик миссия 1837 йилда Саййид Муҳаммад Зоҳид хожа бошчилигида юборилган бўлиб, мазкур элчиликка оид “Усмонли архиви” фондида 20 га яқин хужжатлар мавжуд. А. Эрдоғру ўз тадқиқотида Муҳаммад Зоҳид хожанинг элчилиги 1839 йилда Истамбулда бўлганлигини қайд этади2. Лекин, Саййид Муҳаммад Зоҳид хожа бошчилигидаги дипломатик миссияга доир “Усмонли архиви” фондидаги барча хужжатлар ҳ.1254/1837-1838 йилларга оиддир. Архив хужжатларидан ҳам кўринадики, Саййид Муҳаммад Зоҳид хожага Истамбулда юксак ҳурмат-эҳтиром кўрсатилган. Шунингдек, Қўқон хони Муҳаммад Алихон томонидан ҳам Султон Маҳмуд II га махсус совғалар юборилган.3 Қўқон хонлиги тарихига доир манбаларда Саййид Муҳаммад Зоҳид хожа ҳақида ҳам Саййид Мирқурбон сингари маълумотлар жуда кам учрайди. Асосан “Усмонли архиви” хужжатларида унинг шахсига оид маълумотлар мавжуд. Унга кўра, Саййид Муҳаммад Зоҳид хожа Қўқон хонлигида хожа-калон унвонига эга бўлган.4 Шунингдек, у Қўқон хони Муҳаммад Алихон томонидан усмонли султонига юборилган мактубнинг усмонличага таржимасида кўрсатилишича Жўйбор шайхлари сулоласидан бўлган.5 Мухаммад Алихон томонидан юборилган мазкур дипломатик миссиядан кўзланган асосий мақсад Қўқон хонлиги ҳарбий салоҳиятини кучайтиришдан иборат бўлган ва буни элчи саййид Муҳаммад Зоҳид хожа Усмонли султонлиги ҳукуматининг таржимонлик бўлими бош таржимони Ўрфи Эфенди билан суҳбатда маълум қилган.6 Мазкур суҳбат ёзма шаклда қайд этилиб, мажлисда кўриб чиқилган. Қўқон хонининг Усмонли империясидан асосий Саййид Муҳаммад Ҳакимхон ибн Саййид Маъсумхон. Мунтахаб ат-таворих. ЎзР ФА ШИ, қўлёзма, инв. №594. 294 a-варақ. 2 Erdogru Akif. The Khoqandi Envoys in Ottoman Istanbul // Central Asian Journal, 52/1. 2008, p. 5. 3 BOA, Hatt-ı Humayun Dаftаri, nr.,657/32100D. 4 BOA, Hatt-ı Humayun Dаftаri, nr.,657/32100Е. 5 BOA, Hatt-ı Humayun Dаftаri, nr.,657/32100С. 6 Saray M. Rus işgali devrinda Osmanli devleti ile Turkistan hanliklari arasindeki siyasi munasabetler (1775-1875) ... S. 47. 1 192 истаги икки пиёда аскар, икки суворий, икки тўпчи ўргатувчи мутахассисларни ва ҳарбий ҳолатларга доир китоблардан намуналар юборишлик бўлган.1 Шунингдек, Усмонли султони номидан хонликнинг маҳаллий беклари ва ҳокимларини, хусусан, қозоқ ва қирғиз бийларини ўзбошимча ҳаракатини жиловлаш, ҳукмдорга қаттиқ итоат этишлари учун “Хонлар хони” унвонини берилишлиги сўралган. Демак, Муҳаммад Алихон ташқи хавфни олдини олиш ва унга қарши курашга тайёр туриш ва бу орқали хонликни ҳарбий ҳолатини ривожлантириш мақсадида Усмонли султонлигига дипломатик миссия юборганлигини кузатиш мумкин. Шунингдек, бу даврга қадар ҳам Қўқон хонлигида Хиндистондан келган мутахассис орқали Европа усулидаги пиёда ва тўпчиларга оид ҳарбий машғулотларни хонлик аскарларига ўргатилаётгани элчи Саййид Муҳаммад Зоҳид хожа томонидан бош таржимон Ўрфи Эфендига маълум қилинган.2 Мазкур дипломатик миссия ўз мақсадига эришганлигини маҳаллий манбалардаги маълумотлар ҳам тасдиқлайди. Жумладан, “Хуллас ут-таворих” ва “Тарихи Туркистон” асарларида кўрсатилишича, Қўқон хони саройида Саййид Муҳаммад Зоҳид хожа бошчилигидаги элчилик Истамбулдан қайтиб келгандан сўнг махсус мажлис ўтказилган. Ушбу йиғинда Усмонли султони томонидан юборилган махсус совғаларнинг тақдимоти бўлиб ўтади ва бу жараёнда Муҳаммад Алихон беҳад хурсанд бўлган.3 Қўқон хонлигидан Усмонли империясига навбатдаги дипломатик миссия 1865 йилда Саййид Ёқубхон тўра бошчилигида юборилади. Мазкур дипломатик миссия фаолияти Россия империясининг алоҳида эътиборида туради.4 Чунки, Россия империяси хонликнинг Усмонли давлати билан муносабатининг Қўқон фойдасига ижобий натижа беришлигидан хавфсирар эди. Архив маълумотларига кўра Россия империяси махсус хизматлари Саййид Ёқубхон тўра бошчилигидаги BOA, Hatt-ı Humayun Dаftаri, nr., 781/36565 A. BOA, Hatt-ı Humayun Dаftаri, nr., 781/36565 A. 3 Махмуд Ҳаким Яйфоний. Хуллас ут–таворих. ЎзР ФА ШИ литографик нашр. Инв. № 304, З6–б.; Мулла Олим Махдум Ҳожи. Тарихи Туркистон / Нашрга тайёрловчилар Т. Алимардонов, Н. Абдулҳаким. Қарши: 1992, 47–б. 4 ГАОО, Ф.6. оп.10. ед.хр. 8148. Дело о ходатайства Кокандского посланника в Константинополе Сеид Якубхана о разрешении ему вернуться на родину 11.02 - 08.03. 1867 г. 1 2 193 элчиликнинг мақсадини аниқлашга эриша олмайди.1 Қўқон хонлиги томонидан ушбу дипломатик миссияни юборишдан асосий мақсад Россия империяси тажовузига қарши ҳарбий ёрдам олиш бўлган. Аслида, Саййид Ёқубхон тўра бошчилигидаги элчилик Усмонли давлатига 1865 йилда Қўқон хонлиги худудлари бўлган Дашти Қипчоқ ва Тошкент Россия империяси томонидан босиб олиниши арафасида юборилади. “Тарихи Алиқули амирлашкар” асарида Алиқули амирлашкар2 томонидан Истамбулга юборилган дипломатик миссияга Ахмадхўжа эшон элчи қилиб тайинлангани ва Хитой чегарачилари уни чегарадан ўтказмай Ёркендда ушлаб турганлиги қайд этилади.3 Шунингдек, хизмат вазифасига кўра Муҳаммад Юнусжонинг ўзи Аҳмадхўжа эшонни ўрнига Хожи Мелибойни элчи қилиб юбориб, қайтганлигини ёзади.4 Бироқ, архив хужжатларида бу элчиликнинг кейинги тақдири ҳақида маълумотлар маълум эмас. Саййид Ёқубхон тўра бошчилигидаги миссия Хива хонлиги ва Эрон орқали жуда машаққатли йўл билан 1865 йил апрел ойининг бошларида Истамбулга етиб келган.5 Усмонли архиви хужжатларида фақат Саййид Ёқубхон тўра номи учрайди. Оренбург давлат архиви хужжатларида ҳам элчи Саййид Ёқубхон тўра 1867 йилда Истамбулдан Қўқонга қайтаётганлиги кўрсатилади.6 Элчилик фаолияти туфайли Саййид Ёқубхон тўрани турк олими М. Сарай Туркистон етиштирган энг кучли дипломатлардан бири эди, деб таърифлайди.7 Шунингдек, элчи Саййид Ёқубхон тўра Усмонли давлатининг Туркистон мусулмонлари учун ижобий таъсир этишига ГАОО, Ф.6. оп.10. ед.хр. 8148. Гарчи бу даврда Қўқон ҳукмдори расмий равишда Маллахоннинг ўғли Султон Саййидхон (1863–1865) бўлсада, амалда Алиқули амирлашкар хонлик бошқарувини тўлиқ ўз назоратига олган эди. 3 Муҳаммад Юнусжон шиғовул. Тарихи Алиқули амирлашкар. ЎзРФАШИ қўлёзма, инв. № 12136. 65 б. варақ.; The Life of Alimqul ... р. 62. 4 Муҳаммад Юнусжон шиғовул. Тарихи Алиқули амирлашкар. 66 а варақ.; The Life of Alimqul ... р. 62. 5 Saray M. Rus iş gali devrinda Osmanli devleti ile Turkistan hanliklari arasindeki siyasi munasabetler (1775-1875). S. 68. 6 ГАОО, Ф.6. оп.10. ед.хр. 8148. 7 Saray M. Rus iş gali devrinda Osmanli devleti ile Turkistan hanliklari arasindeki siyasi munasabetler (1775-1875). S. 69. 1 2 194 қаратилган янги ташаббуслар билан чиққанлиги қайд этилади.1 Умуман олганда Истамбулга борган Қўқон элчилари ҳақида “Усмонли архиви”даги хужжатлар орқали барчасининг шахслари маълум бўлсада, барча ҳолларда улар расмий миссия билан бормаган. Кўп ҳолларда, зиммаларига юклатилган махсус расмий топшириқни бажарганлар. Асосан хаж ибодатини бажариш мақсадида Истамбул орқали Макка ва Мадинага бориш асносида Қўқон хонлиги ва Усмонли империясининг ўзаро билан алоқаларида элчилик вазифаларини ҳам бажарганлар. Диний уламолар Қўқон хонлигидан Россия империясига ҳам элчи қилиб юборилган. Хонликдан Россия империясига дастлабки дипломатик миссия 1812 йилда юборилган бўлиб, у элчиларнинг мамлакатга қайтмасдан турли сабаблар туфайли вафот этиши билан муваффақиятсиз тугайди. Бу элчиликни оқибатини Қўқон хукуматига маълум қилиш мақсадида дипломатик анъаналарга кўра Россия империяси Филипп Назаровни2 1813 йилда Қўқон хонлигига элчи қилиб юборади. Филипп Назаров Умархон хузуридаги махсус мажлисда элчилар тақдири ва уларнинг назоратида бўлган давлатга тегишли савдо моллари ҳақида ахборот беради ҳамда бир йилга яқин муддат хонликда қолади.3 Шу ўринда Филипп Назаров Қўқон хонлигига фақат икки давлат ўртасидаги алоқалар юзасидангина элчи сифатида эмас, балки хонлик тўғрисидаги муҳим маълумотларни аниқлаш учун юборилганлигини айтиш мумкин. Бу ҳақда унинг “Эсдаликлари”ни қўлёзма нусхасида қайд этилган бўлсада, нашр этилган нусхада изоҳ сифатида кўрсатиб ўтилади. Тадқиқотчилар Филипп Назаровни бир йил давомида Қўқонда асирликда ушлаб турилган деб таъкидлашади. Бироқ, Филипп Назаровни асирликда сақланмаганлигини унинг “Эсдаликлар”идан англаш мумкин. Чунки, Saray M. Rus iş gali devrinda Osmanli devleti ile Turkistan hanliklari arasindeki siyasi munasabetler (1775-1875). S. 70. 2 Филипп Назаровнинг ҳаёти тўғрисида батафсил маълумотлар етарли эмас. “Русском биографическом словаре”да туғилган ва вафот этган йили тўғрисида аниқ маълумот кўрсатилмасдан фақатгина 18 асрнинг охири 20 асрнинг бошида яшаган деб қайд этилади. Унинг фаолияти тўғрисида “Русском биографическом словаре”да Россия империяси Ташқи ишлар вазирлигида ишлаб 1812 йилда Сибир корпуси таржимони вазифасида бўлганлиги кўрсатилади. 3 Назаров Ф. Записки о некоторых народах и землях средней части Азии / Текст подготовил В.А. Ромодин. М.: Наука, 1968. С. 41. 1 195 Филипп Назаров Қўқон хонлигини деярли барча йирик маъмурий марказларига бориб, аҳолиси, ижтимоий ҳаёт, етиштириладиган маҳсулотлар ҳақида маълумотлар тўплашга эришган. Қўқон хонлигидан Санкт-Петербургга навбатдаги дипломатик миссия 1828 йилда Саййид Мирқурбон ва Турсунхўжа судур бошчилигида амалга оширилади. Мазкур элчикдан кўзланган асосий мақсад савдо масалалари ва икки давлат ўртасидаги дўстлик муносабатларига оид бўлган. Элчиларга Рус хукумати алоҳида хурмат эхтиром кўрсатганлиги манбаларда ўз ифодасини топган. Жумладан, “Тарихи Алиқули амирлашкар” асарида бу элчилик ҳақида маълумотлар мавжуд.1 Мазкур дипломатик миссияга жавобан Қўқон хонлигига 1829 йилда хорунжий Потанин элчи бўлиб келган.2 Қўқон ҳукмдорлари ташқи сиёсий алоқаларда асосий воситачи вазифасини ўтаган элчиларни тайинлашда мусулмонлар ўртасида мавқуи ва обрўси баланд бўлган уламолар – тариқат муршидлари вакилларига катта эътибор берганлар. Буни Муҳаммад Алихон томонидан 1841 йилда Россия империясига юборилган Миён Халил Соҳибзода бошчилигидаги элчилик мисолида кузатиш мумкин. Қайд этиш лозимки, Қўқон хонлиги ички ва ташқи сиёсатида нақшбандия– мужаддидия тариқатининг етакчиси бўлган Имом Раббоний Ахмад ал-Сирҳиндий авлодаридан бўлган Миён Халил Соҳибзоданинг фаолияти алоҳида ўрин тутади. Қўқон хонлиги тарихига доир манбаларда Соҳибзода Ҳазрат, Ҳазрати Соҳиб, Ҳазрати эшон Соҳибзода, Миён Халил Соҳибзода каби номлар билан қайд этилади. Аммо архив хужжатларидан маълум бўлишича бу зотнинг тўлиқ исми Муҳаммад Халил Соҳибзода3 бўлиб кўпроқ аҳоли Миён Халил Соҳибзода ёки Имом Раббоний авлодарини Миёнлар деб аташган. Муҳаммад Халил Соҳибзода Қўқон хонлигига 1826 йилда Муҳаммад Алихоннинг таклифига кўра келади. Аммо манбаларда бу шахснинг қаердан келганлиги тўғрисида турлича маълумотлар келтирилади. Ниёз Муҳаммад Ҳўқандийнинг “Тарихи Шоҳрухи” The Life of Alimqul ... р. 30. Гуломов Х. Дипломатические отношения государств Средней Азии с Россией в 18 – первой половине 19 века ... С. 279. 3 ЎзРМДА Ф. И-715. Оп.1. д.3. 1 2 196 асарининг бир нусхасида Бухородан келганлиги қайд этилса,1 яна бир бошқа нусхасида эса Пешавордан келганлиги кўрсатилади.2 Шунингдек, О. Жўрабоев томонидан Пўлотжон Қаюмийнинг “Қўқон тарихи ва унинг адабиёти” номли асаридаги маълумотлар асосида бу кишини Деҳлидан келган, деб ҳам кўрсатилади.3 Муҳаммад Халил Соҳибзоданинг таржимаи холига доир маълумотлар жуда кам. Бу киши 1785 йилда таваллуд топиб 1869 йилда Қўқонда вафот этган. Ушбу шахс Қўқон хонлигида нақшбандия–мужаддидия тариқатининг пири муршиди бўлиб, нафақат Ўрта Осиёда балки Россия империясида ҳам кўплаб муридлари борлиги манбаларда акс этади.4 Шунингдек, Муҳаммад Халил Соҳибзода Қўқон хонлигида нақиб5 унвонига ҳам эга бўлиб давлатнинг бошқарув тизимида алоҳида ўринни эгаллаган. Қўқон ҳукмдорлари бошқа давлатдан диний уламоларни ёки тасаввуф етакчиларини ўз ҳузурларига таклиф этишининг қандай сабаблари бор эди ёки бу даврда хонликда тасаввуф етакчилари йўқмиди деган савол ҳам туғилади. Албатта Қўқон хонлигида машҳур тасаввуф шайхлари бўлган. Лекин, Қўқон хонлари ташқи сиёсат масаласида махаллий тариқат лидерларидан кўра Имом Раббоний авлодларининг мавқеига суянишган.6 Мулла Ниёз Муҳаммад Ҳўқандий. Тарихи Шоҳрухий. РФА ШҚИ қўлёзма инв. С 468. 146 б варақ. 2 Бейсембиев Т. “Таърих–и Шахрухи” как исторический источник. Алма–Ата, 1987. С. 105. 3 Жўрабоев О. Ирфон шеъриятининг сулолавий намояндалари // Шарқ юлдузи. № 2, 2009. 165–б. 4 Муҳаммад Юнусжон шиғовул. Тарихи Алиқули амирлашкар. ЎзР ФА ШИ қўлёзма, инв. № 12136. 64б-варак. 5 Миён Халил Соҳибзоданинг нақиб унвонида эканлиги Россия императорига элчилиги тўғрисида ёзилган мактубда ўз аксини топган. Нақиб диний унвонлардан саналиб Қўқон хонлигида бу унвон Пайғамбаримиз Муҳаммад САВ авлодларига берилган. Манбалардаги маълумотларга кўра мазкур унвонни беришда айрим ҳолларда ёшга ҳам эътибор берилмаган. Жумладан “Мунтахаб ат-таворих” асари муаллифи Муҳаммад Ҳакимхон тўрага 1818 йилда нақиб унвонининг берилиши, яъни ҳукмрон сулола вакиллари саййидларнинг ўзларига қариндошлик билан боғланганлиги учун ҳам ёшига ва мавқеига эътибор бермасдан бундай унвонни беришган. 6 Бухоро ҳукмдори Амир Ҳайдар (1800–1826) ҳам Имом Раббоний авлодидан бўлган Миён Ахмад Соҳиб (Соҳибзода Калон)нинг муриди бўлганлигидадир (Мухаммад Насриддин ал-Ханафи ал-Хасани ал-Бухари. Тухфат аз-заирин. Перевод, предисловие, комментарии – Х. Тураев / Французский институт исследований Центральной Азии. № 2. 2003. С.17). Маълумки, Қўқон хонлиги билан Бухоро амирлиги ўртасида муайян келишмовчиликлар юзага келиб турган. Қўқон хони Муҳаммад Алихон ҳам Имом Раббоний авлодарига мурид бўлишлик билан бир қаторда уларни хонлик ижтимоий-сиёсий ҳаётига фаол жалб этиш орқали Бухоро амирлиги 1 197 Муҳаммад Халил Соҳибзоданинг элчилик фаолияти тўғрисида Қўқон хонлиги тарихига доир бир неча манбаларда маълумотлар мавжуд бўлиб, унинг элчилиги Россия империясига 1841 йилнинг август ойида бошланади. Қўқон хони Муҳаммад Алихон (18221841) бежиз Муҳаммад Халил Соҳибзода ҳазратни элчи этиб тайинламаган. Биринчидан Муҳаммад Алихоннинг бу шахсга ихлоси баланд бўлган. Иккинчидан эса бу даврда нафақат Қўқон хонлигида, балки Ўрта Осиё хонликлари ҳамда Россия империяси худудида яшаган аҳолининг мусулмон қатлами ва Усмонли турк давлатида ҳам нақшбандия мужаддидия етакчиси Имом Раббоний Аҳмад Сирҳиндий яхши маълум бўлган. Хусусан, тарихчи ва Қўқон хонлиги давлат бошқарувида масъул лавозимларда хизмат қилган Муҳаммад Юнусжон шиғовулнинг “Тарихи Алиқули амирлашкар” асарида қайд этилишича, “...ул жанобни ўруссия тобеъида нўғай тоифаси ва бошқа тоифадин мурид ва мухлис ва ёр дўстлари кўп”.1 Бу маълумотни Британия кутубхонасида сақланадиган “India Office Records” хужжатлари ҳам тасдиқлайди. Хусусан унда Қўқон хонлигидаги қипчоқ, қозоқ ва қирғиз уруғларининг пири бўлганлиги кўрсатилади.2 Қўқон хонлиги тарихига доир манбаларда ҳам Муҳаммад Халил Соҳибзода бошчилигидаги дипломатик миссия ва унинг натижалари яхши таърифланади. Хусусан, “Тарихи Алиқули амирлашкар” асарида “...ўзлари ниҳоят даражада оқил ва ҳушманд учун низом биладурғон ёр дўст машварати бирла муваффақ қоида иш қилиб ниҳоят иззат ва обрў бирлан ёнғон эрдилар”3 деб кўрсатилади. билан муносабатларини чигаллашмаслиги учун интилган дейиш мумкин. Шунингдек, Ўрта Осиёдаги тариқат пешволарининг хам Имом Раббоний авлодарига хурмати юқори бўлган. Муҳаммад Халил Соҳибзоданинг Қўқон шаҳрига келганидан хабардор бўлган Бухоролик шайх халифа Хусайн қўқонлик муридларидан бўлган Азимхожа эшон ва Жалолиддин хожаларнинг Бухорода таҳсилни тамомлаб иршод олиб Қўқонга қайтаётганларида, уларга (Азимхожа эшон ва Жалолиддин хожа) одоб юзасидан шаҳарга кирмасликлари айтилади. Азимхожа эшон ва Жалолиддин хожалар ҳам Қўқон хонлигида машхур нақшбандия шайхларидан бўлишган. Айниқса Азимхожа эшоннинг 1840–1842 йилларда хонлик ижтимоий сиёсий жараёнларидаги ўрни юқори бўлганлиги ҳақида манбаларда ҳам маълумотлар қайд этилади. 1 Муҳаммад Юнусжон шиғовул. Тарихи Алиқули амирлашкар. ЎзРФАШИ қўлёзма, инв. № 12136. 64б- варак. 2 India Office, L/P&S/5/259. Secret letters and enclosures from India, 1866-1874. р. 189. 3 Муҳаммад Юнусжон шиғовул. Тарихи Алиқули амирлашкар. ЎзР ФА ШИ қўлёзма, инв. № 12136. 65 а варақ 198 Қўқон хонлиги тарихига доир асарларда Муҳаммад Халил Соҳибзоданинг қандай мақсадда элчи қилиб юборилганлиги ҳақида маълумотлар аниқ баён қилинмаган бўлсада, Россия императорига ёзилган мактубда мазкур дипломатик миссиядан кўзланган мақсад аниқ баён этилган. Муҳаммад Халил Сохибзода томонидан олиб борилган дипломатик миссияда асосан савдо масалаларини ривожлантириш ва уни хавфсиз бўлишлигини таъминлаш мақсади бўлган. Шунингдек, Муҳаммад Алихон томонидан ёзилган ушбу мактубда Россия империяси билан дўстона муносабатда бўлишлик масаласи ҳам қайд этилган. Мазкур мактубнинг нусхаси, яъни, форс тилидан рус тилига таржимаси Ўзбекистон Республикаси Марказий Давлат архиви фондида сақланади.1 Ушбу нусхадаги қайдларга кўра мактубнинг асл нусхаси бугунги кунда АВПРИ2 Санкт Петербург бўлимида сақланади. Муҳаммад Юнусжон шиғовулнинг асарида Муҳаммад Халил Соҳибзоданинг элчилик фаолияти ва унинг Россия императори Николай I (1825-1855) ҳузуридаги қабул маросими ва бу шахсга император томонидан юксак даражада ҳурмат эҳтиром кўрсатилганлиги хусусида маълумотлар қайд этилади. Асарда қайд этилишича Эрон, Хива ва бошқа давлатлардан келган элчиларга нисабатан Муҳаммад Халил Соҳибзодага алоҳида эҳтиром кўрсатилган3. Бу зотга бундай хурмат кўрсатилишининг асосий сабабларидан бири сифатида шуни таъкидлаш мумкинки, Россия империяси ҳудудида яшайдиган мусулмонлар орасида мурид ва мухлисларининг кўплиги ва улар томонидан бу шахснинг алоҳида эътибор билан қарши олинишини кўрсатиш мумкин. Яъни, Россия империяси фуқаролари томонидан бу шахсга нисбатан бундай муносабат бўлганлиги ҳақида Россия императори Николай I га барча маълумотлар етказилган. Шунингдек, Муҳаммад Халил Соҳибзодани Петербургда эътиборга лойиқ бўлган жойлар билан таништирлади. Хусусан, технология институти, зарбхона, кутубхона, ботаника боғи, ЎзРМДА И-715. Оп.1. д.3. лл.165 167. Архив Внешней Политики Российской империи 3 Муҳаммад Юнусжон шиғовул. Тарихи Алиқули амирлашкар. ЎзР ФА ШИ қўлёзма, инв. № 12136. 16 б варақ. 1 2 199 чинни ва ойна заводи, Осиё музейи ва бошқа жойлар. Албатта бу Қўқон хонлигининг Россия империяси билан бўлган дипломатик алоқаларида бунга қадар ҳам, бундан кейинги элчиликларда ҳам, бу каби муносабат бўлмаган. Кейинги даврларда яъни Худоёрхон ҳукмронлигида олиб борилган дипломатик алоқалар Қўқон хонлиги учун деярли самарасиз бўлиб, ижобий натижани кутиш ҳам мумкин эмас эди. Чунки бу даврда Россия империяси Қўқон хонлиги худудини бирин-кетин босиб олишга ҳаракат қилаётганлиги боис ҳам бу икки давлат ўртасидаги дипломатик алоқалар хонлик учун ҳеч қандай самара бермаслиги аниқ эди. Муҳаммад Халил Соҳибзодани Қўқон хонлиги ҳукмдор доира вакиллари томонидан нафақат хонликнинг ташқи алоқаларида балки, ички ижтимоий сиёсий жараёнларида ҳам элчи сифатида жалб этишган ёки бу шахс зиммасига бундай вазифани юклашган. Хусусан, Худоёрхоннинг биринчи ҳукмронлигида Мусулмонқули томонидан Тошкент ҳокими Саримсоқхонни Қўқонга чақирилиш учун Муҳаммад Халил Соҳибзода элчи қилиб юборилган. Мусулмонқули Саримсоқхонни Худоёрхонга мухолиф деб билади. Шунинг учун хийла билан Саримсоқхонга зиён етказмаслик тўғрисида Соҳибзода ҳазратга кўп ваъдалар бериб элчи қилиб юборсада, аммо Мусулмонқули ваъдасида турмайди. Саримсоқхон Қўқонга келгандан сўнг суюиқасд уюштирилади. Мусулмонқулининг бундай иш тутганлигидан ранжиб Муҳаммад Халил Соҳибзода ҳаж баҳонасида хонликдан маълум муддатга кетишга қарор қилади. Манбалардаги маълумотлар таҳлили шуни кўрсатадики, Қўқон хонлигидан хорижий мамлакатларга юборилиши режалаштирилган дипломатик миссиялар учун элчилар алоҳида эътибор билан танлаб олинган ва мактубларда уларнинг саййидлиги, хонликда эгаллаган мавқеи ҳамда диний лавозими ёки унвони алоҳида кўрсатилган. Шу боис диний уламолардан бўлган элчиларга ҳар қайси мамлакатда алоҳида эътибор қаратилган. Айни вақтда элчиликка тайинланган диний уламоларнинг ислом дунёсидаги мавқеи ҳам муҳим ўринга эга бўлиб, Қўқон ҳукмдорлари улар орқали мамлакат худуди ва минтақада юзага келган муаммоли масалаларни маҳорат билан ҳал қилишга ҳаракат қилганлар. 200 Қўқон хонлигидан Усмонли султонлиги ва Россия империясига юборилган элчиликлардан кўзланган мақсад турлича бўлган. Хусусан, Усмонли султонлигига юборилган дипломатик миссиялар асосан Қўқон хонлари бу давлатнинг маънавий кўмагига таянишга ҳаракат қилишган ва хонлик ҳарбий салоҳиятини кучайтириш ва ҳарбий ёрдам олиш мақсадида амалга оширилган бўлса Россия империясига юборилган элчиликлар фақатгина савдо масалалари билан боғлиқ бўлган. 201 ЮРИДИК АНЪАНАЛАР ВА ҲУҚУҚИЙ АМАЛИЁТ LEGAL TRADITION AND JURISPRUDENCE ПРАВОВАЯ ТРАДИЦИЯ И СУДЕБНАЯ ПРАКТИКА ЮРИДИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ СЕМЕЙНО-БРАЧНЫХ ОТНОШЕНИЙ В СРЕДНЕЙ АЗИИ XIX – НАЧАЛА XX ВЕКОВ Эльёр Каримов До сих пор, не смотря на наличие массовой информации и интернета, мусульманское право окружено предрассудками. Многие популярные стереотипы об исламе касаются, в первую очередь, брака и семейной жизни мусульман, положения и роли женщины в семье, а также прав женщины в семье и обществе. Относительно хорошо известны и часто дискутируются в научной и популярной среде общие религиозно-нравственные предписания ислама, определяющие семейно-брачные отношения. Значительно меньше внимания уделяется юридическим вопросам регулирования этих отношений. При этом забывается, что пути решения указанных проблем имеют давнюю историческую традицию и уходят корнями в средневековое прошлое. Суть в том, что исламская специфика изначально заключалась в особо тесной связи мусульманского права с исламом как религиозной системой. А последнее до сих пор имеет едва ли не определяющее значение для мировоззрения самых широких слоев населения мусульманских стран. Тем не менее, особенности брачно-семейных отношений в мусульманском праве как юридического явления должны раскрываться, прежде всего, с позиций права, а не интуитивных, религиозных ощущений. Именно ислам, из всех мировых религий, наиболее тесно связан с государством и правом. В рамках данной статьи, на основе среднеазиатских документальных исторических источников XIX–XX веков, мы хотели бы рассмотреть некоторые аспекты мусульманского права в области правового регулирования и структуры брачно-семейных отношений. Как известно, юридические вопросы, касавшиеся брачносемейных отношений, в среднеазиатских ханствах вплоть до начала XX века решались казием.1 Казий (‫قاضــي‬‎qāḍī) – мусульманский судья судья, осуществляющий судопроизводство на основе шариата. 1 203 Казий назначался верховным правителем – ханом. В связи с назначением казия на должность издавался (писался) ханский йарлык – так называемый августейший йарлык (йарлиг-и хумайун-и ‘али). В этом документе августейшим указом (нишан-и хумайун) определялась местность (вилайат) куда назначался казий. Жителям данной территории предписывалось считать назначаемое лицо казием, решения которого были окончательны. Население обязывалось подчиняться ему и обращаться к нему по вопросам шариата. Обычно, в том же документе перечислялся круг вопросов, решение которых находилось в юрисдикции казия.1 В его обязанности вменялось составление документов и реестров (сукук ва сиджиллат),2 заключение брачных договоров (‘укуд-и анкаха), решение тяжб (хусумат), хранение имущества сирот и умалишённых (забт-и амвал-и айтам ва маджанин), назначение последним опекунов (аусийа), деление по шариату между наследниками наследственного имущества (матрука-и3 муслимин). Казиям также вменялось в обязанности побуждение людей к добрым делам и запрещение дел недозволенных шариатом, наблюдение за посещением общественных молитв, надзор за порядком в школах и т.п. 4 Особо в йарлыках оговаривались суммы денежных вознаграждений, получаемых казием за оформление документов (уджра-и китабат) и брачных услуг (никахана). Также особо оговаривалось положение, что в случае нарушения указываемых См.: Каталог среднеазиатских жалованных грамот из фонда Института востоковедения им. Абу Райхана Беруни АН РУ / Составители А. Урунбаев, Г. Джураева, С. Гуломов. OWZ, Halle, 2007. С. 114. 2 Сукук (‫صكــوك‬‎, множественное от ‫ صــك‬Sakk) – юридический документ, акт, квитанция. Сиджалат ‫ – ســجاالت‬реестр судебных решений. 3 Матрука — здесь одна из юридических форм собственности. Обычно матрука (матрук от слова «тарка» – забросить) это брошенные земли, которые находились в общем пользовании. 4 Описываемые обязанности казия характерны не только для Средней Азии, но и для исламского Востока в целом. Например, аналогичным образом функции казия описывает в своём трактате Мухаммад-Рафи’ Ансари «Дастур ал-мулук». Трактат Ансари характеризует административный аппарат и финансово-налоговую систему государства Сефевидов в XVII в. См.: Mirza Rafi‘a’s Dastur al-Muluk: A Manual of Later Safavid Administration. Annotated English Translation, Comments on the Offices and Services, and Facsimile of the Unique Persian Manuscript, Includes Bibliography and Index. Kuala Lumpur: ISTAC, 2002. 717 p. 1 204 условий со стороны назначаемого казия и преступления им норм шариата, то он будет уволен. Как мы видим, среди перечисленных обязанностей казия вопросы, связанные с браком, занимали очень важное место. Более того, решение этих вопросов являлось важной частью доходов, получаемых судьёй от своей деятельности. Из публикуемых в данной статье юридических документов XIX века из коллекции автора1 следует, что иногда на должность одновременно назначался казий и раис. В обязанности раиса входило следить за соблюдением законов шариата. Иногда должность раиса объединялась с должностью казия, также как должностные функции обоих. В нашем распоряжении имелся ряд йарлыков, которые касались назначений на должности казиев и раисов.2 Последний должен был наблюдать за нравственностью мусульман, исполнением ими религиозных обрядов, справедливостью базарных цен, точностью мер и весов. В йарлыке № 1 от 21 рамазана 1272 / 26 мая 1856 г., ему вменялось в обязанности надзор за посещением школ (мактаб) детьми, наблюдение за выполнением общественных молитв (намаз) и других установлений шариата, а также наказание людей, нарушающих нормы шариата (сноска). Из йарлыка Сайид Мухаммад-хана от 24 джумада’I 1273 / 20 января 1857 г. мы видим, что должности казия и раиса объединялись, Данную коллекцию составляют сканированные копии отдельных письменных источников прошлого. До настоящего времени, в фонде Государственного музея–заповедника «ИчанКалъа», а также в ряде частных коллекций у местных жителей, хранятся уникальные документальные исторические источники XVII – начала XX веков. В 2002 г. мною был получен грант Federal Assistant Award for the project “Preservation of unique written manuscripts of Khorezm in electronic format” (award number S-UZ800-02-GR063) на проведение работ по компьютерному копированию письменных памятников и сохранению их в электронном формате. Дальнейшая научная разработка собранных материалов была финансирована IFEAC [Institut Francais d’Etudes sur l’Asie Centrale] в лице проф. В.Фурньо (V.Fourniau). Кроме этого, в 2004 г. большую поддержку оказал проф. М. Буттино (M. Buttino), во время моего пребывания в Туринском Университете (Torino, Italy) благодаря гранту NATO Senior Fellowships for Social and Human Sciences awarded by the C.N.R. (Consiglio Nazionale delle Ricerche) Italy. И, наконец, в 2005 году нам был предоставлен грант № А-2-119 Комитета по координации развития науки и технологий при Кабинете Министров РУз. Это позволило изучить копии собранных письменных памятников и подготовить ряд публикаций, включая и представленную тут. 2 Раис – блюститель нравов во всех среднеазиатских ханствах в XIX в. Должность, соответствующая средневековому мухтасибу (См.: Материалы по истории туркмен и Туркмении. Том II. Иранские, бухарские и хивинские источники. Под ред. В.В.Струве, А.К.Боровкова, А.А.Ромаскевича и П.П. Иванова. Москва-Ленинград: Изд. АН СССР, 1938, С. 335). 1 205 и религиозно-административное лицо именовалось кази-раисом. Последний термин был распространён в Хивинском и в Бухарском ханствах. В Бухаре этого времени термин мухтасиб не был в ходу – термин paис заменил его, употребляясь как в обиходе, так и в местной литературе.1 Особо можно отметить об упоминающемся, в каждом йарлыке при назначении казиев, праве на проведения обряда бракосочетания и взимание платы (никахана) за него. Казиям вменялась в обязанность фиксация одного из важнейших актов гражданского состояния, что составляло значительную часть их дохода. Казию, совершившему брак, уплачивалась определённая сумма при получении юридического документа о браке (никах-патта). Во второй половине XIX века часть Средней Азии была завоёвана Российской империей. На завоёванных территориях было организовано Туркестанское генерал-губернаторство. Важно отметить, что при завоевании туркестанского края русскими, казиев лишили права совершать никах. Это вызвало большое недовольство среди казиев. Они усиленно хлопотали перед русской администрацией о возвращении им этого права. Впоследствии казии вновь овладели правом совершать браки и собирать плату за бракосочетание. Это право на совершение браков казии ревностно охраняли.2 Даже после установления Советской власти в Средней Азии после 1917 года, казии использовали это право вплоть до конца 30-х годов, то есть до конца периода существования казийских судов. Интересно отметить, что даже в Советское время, граждане среднеазиатских республик, как правило, во время официального гражданского бракосочетания традиционно ходили в мечеть или тайно посещали муллу для формального проведения никах. Хотя никакой юридической силы в этот период никах не имел, мусульманское население Средней Азии продолжало традиционно совершать никах, считая эту процедуру необходимой частью легитимизации таинства брака, наряду с фиксацией его в соответствующих структурах светской власти – в ЗАГСе.3 Семёнов А.А. Бухарский трактат о чинах и званиях и об обязанностях их носителей их в средневековой Бухаре ... С. 140. 2 Лыкошин Н. Казии (народные судьи) ... С. 32, 33. 3 Отделы записей актов гражданского состояния (сокращённо ЗАГС) 1 206 Возвращаясь к описываемому нами периоду, следует отметить, что семейно-брачные вопросы всегда выходили за рамки простой фиксации брака и казии занимались всем комплексом проблем, касавшихся семейно-брачных отношений. Мы хотели бы привести в пример ряд документов из казийского делопроизводства, касающихся семейно-брачных вопросов. Но прежде, хотелось бы упомянуть о самом термине «казийские документы». Это название является собирательным. Как мы видим из публикуемых нами документов, оно включает в себя комплекс юридических и гражданских актов, которые готовились и фиксировались в казихане (доме правосудия), где находился, действовал, руководил и даже жил мусульманский судья казий. Публикация казийских документов имеет определённую традицию. Р.Р. Фитрат и К.С. Сергеев,1 А.А. Егани и О.Д. Чехович,2 Р.Г. Мукминова3 – эти исследователи в разное время публиковали отдельные казийские документы и внесли неоценимый вклад в разработку методики описания данного типа документов. Следует отметить, что в большинстве публикаций, исследователи давали в основном описания документов или их тексты. Хотя, например, Р.Г. Мукминова дала не только факсимиле и перевод восьми казийских решений из «Маджму’а-йи васаик»4 (XVI в.), но и представила расширенный анализ этих документов.5 Возвращаясь к поднимаемой нами теме семейно-брачных отношений, следует отметить такой тип юридического документа, как отказ от иска (ибра-и амм). В нашей коллекции письменных источников имеется ряд подобных отказов от иска с обоих сторон, как с женской стороны, так и с мужской. В приводимом нам документе № 40 от 20 джумада’ – II 1299 / 9 мая 1882 г. речь идёт о женщине. Казийские документы XVI века / Текст, перевод, указатель встречающихся юридических терминов и причечания подготовили: Проф. Р.Р. Фитрат и К.С. Сергеев. Ташкент: Из–во Комитета Наук Узбекистана,1937. 2 Егани А.А. и Чехович О.Д. Регесты среднеазиатских актов // Письменные памятники Востока. Москва, 1984. С. 105-110, 1987, С. 57-63. 3 Мукминова Р.Г. Социальная дифференциация населения городов Узбекистана конец XV–XVI в. / Ташкент: Фан, 1985. 4 Мукминова Р.Г. Социальная дифференциация населения городов ... С. 56-59. 5 Мукминова Р.Г. Социальная дифференциация населения городов … С. 61-66. 1 207 Документ на узбекском языке, написан насталик с элементами шикасте, чёрными чернилами на русской фабричной бумаге с наличием фабричного клейма. Заверен круглой казийской печатью и подписями свидетелей Худай-Назар-бай, Ата-Нийаз и других. В соответствии с этим документом, насчитывающем 13 строк, госпожа Угил-бика, дочь Гадай кулала, сына Иш-Нийаза кулала из общины (каум) мечети Хоразмшаха отказывается (утдим) от своих имущественных, неимущественных (мал ва гайр-и мал) и денежных (тилла ва танга) претензий и, в частности, относительно махр и пособия до периода вступления в новый брак (нафакайи ‘идда) составляющих 9 тилла, каждая из которых равна девяти танга семиричного веса (вазн-и саб’а), к своему бывшему мужу Мухаммад Сафа-хадже, сыну Мухаммад Панах-хаджи. Если же она будет предъявлять в дальнейшем претензии на всё перечисленное, то считать это неправомерным. Конечно, нам трудно судить о причине возникновения такого документа. Возможно, бедную женщину, которая развелась со своим мужем, просто заставили отказаться даже от того, что ей полагалось по закону, например, от махра. А может быть, эта женщина, замученная жизнью с плохим мужем, сама решила отказалась от всего, лишь бы её оставили в покое и дали свободу. Тоже достаточно типичная ситуация. Следует также добавить, что подобный документ не является исключением, и в имеющейся в нашем распоряжении коллекции казийских документов есть аналогичные отказы от исков. Денежные суммы или имущество, которые получали женщины вступая в брак, могли фигурировать в дальнейшем в юридических документах различного характера. Вот, например, Запродажная двух участков земли от Сафар 1270 / ноябрь-декабрь 1853 г. (№ 20). Документ на персидском языке, написан насталик, чёрными чернилами на европейской кустарной бумаге. Заверен круглой печатью Кази ва раис Абдаррахман ибн Мухаммад-Нийаз мархуми (имеются также два оттиска печати на полях документа) и подписями свидетелей Аваз-бай-хаджа, Джалал-хаджа, Рахматаллах-хаджа и других. 208 Документ описывает продажу земли за 24 хорезмских золотых монет (тилла-йи хоразми) со стороны госпожи Мамаджан-биби, дочери Фазил-хаджи некоему Баба-хадже, сыну Абдалгаффархаджи. В тексте документа упоминается, что «Первый участок, площадью, примерно, три с четвертью танаба, принадлежит упомянутой Мамаджан–биби, «одна восьмая» (хашт-и йак) часть, которого досталась ей, как наследство от её мужа и как плата за бракосочетание (хакк-и никах)». Как известно, важной составной частью брачного процесса в исламе являлся махр – приданое, материальное вознаграждение, выплачиваемое женихом невесте по поводу бракосочетания. Вот документ № 42, который является Актом о выплате приданого от 10 раджаба 1305 / 23 марта 1888 г. Документ на узбекском языке, написан насталик с наличием шикасте, чёрными чернилами на русской фабричной бумаге. Заверен двумя круглыми печатями Кази Дамулла Талиб ибн Мулла Гариб мархуми и Кази Дамулла Мухаммад-Сиддик ибн Саййид Усман мархуми. В соответствии с этим документом, Бекджан сын Ир-Мухаммада, сына Бай-Мухаммада, из общины мечети Нур-Мухаммада в Катагане, выступая доверенным лицом (вакил) госпожи Базаргул-бики, дочери Бек-Нийаза, при свидетельстве Кутлук-Мурада, сына Курбан-бая и Султан-Мурада, сына Иш-Нийаза, взимает «срочную» часть махра (махр-и му’адджал) с мужа доверительницы – Науруз-Мухаммада, сына Абдашшукура. В документе имеется важная приписка – «Любой иск, предъявленный вышеназванной особой через доверенное лицо после бракосочетания (акд), считать неправоверным». Иными словами, понадобились деньги – покрыть расходы на свадьбу, приданное, а, может быть, просто как плата за то, что женщина согласилась или её заставили выйти замуж. В этом случае свою роль сыграл махр-и му’адджал («срочный» махр) – сумма денег, выдаваемых женихом невесте при бракосочетании немедленно. Существовал также другой тип махра махр-и мувадджал 209 («отсроченный» махр) – то есть часть средств, уплачиваемая супруге при разводе или смерти мужа. Как мы видим семейно-брачные отношения в Средней Азии XIX – начале XX века являлись достаточно развитым и всеобъемлющим социальным институтом, со своими правилами и законами. Юридически уйдя в историю в конце 30 х годов XX века, этот институт надолго пережил своё фактическое существование, сохранившись в среднеазиатском обществе и по сей день в качестве культурной традиции. Иллюстрации: Йарлык № 1. Йарлык № 2. 210 Рис. 3. Казийский документ-40 Рис. 4. Казийский документ-20 211 Рис. 5. Казийский документ -42 212 ЎРТА ОСИЁ ОИЛА-НИКОҲ МУНОСАБАТЛАРИДА МАҲР: УМУМИЙ ВА ЎЗИГА ХОС ЖИҲАТЛАРИ Наргиза Хидирова Оила ҳар қандай тарихий даврларда жамиятнинг асосий таянчи ҳисобланиб, унда ўзаро ҳурмат, одоб-ахлоқ, меҳр-мурувват каби инсоний тушунчалар шаклланган. Шу боис бу масалага барча халқлар алоҳида эътибор билан ёндашиб келишади. Айниқса Ўрта Осиё минтақасида яшовчи халқларнинг урф-одат ва анъаналарида оила мавзуси етакчи ўринни эгаллайди. Бу бевосита қадимдан шаклланган ҳамда исломий тушунчалар билан уйғунлашган ўзига хос анъаналар бўлиб, улар бир неча асрлардан бери авлоддан – авлодга ўтиб келмоқда. Хусусан никоҳ билан боғлиқ урф-одатлар орасида келинга маҳр бериш одати ҳам мавжуд. Бу одат нафақат Ўрта Осиё, балки ислом динига эътиқод қилувчи бошқа халқлар орасида ҳам кенг тарқалган. Гарчи маҳр масаласи ўрта асрларда бўлгани каби ҳозирги кунда Ўзбекистонда муҳим аҳамиятга эга бўлмасада, у никоҳ ҳутбасини ўқитиш жараёнида албатта тилга олинади. Ўзбекистон Республикасининг айрим ҳудудларида келинга пул, кийим, тақинчоқ, айрим жойларда эса уй ёки уйнинг бир қисми маҳр қилинади. Хўш маҳр ўзи нима? У ўрта аср жамияти никоҳ муносабатларида қандай ўрин тутган? Қуйида ушбу саволларга жавоб беришга харакат қиламиз. Мазкур мақолада маҳр масаласини мураккаблиги ва ўзига хос жиҳатлари ҳисобга олиниб, уни икки қисмга ажратган ҳолда кўриб чиқишга қарор қилинди. Биринчи қисмида маҳрни умумий масалаларига эътибор қаратилди. Иккинчи қисмида эса XVI – XIX асрларга оид манбалар таҳлил қилиниб, маҳрни бевосита амалий ҳаётда қандай бўлганлиги кўрсатиб берилди. “Маҳр” ҳақида умумий тушунча Маълумки оила ислом нуқтаи – назаридан ўзаро келишувга кўра тузилиб, у маълум бир қоидалар асосида тартибга солинган. 213 Ушбу қоидаларга кўра оиланинг биринчи шарти сифатида никоҳ (ақд)1 эътироф этилган ва уни юзага келиши учун бошқа бир қанча қўшимча “шартлар”2 талаб қилинган. Никоҳнинг дастлабки шартларидан бири маҳр3 бўлиб, у Қуръонда садоқ, садақа, ажр, фарийза, ниҳла каби номлар билан аталади.4 Маҳр бевосита ижтимоий, иқтисодий ҳаёт билан боғлиқ равишда жамият ҳаётида ўз амалий кўринишига эга бўлган. Шу боис, бу масала доирасида уламолар кўплаб баҳс мунозара юритган ва унинг қонун–қоидасини фиқҳ нуқтаи – назаридан шариатга мувофиқ ишлаб чиққан. Аёлга маҳр бериш (ёки белгилаш)ни қатъий шарт эканлиги тўғрисида турли фикрлар мавжуд.5 Жумладан Бурҳониддин ал-Марғиноний ўзининг “Ҳидоя” асарида никоҳни маҳр белгиламай туриб ҳам амалга ошириш мумкинлигига ишора қилади.6 Бу ҳолат аёлга маҳр бермаслик шарти билан уйланишга йўл қўяди.7 Лекин бунда асосан эътибор никоҳнинг луғавий маъносига қаратилиб, унда эр-хотининг ўзи билан никоҳ мукаммал бўлиши назарда тутилади.8 Яъни, никоҳланувчи икки шахснинг мавжудлиги маҳрни зикр қилишга эҳтиёж қолдирмайди. Лекин барча мусулмон уламолари Қуръони Каримнинг Нисо сурасида келтирилган “... Аёлларга маҳрларини чин дилдан чиқариб беринглар..”9 деган оятга асосланиб, никоҳни Ақд – тугун. Бу атама шартли равишда қўлланилди (Х.Н). 3 Маҳр аёлнинг жинсий аъзоси маҳалнинг шарафли эканлигини билдирувчи тушунча. Қаранг: Бурҳониддин ал Марғиноний. Ҳидоя. 1-жилд. Тошкент, 2001, 690-б. 4 Шайх Муҳаммад Содиқ Муҳаммад Юсуф. Кифоя. 2-китоб. Тошкент, 2011, 361-б. 5 Хусусан, шайх Муҳаммад Содиқ Муҳаммад Юсуф ҳам ўзининг «Кифоя» асарида маҳрни никоҳни шарти ёки рукни сифатида эътироф этмайди. Лекин у маҳрни олди-бердиси қачон бўлса ҳам амалга оширилиши керак деган фикрни илгари суради. Қаранг: Кифоя. 2-китоб, 362-б. 6 Бурҳониддин ал Марғиноний. Ҳидоя ... 690-б. 7 Маҳр ўзаро келишувга кўра берилмаслиги ҳам мумкин бўлган. 8 Бурҳониддин ал Марғиноний. Ҳидоя ... 690-б. 9 Қуръони Карим. Ўзбекча изоҳли таржима. Таржима ва изоҳлар муаллифи Алоуддин Мансур. Тошкент, 1992, 252-б. 1 2 214 маҳрсиз бўлмаслигига ижмо1 қилганлар.2 Маҳр миқдорини белгилашда Ҳанафийа3 фиқҳшунослари ҳадисга таянган. Унга кўра энг кам маҳр ўн дирҳам, ундан юқориси чегараланмаган.4 Агар маҳр ўн дирҳамдан кам қилиб белгиланган бўлса ҳам у албатта ўн дирҳам қилиб берилиши кераклиги тўғрисида уламолар фатво чиқарган. Шофеъий5 мазҳаби уламолари эса маҳрни аёлнинг ҳаққи деб баҳолаган ва уни миқдорини ҳам аёл киши ихтиёрига ҳавола қилган.6 Шу билан бирга улар шариатга кўра савдо-сотиқда ниманики пул ўрнида ишлатиш жоиз (рухсат этилган) бўлса шу нарса маҳр қилиб берилиши керак деган фикрни илгари сурган. Маҳр ўз ўрнида эр-хотинлик муносабатларига кўра турларга ажратилган. Улардан бири мутъа7 бўлиб, бунда эркак аёлни муайян муддатга маълум бир маблағ (маҳр) эвазига никоҳига киритган. Ҳадисларда келтирилишича, Муҳаммад (с.а.в.) Макка фатҳидан кейин бошланган Ҳунайн ғазотида уч кунга мутъага рухсат берган ва кейин буни тақиқлаган.8 Мутъани тақиқлаш вақтида аёлга берилган маҳр қайтариб олинмаган. Ислом динининг ёйилишини дастлабки даврларида мутъани жорий этилиши ва кейинчалик бекор қилиниши ўша давр жамиятида мавжуд бўлган нотўғри жинсий алоқани тартибга солиш билан боғлиқ бўлган. Хусусан бу ҳодисани пайғамбаримиз Муҳаммад (с.а.в.)ни никоҳни ислом дини талабларига мувофиқ бирданига эмас балки босқичма босқич мослаштиришга қаратилган таъдбирларидан бири сифатида эътироф этиш мумкин. Юқорида келтирилган ҳадисга таянган ҳанафийа уламолари ижмога асосланиб, бундай никоҳни ношарий (ҳаром) Ижмо – Қуръон ва ҳадисларда аниқ кўрсатма берилмаган ҳуқуқий масалаларни ҳал қилишда фақиҳ ва мужтаҳидларнинг тўпланиб, ягона фикрга келган ҳолда ҳукм чиқариши (фатво бериши). Араб халифалигида VIII аср охири IX аср бошларида вужудга келган. 2 Шайх Муҳаммад Содиқ Муҳаммад Юсуф. Кифоя ... 362-б. 3 Имоми Аъзам Абу Ҳанифа (699-767) томонидан асос солинган. 4 Чунки миқдори ўн дирҳам бўлган (нарса ёки пул) ўғирлик учун жазо белгиланган. 5 Имом Шофеъий (767/820) томонидан асос солинган. 6 Бурҳониддин ал Марғиноний. Ҳидоя ... 690-б. 7 Мутъа – ҳузурланиш, жинсий ҳузурланиш учун вақтинча уйланиш. Қаранг: Шайх Муҳаммад Содиқ Муҳаммад Юсуф. Кифоя ... 362-б. 8 Бу ҳадисни Муслим, Абу Довуд, Насаийлар ривоят қилган. Қаранг: Шайх Муҳаммад Содиқ Муҳаммад Юсуф. Кифоя ... 335-б. 1 215 деб фатво чиқарганлар.1 Жумладан машҳур фиқҳ уламоларидан бири Қудурий ҳам мутъа никоҳини ботил (бекор) деб ҳисоблаган. Лекин Имом Молик2 “мутъа никоҳи жоиздир, чунки у қадимда мубоҳ3 бўлган, уни бекор қилгувчи далил келмагунича мубоҳ бўлиб қолаверади” деган хулосага келади.4 Шунингдек, ислом фиқиҳшунослигида муваққат (вақтинча) никоҳ деган тушунча ҳам мавжуд бўлиб, у мутъа никоҳига ўхшаш, деб таърифланади.5 Бурҳониддин ал-Марғинонийнинг фикрига кўра у лафз (сўз) жиҳатдан никоҳ, маъно жиҳатдан мутъадир.6 Чунки муваққат никоҳда ҳам муддат кўрсатилади. Айнан муддатни белгиланиши бу никоҳни шариатга мос эмаслигига далилдир. Аммо, уламолар бу масалада ягона фикрга эга эмас. Имом Аъзам Абу Ҳанифанинг замондошларидан бири Зуфар (вафоти 775) бундай никоҳни маъқуллаб, ўз қарашини “никоҳ фосид шартлар билан ботил бўлмайди” деб исботлашга харакат қилади.7 Гарчи ҳали бу борада чуқурроқ тадқиқотлар олиб бориш лозим бўлсада, Ўрта Осиёда вақтинча никоҳ муносабатлари маълум бир тоифага мансуб ижтимоий қатламлар орасида мавжуд бўлганлигини кузатиш мумкин. Хусусан, ушбу тоифага кирувчи савдогарлар ўртасида бу никоҳ тури кенг тарқалган. Шунингдек, ҳозиргача тадқиқот доирасига тортилган никоҳ муносабатларини акс эттирувчи ҳужжатлар (никоҳ шартномаси, таълоқ) да вақтинча никоҳдан ўтган шахслар ҳақидаги маълумотлар учрамаганлигини ҳам алоҳида қайд қилиб ўтиш лозим.8 Аммо, бошқа манбаларда ушбу никоҳ тури тилга олинади. Ана шундай манбалардан бири Хива хонлиги ҳарбий тарихи билан боғлиқ бўлиб, унда келтирилишича ҳажга кетаётган Қўқонлик бир шахс Хивада вақтинча никоҳдан ўтади. Қашқарда савдо қилувчи Қориев О. Ҳидоядан никоҳ китоби. Ҳаёт ва қонун. Тошкент, 1994. №3. 69-б. Лекин шийа мазҳаби бу никоҳга йўл қўйади. Қаранг: Шайх Муҳаммад Содиқ Муҳаммад Юсуф. Кифоя ... 335-б. 2 Имом Молик (721 795) Моликийа мазҳаби асосчиси. 3 Мубоҳ – рухсат. 4 Бурҳониддин ал Марғиноний. Ҳидоя ... 664-б. 5 Шайх Муҳаммад Содиқ Муҳаммад Юсуф. Кифоя ... 337-б. 6 Бурҳониддин ал Марғиноний. Ҳидоя ... 664-б. 7 Ўша асар. 664-б. 8 Балки бу ҳолат Ўрта Осиё ҳудудида суннийлик мазҳабини етакчи мавқега эга бўлганлиги билан боғлиқдир. 1 216 айрим Қўқонлик савдогарлар ҳам кўп ҳолларда муваққат никоҳ муносабатларида бўлган.1 Қизиғи шундаки, бу никоҳ тури Қашқарда кўпинча чўкан2 деб номланган. Аслида бу сўз турмушга чиқиб таълоқ (ажрашган) қилинган аёлга нисбаттан қўлланган. Демак, аксарият ҳолларда “боши очиқ” (никоҳда бўлмаган) аёллар вақтинча никоҳга рози бўлган. Ўрта асрларда вақтинча никоҳга рухсат берилиши маълум маънода жамиятда аҳлоқан носоғлом муҳитни юзага келишини чегаралашга хизмат қилган. Шунингдек, мутъа ва вақтинча никоҳларни мақсадида ўзаро фарқ мавжуд бўлган. Мутъа асосан жинсий лаззат олиш учун тузилган. Вақтинча никоҳ эса шароит ва маълум бир талаблардан келиб чиқиб амалга оширилган. Бундай никоҳ тузилётганда уни муддати албатта кўрсатилган ҳамда айтилган маҳр ва нафақа3 аёлга берилган. Кўрилаётган масалани яна бир нозик ва мураккаб жиҳати борки, у ҳам бўлса вақтинча никоҳни қайд эттирган шахсларни қайси оқим (сунний ёки шийа)га мансублигидир.4 Манбаларда бу ҳақда аниқ маълумотлар берилмайди. Шу билан бирга вақтинча никоҳ билан боғлиқ маълумотлар у ёки бу сабаб билан манбаларда келтирилганлиги боис, уни ривоят орқали ҳам аниқлаш қийин. Лекин айрим уломоларимиз таъкидлаганидек бундай никоҳ фақат шийалар орасида сақланиб қолган деган фикр мени назаримда бир оз баҳсли. Бу никоҳ тури нафақат шийа балки ўрта асрларда (мустасно тарзида) айрим суннийлар орасида ҳам мавжуд бўлган бўлса керак.5 Чунки бу масала бевосита ижтимоий, иқтисодий ҳаёт, маҳаллий шарт– шароитдан келиб чиқиб юзага келган ва жамият амалий ҳаётида ўз аксини топган. Мутъа сўзи никоҳда маҳр белгиламай ва аёлга жинсий яқинлик қилмай туриб талоқ қилинган аёлга нисбатан ҳам қўлланилган. Бизга ушбу маълумотларни тақдим этган ЎзР ФА ШИ катта илмий ходими т.ф.н. Ш. Қўлдошевга ўз минатдорчилигимизни билдирамиз. 2 Ушбу сўзни маъносини аниқлашда менга яқиндан ёрдам берган ЎзР ФА ШИ етакчи илмий ходими т.ф.д. А. Хўжаевга ўз минатдорчилигимни билдираман. 3 Нафақа деганда таом, кийим, уй жой, керакли уй рўзғор буюмлари тушинилган. 4 Ҳозирги кунда вақтинча никоҳ Эрон Ислом Республикасида қонуний деб тан олинган. Қаранг: Абдулҳаким Шаръий Жўзжоний. Ислом ҳуқуқшунослиги, Ҳанафий мазҳаби ва Ўрта Осиё фақиҳлари. Тошкент, 2002. 91-б. 5 Бу борада келажакда албатта чуқур тадқиқотлар олиб бориш лозим. 1 217 Агар аёл ана шундай ҳолатда таълоқ қилинса унга бериладиган маҳр миқдори Қуръонда келтирилган қуйидаги оятга асосланиб белгиланган. Хусусан “... аёлларингизга қўшилмай ва маҳр белгиламай туриб таълоқ қилсаларингиз, уларни қурбингиз етганича мато билан таъминланглар”.1 Қуръонда ишора қилинаётган мато кўйлак, рўмол ва уст кийимдан иборат бўлиб, талоқ қилинган аёлга бериладиган нарсалар нисбати билан тенг бўлган. Айрим уломолар мутъа миқдорини беш дирҳам яни энг кам маҳрини тенг ярми деб баҳолаган2. Бундан ташқари маҳри мисл (бирон нарсани қиёсий миқдори)3 деган тушунча ҳам мавжуд бўлиб, у жуда кенг маънода ишлатилган. Яни у маҳр учун яроқли бўлган ёки бўлмаган буюмлардан тортиб, шариатда ҳаром қилинган ичимлик, ҳайвон каби нарсаларни ўз ичига олган. Бу масала алоҳида тадқиқотни талаб қилганлиги боис, уни айрим жиҳатларигагина тўхталиб ўтамиз. Хусусан, маҳри мислни белгилашда асосан аёлнинг ота авлодлари ўз опа-сингиллари, аммалари ва амакиларининг қизларини маҳрлари эътиборга олинган. Шунингдек бунда аёлнинг ёши, ҳусни-жамоли, мол-дунёси, ақлзаковати, диёнати, яшаётган жойи ва замони ҳам ҳисобга олинган. Айниқса аёлнинг бокиралиги (турмушга чиқмаган аёл) ва саййиба (турмушга чиққан аёл)лигига эътибор қаратилган. Айрим ҳолларда турмушга чиқаётган қизнинг маҳри онасининг маҳри билан қиёс қилинган. Бунда албатта она ота авлоддан бўлиши талаб этилган. Хаттоки, маҳр мислни белгилашда отани фикри муҳим аҳамиятга эга бўлган. Агар ота маст ҳолда қизини маҳрини шунга ўхшаш қизнинг маҳридан оз тайин қилса бундай никоҳ саҳиҳ ҳисобланмаган.4 Кўрилаётган масалани яна бир муҳим жиҳатларидан бири маҳрни қайси муддатда берилишидир. Ислом ҳуқуқи қонун қоидаларига мувофиқ маҳрни бир қисмини бериш ёки уни кечиктириш (муажжал) мумкин бўлган. Агар тезлик билан берилиши лозим бўлган маҳр тўлиқ берилмаса эр хотинини сафарга чиқиш, қариндошларини Шайх Муҳаммад Содиқ Муҳаммад Юсуф. Кифоя ... 339-б. Бурҳониддин ал Марғиноний ... 694-б. 3 Маҳри мисл – ёш жиҳатдан ҳам, ҳусн жиҳатдан ҳам бир ҳил бўлган қиз–жувонларга бериш одат бўлган маҳр миқдори. 4 Аҳмад Зиёуддин ал Кумушхонавий. Жомиъ ул мутун. Тошкент, 2000, 238-б. 1 2 218 зиёрат қилиш каби ишлардан тўсишга ҳақли бўлмаган. Шу билан бирга уни ҳоҳлаган жойига олиб кета олмаган. Лекин, бу масалалар юзасидан уламолар ўртасида ихтилофлар мавжуд.1 Никоҳ аҳди тузишнинг муҳим шартларидан бири валий тайинлаш бўлиб, бу вазифа ота, бобо ёки ака (асосан ота авлод) томонидан бажарилган. Улар маҳрни тайин қилиш ва тасарруф этишда ҳам етакчилик қилган. Агар турмушга чиқаётган қиз балоғатга етмаган бўлса, валий уни маҳрини олиш ҳуқуқига эга бўлган. Балоғатга етган қиздан эса розилиги сўралган. Маҳр тўла берилмаган ёки кечиктирилган вақтда эр вафот этса у меросдан олинган. Агар маҳр тайин қилиниб эр-хотин вафот этган бўлса, аёлнинг меросхўрлари эрнинг меросхўрларидан уни талаб қилган. Баъзи ҳолатларда аёл бирданига уч кишидан маҳр олиши мумкин бўлган. Яни, ҳомиладор аёл эридан ажралиб, фарзанд кўрса,2 худди шу куни турмушга чиқса ва жинсий муносабат бўлмай туриб ажралса, ёки ўша куни яна турмушга чиқиб, эри вафот этсагина бу иш амалга ошган.3 Шунингдек аёл кўнгилсиз бўлиб, ёки бирон бир сабаб билан эридан таълоқ сўраса уни эвазига маҳр қайтариб берилган. Бу хулуъ4 дейилиб, ривоятларга кўра саҳобалардан Собит ибн Қайс (р.а.)нинг аёли Жамила (р.а.) шундай йўл тутган.5 У маҳр эвазига олган боғни эрига қайтарган. “Маҳр” масаласига оид манбалар таҳлили Маҳрни белгилаш, олиш, тасарруф этиш каби масалалар бевосита икки жинсга мансуб шахсларнинг жамият ҳаётидаги ижтимоий ва иқтисодий мавқеи билан боғлиқ бўлган. Шу билан бирга ўрта асрларда яшаган аёлларнинг ҳуқуқ ва эркинликларининг маълум маънода “чегараланганлиги” маҳрни муҳим иқтисодий масалалардан бирига айлантирган. Хусусан, Ўрта Осиёнинг XVI – XIX асрларга оид манбалари орасида никоҳ муносабатларини акс эттирувчи кўплаб асарлар ва ҳужжатлар учрайди. Мазкур манбалар Бурҳониддин ал Марғиноний. Ҳидоя ... 690-б. Бунда тўлиқ маҳр олинган. 3 Аҳмад Зиёуддин ал Кумушхонавий. Жомиъ ул-мутун. Тошкент, 2000. 238-239-бетлар. 4 Хулуъ – кийим ечиш. 5 Шайх Муҳаммад Содиқ Муҳаммад Юсуф. Кифоя ... 457-б. 1 2 219 мазмуни, тузилиши, ҳажми, масалага турли ёндашувлари жиҳатдан бир биридан фарқ қилади. Шу боис уларни тўрт қисмга ажратиш мумкин: 1. Фиқиҳий асарлар; 2. Фатво тўпламлари; 3. Жунг (танланган асарлар [ёки ривоятлар] тўплами) асарлар;1 4. Васойиқ (ёки васиқа)лар тўплами; Ислом ҳуқуқшунослиги тарихига бағишланган асарларнинг асосий қисмини фиқҳий асарлар ташкил қилади. Ушбу асарларнинг аксариятида масаланинг назарий жиҳатларига эътибор қаратилиб, уни ечиш усуллари кўрсатиб берилади. Фатво тўпламлари эса бевосита кўрилаётган масалани ҳам назарий ҳам амалий томонларини ўз ичига олади.2 Юқорида келтирилган икки асардан фарқли равишда жунг асарларда никоҳга оид асл ҳужжатлар ҳам учрайдики бу ҳолат оилавий муносабатларни янада чуқурроқ тадқиқ қилиш имконини беради.3 Васоиқлар кўплаб ижтимоий иқтисодий масаларини қамраб олган ҳужжатлар тўпламидан иборат. Бу тўпламларда нафақат расмий ҳужжатлар, балки уларни юритиш тартиби, намуналари Жунг – турли шеърлар ёзиб қўйиладиган дафтар, танланган асарлар тўплами, термалар ( қаранг: Шамсиев П. Навоий асарлари лугати. Тошкент, 1972, 236-б.). ЎзР ФА ШИда сақланувчи айрим манбаларда ушбу истилоҳ жўнг тарзида ҳам қўлланилган. Жунг истилоҳи фиқиҳий терминлар орасида учрамайди. Лекин у адабий жанрлардан бири бўлиб, тахминан XV асрларда пайдо бўлган. Озарбайжонлик олима Жаннат Нагиева «Озарбайжонда Навоий» номли тадқиқотининг кириш қисмида Алишер Навоийнинг айрим шеърлари XV асрларда махсус жунг асарларга жамланганлигини айтиб ўтади. (Қаранг: Жўрабоев О. Навоийнинг Озарбайжонлик қизи // O’zbekiston adabiyoti va san’ati gazetasi. Тошкент, 2009. №28). Айрим тадқиқотчиларнинг фикрига кўра жунг атамаси асосан Ўрта Осиёда XVI асрлардан бошлаб баёзларга нисбатан қўлланилган. Биз тадқиқот доирасидан келиб чиқиб, ҳамда ушбу мавзу ҳозирги кунгача баҳс қилинмаганлиги боис, мавжуд манбаларни ҳисобга олган ҳолда бундай асарлар Ўрта Осиёда XVI асрлардан бошлаб пайдо бўлган деган тахминни илгари суриш билан чекланамиз. Бизга жунг ва баёзлар ҳақида қимматли маълумотлар тақдим этган ЎзР ФА Алишер Навоий номидаги адабиёт музейнинг катта илмий ходими фил.ф.н. О. Жўрабоевга ўз минатдорчилигимизни билдирамиз. 2 Бу ҳақда батафсил қаранг: Хидирова Н. Марказий Осиё ижтимоий иқтисодий масалаларини тадқиқ қилишда фатволарнинг ўрни (XII-XVI асрлар фатво тўпламлари асосида) // Ўзбекистон тарихининг долзарб масалалари ёш олимлар тадқиқотларида: асосий йўналишлар ва ёндашувлар. Республика ёш олимларининг анъанавий иккинчи илмий конфренцияси материаллари тўплами. Тошкент, 2010, 59-62-бетлар. 3 Жунг асарлар ҳақида батафсил қаранг: Хидирова Н. О роли женщин в общественной жизни Средней Азии (на основе документов XVIII – начала XX вв.) // Международный научный симпозиум, посвящённый 110-летию основания первой на мусульманском Востоке светской женской школы. Азербайджан. 5-8 Октября, 2011. С. 76-81. 1 220 ҳам ўрин олган. Шу боис манбаларда келтирилган маълумотларга асосланиб маҳрга оид масалаларни қуйдаги тартибда ўрганиш мақсадга мувофиқдир: 1. Никоҳ аҳдига оид ҳужжатлар; 2. Таълоқ хати; 3. Маҳр билан боғлиқ ариза ва шикоятлар; Юқорида айтиб ўтилганидек, маҳр белгилангандан кейин никоҳ аҳди тузилган. Шунинг учун бундай ҳужжатларда маҳр миқдори ёки тури аниқ кўрсатилган. Никоҳ ҳужжати расмий ҳужжат бўлганлиги сабабли деярли бир хил тартибда ёзилган. Жумладан кўп ҳолларда уни кириш қисми ёки сарлавҳаси махсус тавқиъ хати билан ёзилиб, ундан кейин никоҳланувчи аёл ва эркакни исми, гувоҳлар исми, баъзи ўринларда ривоятлар келтирилган. Ҳужжат сўнгида қози муҳри босилиб у расмий тасдиқланган. Айрим ҳолларда гувоҳлар муҳри ҳам қўйилган. Айнан ҳужжатларни ушбу қоида асосида расмийлаштириш кўпроқ Бухоро ва Қўқон хонлиги ҳужжатларига таълуқли бўлиб, Хива хонлиги ҳужжатлари бундан фарқ қилади. Яни, Хивада никоҳ аҳди шундай тартибда тузилсада, уларнинг характерли хусусиятларидан бири никоҳни олди-сотди (байаа) кўринишида акс эттиради.1 Шу ўринда никоҳ билан боғлиқ ҳужжатларни қаерда ва кимни қўлида сақланганлиги тўғрисида ҳам айрим мулоҳазаларни билдириб ўтишни жоиз деб билдик. Чунки, никоҳ масаласига бағишланган тадқиқотларда бу ҳақда деярли фикр юритилмайди. Агар биз манбалар таҳлилига таянадиган бўлсак, бундай ҳужжатларнинг бир нусхаси расмий равишда қозиларда, иккинчи нусхаси эса тегишли шахслар (яни никоҳланувчи, таълоқ берувчи ёки олувчи) қўлида сақланган деган фикрни илгари суриш мумкин. Шу билан бирга бундай расмий ҳужжатларга аҳолини барча ижтимоий қатлам вакилари эга бўлишга хақли бўлсада, ҳозиргача сақланган аксарият ҳужжатлар юқори ёки ўрта қатлам вакилларига тегишлилиги билан ажралиб туради. Таълоқ хатлари эса турли сабаблар билан ажрим қилинган оилаларга тегишли қози қарорларидан иборат бўлиб, улар орасида маҳрни мутъа ҳамда муажжал масалалари ҳам ўз аксини топган. 1 Ҳанафийлар никоҳни баййа лафзи билан богланишини маъқуллаганлар. 221 Айниқса, бу ҳолат XVIII – XIX асрларга оид ҳужжатларда кўпроқ кузатилади. Шунингдек, маҳрга оид ариза ва шикоятлар ҳам айнан шу масала билан боғлиқ. Қизиғи шундаки ариза берувчиларнинг аксарияти валий вазифасини бажарган шахслар бўлиб, аёллар томонидан қилинган шикоятлар камчиликни ташкил қилади. Хулоса қилиб айтганда, аёлга маҳр бериш исломда никоҳнинг муҳим шартларидан бири бўлган. Маҳр бир вақтни ўзида ҳам аёлни “кўнглига йўл топувчи”, ҳам уни иқтисодий, ижтимоий химоя қилувчи восита ҳисобланган. Маҳр фақатгина аёлни ҳақи бўлсада, кўп ҳолларда ундан унинг яқинлари (ота, ака ва ҳокозо) фойдаланишга харакат қилишган. 222 ЦЕНТРАЛИЗОВАННОЕ ПРАВОСУДИЕ И ОБЩЕСТВЕННОЕ ПОСРЕДНИЧЕСТВО В ХОРЕЗМЕ: АНАЛИЗ ДОКУМЕНТОВ КАНЦЕЛЯРИИ ЯСАУЛБАШИ Ульфат Абдурасулов Введение В формате данного исследования мы акцентируем внимание на освещение ряда вопросов административной и социальной практики в Хорезме в начале XIX века. В частности, мы планируем осветить функционировавшую в Хорезме в начале XIX в. систему государственного регулирования приема и рассмотрения верховной властью жалоб и исков населения, механизм и этапы их рассмотрения, а так же проследить характер участия различных административных и социальных институтов, вовлеченных в этот процесс с выделением ключевой роли канцелярии ясаулбаши. Кроме того, характеризуя деятельность данных структур, мы выдвинем гипотезу о том, что налаженная система подачи донесений, приема и расследования прошений в Хорезме в конце XIX – начале XX в., выполняла роль не только механизма сбора информации и решения социальных конфликтов в обществе, но была также важным элементом обеспечения и обозначения центральной властью контроля и господства по всей территории хантсва. В то время как деятельность институтов общественного посредничества (īl āqsaqāl katkhudālārnī ittifaqī), вовлеченных в расследование, сбор информации и решении конфликтов, с одной стороны носила полностью институтализированный, легитимный и санкционированный властью характер, с другой стороны – это был общественный институт со сравнительно широкой общественной представительностью и опиравшиеся в своей деятельности по разрешению конфликтов на традицонные практики и модели посредничества. 223 К истории изучения вопроса Необходимо отметить, что значительная часть исследований, касающихся вопросов административной истории среднеазиатских ханств, описывают административную систему ханства в виде устойчивых схематических конструкций, в которых каждое звено (элемент) занимает определенную позицию с четким набором функций и полномочий. При этом большинство авторов основывают свои выводы либо на материалах местных придворных хроник, описывающих данную систему, как некую идеальную структуру, обеспечивающую паритетное участие различных этнических и общественых сил в управлении государством, либо, на сведениях российских офицеров и исследователей, склонных к заметному упрощению административных и социальных практик ханства.1 В результате, за редким исключением, к каковым можно отнести работу Ю. Брегеля ‘The Sarts in the Khanate of Khiva’,2 в которой автор характеризует отдельные патерны административной системы в контексте распределение полномочий и сфер административного влияния между представителями оседло-земледельческой и городской знати, с одной стороны и племенными элитами, с другой, а также публикации В. Вуда, раскрывающей некоторые аспекты института тарханства и связанных с ним привиллегий в Хорезме в XVIII в., мы практически не имеем работ, рассматривающих внутренние механизмы административных и социальных практик в Хорезме.3 Заметное увеличение в последнее десятилетие публикаций документов, касающихся казийского судопроизводства, судебноадминистративной практики и институтов различных пожалований,4 Весьма показателен в этом отношении пассаж российского посланника в Хиве середины XIX в. Г. Данилевского о том, что в Хорезме отсуствует подобие административной системы, а обязанности местных чиновников сводятся исключительно к разбору малозначимых дел, см.: Данилевский Г.И. Описание Хивинского ханства // Записки РГО, 1851. С. 133. 2 Bregel Yuri. The Sarts in the Khanate of Khiva, in: Journal of Asian History. Vol. 12, (1978), pp. 120 – 155. 3 Wood William, A Collection of Tarkhan Yarliqs from the Khānate of Khiva, in: Papers on Inner Asia. (Bloomington, 2005). 4 Каталог хивинских казийских документов XIX – начала XX в. / Составители. А. Урунбаев, Т. Хорикава, И. Файзиев, Г. Джураева, К. Исогай. Ташкент; Киото, 2001; Каталог среднеазиат1 224 представляет интерес с точки зрения вводимых в оборот новых материалов, однако с точки зрения выводов продолжает отражать уже устоявшиеся парадигмы. Таким образом, в исследовании административной истории Хорезма, равно как и иных среднеазиатских ханств, как нельзя актуализирована задача вовлечения и кропотливой проверки новых документальных свидетельств, «в противном случае, – как справедливо отмечает немецкий историк Ю. Пауль, – исследователи так и не смогут выйти за рамки полемики вокруг таких текстов, как «Мажмуа ал-аркам» – справочной книги по административной терминологии XVIII в. или будут вынуждены продолжать полагаться на «колониальные тексты» ...».1 Необходимо оговориться, что представленные в начноисследовательской литературе сведения о деятельности и функциях ясаулбаши крайне фрагментарны. В целом, они позволяют констатировать, что ясаулбаши являлся одним из высших административных чинов при дворе хана. В мирное время в их функции вменялись прием и рассмотрение прошений жалоб от населения, а также участие в церемониях заслушивания ханом прошений и жалоб.2 В подчинении ясаулбаши находился довольно широкий штат ясаулов, которые выполняли специальные поручения при дворе, в частности передавали приказы хана и высших чиновников.3 По мнению Ю. Брегеля, в Хивинском ханстве в период Российского протектората яасаулы выполняли, главным образом, полицейские функции.4 Как отмечают исследователи Ш. Вохидов и Р. Халикова, со ссылкой на хивинского историка Байани, хотя ясаулбаши и не имели ских жалованных грамот из фонда Института востоковедения им. Абу Райхана Беруни, Академии наук РУз. Составители: А. Урунбаев, Г. Джураева, С. Гуломов, in: Orientwissenschaftliche Hefte, 23 (2007); Каримов Э.Э. Регесты казийских документов и ханских йарлыков Хивинского ханства XVII – начала XIX в. Ташкент: Фан, 2007. 1 Paul Jurgen, Resent Monographs on Social History of Central Asia, in: Central Asian Survey. 29:1, p. 122. 2 Йулдошев М.Й. Хива хонлигида феодал ер эгалиги ва давлат тузилиши. Тошкент: Узбекистон ССР давлат нашриёти, 1959. 283-284-бетлар. 3 Munis and Agahi, Firdaws al-Iqbāl: History of Khorezm. Translated by Yuri Bregel (Boston, Köln: Brill, 1999), p. 603 (note 519). 4 Munis and Agahi, Firdaws al-Iqbāl … p. 603 (note 519). 225 постоянного места подле хана во время официальных протоколов, они вместе с тем являлись членами узкого совета при хане, включавшем также высших должностных лиц страны – мехтара, кушбеги и диванбеги.1 «Коллекция ясаулбаши»: новые ракурсы социальной и административной истории Хорезма. В ходе работы в фондах ЦГА РУз наше внимание привлекла обширная коллекция арабографических документов из фонда И-125 «Архив хивинских ханов». При более детальном рассмотрении, оказалось, что подавляющее большинство этих документов, связаны с разбором всевозможных исков, петиций и донесений населения и чиновников на местах, адресованных верховной власти и проходивших через канцелярию ясаулбаши в Хивинском ханстве в начале XX столетия. Уже поверхностное изучение документов данной коллекции показало их перспективность с точки зрении изучения различных аспектов социальной и, в особенности, административной истории одного из регионов Центральной Азии на рубеже XIX – XX столетий. В целом, по предварительным подсчетам, документы указанной коллекции (условно именованной нами, как Коллекция ясаулбаши), насчитывают более 4000 единиц документов, объединенных инвентарными папками (дело). Примечательно, что являясь по своему объему, пожалуй, одной крупнейших тематических коллекций среди материалов данного фонда, указанные документы до сегодняшнего дня не только не выступали объектом специального исследования, но даже не упоминались в научно–исследовательской литературе. В рамках данной статьи мы сфокусируем внимание на материалах двух комплектов данной коллекции: № 633 («Вызов ясаулбаши ответчиков в резиденцию хана согласно исков»)2 и № 498 («Заявления и донесения на имя ясаулбаши»),3 позволяющих воссоздать отдельные ракурсы деятельности судебно-административной Вохидов Ш., Холикова Р. Марказий Осиёдаги давлат бошкаруви тарихидан (XIX – XX аср бошлари). Тошкент: Янги аср авлоди, 2006, 56-б. 2 ЦГА РУз. Ф. И-125, оп. 2, д. 633. 3 ЦГА РУз. Ф. И-125, оп. 1, д. 498. 1 226 системы Хивинского ханства, а также вовлечение в нее различных административных и общественных институтов. Материалы дела № 633 представляют собой собранные в хронологической последовательности своего рода листыназначения, выписанные канцелярией ясаулбаши и заверенные печатью последнего в ответ на прошение частных лиц. Как явствует из документов, такие листы-назначения, выписываемые канцелярией ясаулбаши, именовались чаще термином фатак или реже – нишана. Рассмотрим содержание одного из подобных документов: “Ураз-Бай задолжал (qarḍ) [некоему] Иш Мураду из Хивы документально оформленную сумму (khatlī) в 200 тилла (ṭillā). В связи с этим, [должник] передал [некоему] Мухаммаду Юсуфу лошадь, оцениваемую в 50 тилла, в счет упомянутого долга, а также выплатил упомянутому Иш Мураду 30 тилла [наличными]. [Несмотря на это обстоятельство, кредитор], при оформлении долгового документа на 200 тилла, не исключил ранее выплаченные [должником] суммы [наличными и стоимости лошади]. По этой причине [должник] выдвинул иск (da‘wā) против вышеуказанных лиц [кредиторов – Иш Мурада и Мухаммад Юсуфа]. В связи с этим, [участникам тяжбы] повелевается явиться в сопровождении Рахмана–Кули ясаула – нукера Бахадур-Бая Ишик Агаси (Īšīk Āqāsī) к Высочайшему порогу (dargāh-i ‘ālī) и разрешить конфликт (ṣāflāšsunlār). Оплата ясаулу должна составлять 4 танга за каждый пройденный им фарсах пути. Настоящий документ был составлен 17 числа месяца Зу-л-хиджжа, 1328 г.х. в соответствии с высочайшим распоряжением [‘amr-i ‘ālī] нашего повелителя, да продлится его правление на века”.1 Анализ содержания подобных фатаков позволяет, в известной степени, воссоздать механизм приема и расмотрения прошений/ исков со стороны населения. Так, очевидно, после обращения частного лица с прошением/иском к хану,2 оно попадало на ЦГА РУз. Ф. И–125, оп. 2, д. 633, л. 53. Любопытную информацию о процедуре приема ханом прошений от населения приводит Бабаджан Сафаров, проживавшем в Хиве в начале ХХ века, а в последующем оставившем со1 2 227 рассмотрение в канцелярию ясаулбаши. Последний ознакомившись с его содержанием, выписывал листок-назначение, в котором вкратце описывалось содержания иска, а также назначался специальный поверенный – ясаул, который должен был отправиться на место тяжбы и в присутствии заинтересованных сторон разрешить конфликт. Судя по документам, в качестве ясаула в подавляющем большинстве случаев выступали нукеры (дружинники) либо самого ясаулбаши, либо представителей среднего звена военной иерархии (преимущественно юзбаши). Судя по печатям, скрепляющим фатаки, в рамках одного временного периода, функции ясаулбаши выполняли одновременно два лица – Мухаммад Юсуф ясаулбаши и Шайх Назар ясаулбаши.1 Как показывают материалы коллекции, наибольшее число подобных фатаков было выписано ханской канцелярией касательно долговых исков граждан, далее шли тяжбы по брачным конфликтом, кражам, земельным спорам и др. Результаты разрешения тяжбы доносились в канцелярию самим ясаулом, истцом, либо его представителем, после чего вкратце записывались писарем на оборотной стороне фатака, который, затем оставался на хранении в канцелярии: “Настоящий иск был разобран в шариатском суде (šari‘atġa qušūlūb), [в ходе которого] Мухаммад Юсуф приведен под присягу относительно [получения от должника] лошади, оцениваемой в 50 тилла. Касательно иска, выдвинутого против Иш Мурада относительно 30 тилла, то он был разрешен (sāf būlūb) и документально оформлен (khaṭlāšīb) без вовлечения шариатского чинение–автограф «История Хорезма» (Khārazm tārīkhī): «для приема прошений от граждан, хан ежедневно до полуденного намаза, в течении часа принимал просителей, восседая на троне. [При этом высшие должностные лица ханства:] кушбеги, мехтар, накиб, аталик, шайх ул-ислам, восседали подле хана [...] Проситель [при подаче прошения] находился в тридцати метрах от трона хана, между ними стоял ясаулбаши, который устно передавал хану слова просителя и [в свою очередь] сообщал просителю ответ и решение хана ... См.: Ркп. ИВ АН РУз, № 10231, л. 18–19. 1 Данные сведения подтверждаются также материалами цитированного выше Бабаджана Сафарова, отмечавшего наличие в ханстве двух ясаулбаши, поочередно участвовавших в процедуре приема и рассмотрения жалоб населения к верховной власти. См.: Ркп. ИВ АН РУз, № 10231, л. 20. 228 суда (šari‘atda išītilmāy). О вышеуказанном доведено [до сведения] Высочайшего порога 22 числа месяца Зу-л-хиджжа, 1328 г.х.”.1 Сопоставление дат выписки предписаний и записи ответов показало, что полный процесс рассмотрения дела, начиная с выдачи фатака вплоть до вынесение решения и его донесения до сведения канцелярии занимал в среднем 4-6 дней. В случае нежелания сторон достичь компромисса, вовлеченным лицам предлагалось явиться в дворец хана в г. Хиве для дальнейшего разрешения конфликта. Однако, можно, в целом, предположить, что механизм решения конфликтов через назначения ясаула был достаточно действенен, так как, судя по результатам, записанным на обороте фатаков, подавляющее большинство подобных тяжб завершилось компромисом. В целом, документы данного дела дают достаточно ясное представление о процедуре назначения ясаулов канцелярией ясаулбаши в ответ на иски и прошения граждан. Краткие отчеты на оборотах фатаков позволяют также в общих чертах проследить вовлечение в процесс разрешение тяжбы, помимо собственно истца, ответчика и ясаула, также казиев, низовую администрацию в лице сельских и квартальных старшин, представителей общественности, а также некоторых ответственных чиновников на местах. Баба Джан, сын Таджи Мурада, согласно поданному им [к Высочайшему порогу] иску (da‘wa) против Угул Бики, дочери Хаким Нийаза, поучил [от ответчицы] пол-танапа земли и, тем самым, сняв свои претензии, оформил документ об отказе от иска (ībrā’khaṭṭ). Это произошло в присутствии старшин (kadkhudā) [обеих сторон] Мулла Сафа-аксакала и Мухаммад Вафа-бая. 25 числа месяца Шаввал, 1328 г.х.2 Вместе с тем, однако, содержащиеся в них сведения дают весьма поверхностное представление о процессе работе данного механизма по разбору и расследованию споров непосредственно на местах, 1 2 ЦГА РУз. Ф. И-125, оп. 2, д. 633, л. 53 об. ЦГА РУз. Ф. И-125, оп. 2, д. 633, л. 54 об. 229 в частности, об используемых процедурах, механизмах и моделях разрешения конфликтов. В этом отношении несколько иной, но гораздо более полный ракурс на данный вопрос позволяют воссоздать документы дела № 498. Они представляют собой вшитые в отдельную тетрадь (дафтар) донесения на имя ясаулбаши от чиновников на местах (хакимов, наибов, и др.) и казиев о различного рода бытовых, гражданских спорах, конфликтах и происшествиях, а также о ходе и результатах их расследования. В целом, материалы данного дела включают: – рапорты чиновников на местах (преимущественно, хакимов) и казиев о результатах выполнения предписаний (фатак), переданных канцелярией ясаулбаши, относительно разбора и расследования жалоб, прошений и петиций населения; – донесения чиновников на местах (преимущественно, хакимов и реже казиев) о различных уголовных и административных нарушениях на местах и результатах их расследования, а также запросы дальнейших инструкций; – донесения чиновников на местах о различных социально– экономических проблемах, с которыми стакливается население на местах, как–то: нехватка продовольствия на местных базарах, нападения на селения туркмен–йамутов, незаконные поборы и конфискации со стороны чиновников; – ходатайства чиновников на местах о назначении тех или иных лиц на должности, связанные с разрешением конфликтов среди населения. Примечательна тематическая разнородность материалов данного дела, демонстрирующих широкий охват вопросов, находящихся в компетенции канцелярии ясаулбаши. Так 71 документ данного дела тематически подразделяется на следующие категории: сообщения о семейно–брачных конфликтах (избиение, насильная удержка, невыполнение предбрачных и брачных обязательств) – 10 дел; грабежах и воровстве – 15 дел (из них о грабежах с убийством – 3); убийствах – 4; долговых конфликтах – 11; ходатайствах о назначении на должность – 3; незаконных поборах и конфискациях – 3; сообщениях о недостатке продуктов в различных районах – 3; нападениях йомутов – 3; земельно-водных конфликтах – 5; другое 230 (освобождение от нукерской службы, дележ наследства) – 10 дел. Рассмотрим один из примеров рапорта местного хакима о выполнении предписания (фатак) канцелярии ясаулбаши: “Да будет известно достопочтенному Ясаулбаши (Yasāvul-Bāšī Āqā), убежищу везиратсва (vizārat-panāh) и хранилищу власти (ḥukūmat-dastgāh), что некий Салих обратился с прошением к Высочайшему порогу (darbār-i ʿālīlarīgha ʿarż qīlib), утверждая, что Мулла Гаиб казий задолжал ему [сумму в] 600 манат (manāt) и 1 ½ батмана (bātman) риса, Мулла Бек Джан задолжал 8 пудов и 15 кадаков сахара, Уста Курбан Нийаз – 80 манат и Ибадулла – 400 манат. [В ответ на это обращение] ему был выдано предписание (fatak) [канцелярии хана]. Как только содержания данного предписания было доведено до моего сведения, я вызвал указанных людей и допросил. Упомнятый Уста Курбан Нийаз признал (iqrār) и возвратил [сполна свой долг]; Ибадулла признал только [часть долга] в 240 манат. Эти 240 манат также были выплачены [истцу]. Почтенные люди общины (īl kadkhudā āqsaqāl) убедили [истца – Салиха] отказаться от остальных претензий [к Ибадулле]. Так как Мулла Бек Джан отказался признать [свой долг], я передал [дело] на рассмотрение шариатского (šarīʿa) [суда]. В соответствие с шариатом, Салиху было велено представить свидетелей (guvāhgha tūšīb), а Мулла Бек Джан был приведен к присяге (ānt). После этого казий заявил [истцу]: “Я не буду больше рассматривать ваше дело; уходи прочь!” (murāfaʿangiznī sūrāmāyman tūr kīt). Мулла Бек Джан совместно с Салихом явились ко мне и сообщили о решении казия. Я вызвал казия и велел ему объяснить свой поступок. Он ответил, что так как Салих выдвинул иск и против него лично, он намерен отправиться в Хиву вместе с Муллой Бек Джаном [дабы подать встречный иск к Высочайшему порогу]. Я пытался убедить казия не идти в Хиву (ūzī khivanī ṭalab qīlmāsun), так как расходы обойдутся ему в 200 манат, а также потому что у меня имеется [Высочайшее] предписание решить тяжбу в соотвествии с шариатом. [...] [Однако кази] настоял на своем. В связи с этим, я направляю Мулла Бек Джана и казия к Вашему почтенному офису. Указанные события (ṣurat-i wāqiʿa) зафиксированы 27 числа месяца Рамазан, 1336 г.х.” 1 1 ЦГА РУз. Ф. И-125, оп. 1, д. 498, л. 65. 231 Другой схожий пример: “Да будет известно достопочтенному Ясаулбаши [...] о том, что Абдулла подал иск [к Высокочайшему порогу] против своего зятя Ураз Али, в связи с тем, что последний нанес ранения его дочери и запер ее на три дня в доме. [Согласно Вашего последующего предписания, Абдулла] явился ко мне в сопровождении ясаула – Сайид Мухаммад Пахлавана юзбаши. И, с согласия всех страшин и влиятельных лиц общины (ğamī‘-i kadkhudālār wa āqsaqāllār ṭarafīnnīng riḍālīqlārī birla), а именно: Ураз Мухаммад аксакала, Уста Ураз Бая, Аваз Мурада, Алла Нийаза, Мулла Раджаба и Джума Мурада, помирили Ураз Али с его супругой (yārāštūrdīlār) и разрешили конфликт [...]”.1 Как видно из представленных рапортов, ответственными за выполнение предписаний канцелярии ясаулбаши на местах выступал местные чиновники, преимущественно, хакимы данных областей. Судя по характеру и содержанию документов, последние были ответственны за своевременное донесение о конфликтных ситуациях на местах, а также осуществление контроля за исполнением предписаний канцелярии по искам. Получив через ясаула или самого истца предписание канцелярии, чиновник приступал к разбору иска, при этом, помимо уже известных нам по предыдущему делу акторов – тяжущихся сторон, ясаула, в разбор также вовлекались сам хаким, низовая администрация, а также представители местного сообщества (īl āqsaqāl katkhudālārnī ittifaqī). В случае невозможности решения конфликта в досудебном порядке, в разбор дела привлекались казии на местах и решение конфликта переносилось в судебное поле. При этом, вопреки устоявшемуся мнению, заключение казия не всегда носило окончательный характер; как показывают документы, нередки были случаи, когда одна из сторон тяжбы, будучи неудовлетворенной ходом разбирательства, либо принятым решения казия, отказывалась от дальнейшего рассмотрения дела и переносила иск на рассмотрение в канцелярию хана, о чем также доводилось до сведения ясаулбаши. Рассмотрим несколько подобных примеров: 1 ЦГА РУз. Ф. И-125, оп. 1, д. 498, л. 67. 232 “[...] и тогда кази [города] Манак повелел истцу преставить свидетелей. Когда истец намеревался исполнить поручение, [ответчик] Алла Бирган миршаб решил отправиться в Хиву (Khivāġa bārūrman dīb) [с целью разрешения конфликта у Высочайшего порога]. Об этом информируем Вас 22 месяца Джумада ал-авал, 1335 г.х. [...]”.1 “[...] и в то время, когда мы уже намеревались вынести решение, в соответствии с инструкциями муфтия и согласно шариатским законам (šari‘at parmāyišī), он [ответчик] встал и сказав: «Нет!», покинул [наш офис] (tūrūb yūq dīb kitdī). Таковые события, произошедшие в нашем офисе [...]”.2 Приведенные примеры позволяют предположить, что рассмотрение дела в камере шариатского суда не было окончательным и бесповортным процессом и, очевидно, участник тяжбы, при наличии желания и необходимых средств, мог аппелировать в более высокие инстанции. Как уже отмечалось, помимо рапортав по исполнению предписаний канцелярии ясаулбаши, значительное число документов данного дела составляют также донесения чиновником о различных правонарушениях на местах, как-то: избиение, грабежи, убийства, кража людей и результатах их расследования. Как явствует из документов, процедура первичного расследования по этим фактам, осуществляемая чиновниками на местах, также следовала установленной процедуре. Рассмотрим один из подобных документов: “Да будет это известно достопочтенному Ясаулбаши [...] о том, что 3 числа Джумада ал-саний некий Сатим, принадлежащий к [общине] мечети Хазрат-и Пахлаван, известил меня, что [группа] воров пробралась ночью через крышу в дом Мухаммад Якуб аксакала. [В то время], сын последнего находился на крыше, охраняя [дом]. [Воры] задушили его, пробрались во внутрь и унесли домашние принадлежности (ūy asbāblārī). В то время в соседней комнате спала супруга и младший сын Мухаммад 1 2 ЦГА РУз. Ф. И-125, оп. 1, д. 498, л. 44. ЦГА РУз. Ф. И-125, оп. 1, д. 498, л. 29. 233 Якуба. Когда [грабители] находились вблизи, ребенок (bala) признал в одном из воров своего дядю Абдуллу (dāyim dīb). [...] На следующее утро, как только я был оповещен [об инциденте], я поручил казию предоставить одного доверенного (amīn), который вместе с одним из моих подчиненных (khidhmatkār) был отправлен [к месту преступления]. Сразу после того, как они обследовали труп, было дозволено провести захоронение. После чего был приглашен следопыт (īzchī), который обнаружил следы пешего (piyāda) и верблюда, ведшие к дому некоего Абдуллы из Буй-казака. [...] После этого я направил двух своих нукеров– йомутов с письменным предписанием (fatak) к правителю (ḥākim) Беш-Арика,1 который (после ознакомления с делом) добавил к группе своего помощника. Указанные люди отправились к дому Абдуллы и привели его ко мне вместе с неким Джумашем. Настоящим отправляю к Вашему офису указанных воров, Абдаллаха и Джумаша, а также [пострадавшего] Мухаммад Якуба, Иш Джан аксакала и Сатима, в сопровождении казия Хал Бая. [Донесение] составлено 7 числа Джумада ал-саний, 1336 г.х. Да будет также известно, что влиятельные люди (yāš kattalāri) г. Ханка просят, чтобы несколько воров были приговорены к смертной казни, иначе случаи воровства будут возрастать день за днем”2. Как показывают материалы подобных донеcений, как и в случае рапортами, действия по расследованию инцидентов и различных правонарушений были подчинены установленной процедуре. Получив известие о преступлении, чиновник (преимщественно, хаким) отправлял для осмотра места проишествия одного из своих подчиненных (в редких случаях отправлялся сам). Одновременно с этим запрашивал доверенного человека также и от местного казия, т.н. амūна (в случае, если пострадавшая – женщина, привлекалась женщина-амūн). Далее в процесс, практически повсеместно, вовлекались и представители местной общины (kadkhudā-āqsaqāllārī, īl ādamlārī, yāš kattalārī и др.). После осмотра места преступления Ограбление, судя по всему, произошло в одном из общин провинции Ханка. В связи с тем, что подозреваемый в ограблении проживал в соседней провинции, хаким Ханки направляет к правителю Беш-арыка извещение (фатак) о задержании подозреваемого в преступлении на территории юрисдикции последнего. 2 ЦГА РУз. Ф. И-125, оп. 1, д. 498, л. 78. 1 234 и опроса очевидцев, приступали к поимке преступника. В случае поимки, последний допрашивался в присутствии представителей общественности, нередко, как отмечается в документах, с применением методов силового воздействия (siyāsāt ītūb). Результаты допроса и первичных соглашений с представителями местной общественности (компенсация ущерба, освобождение под гарантию и др.), выступавших в качестве посредников и гарантов, докладывались чиновником в канцелярию ясаулбаши в ожидании дальнейших инструкций по делу. Таким образом, документы данной коллекции позволяют достаточо смело предположить наличие в Хорезме в начале ХХ в. системы централизованного регулирования социальных конфликтов, приема жалоб и прошений населения, а также их своевременного расследования и оповещения. В качестве ключевого органа данной системы выступала канцелярия ясаулбаши, в обязанности которой входили своевременный сбор информации о возможных конфликтах и происшествиях, их расследование и организация мероприятий по их разрешению. Деятельность данной системы вовлекала в себя как административные, так и общественные институты, как–то: аппараты чиновников различного уровня – хакимы, наибы, аксакалы, казии, амины, а также представителей общественных институтов (īl ittifaqī), которым, как мы рассмотрим ниже, также отводилась важная роль. Важно также отметить, что суды казиев являлись не автономным органом, а были полностью интегрированы и подчинены системе централизованного правосудия. Помимо собственно снижения социальной напряженности в различных слоях общества ханства, данная система, обладавшая разработанным механизмом фиксации и разрешения конфликтов, предполагала также своевременное оповещение властей о различных событиях и инцидентах, происходивших в самых отдаленных частях государства. Можно предположить, что таким образом данная система выполняла также функции контроля, обозначения прав и доминирования центральной власти на всей территории ханства. 235 Общественное посредничество: социальный институт в административно-правовом поле В рамках данной части публикации мы рассмотрим также характер участия в разрешении конфликтов отдельных групп, широко представленных в рассматриваемых документах (под такими названиями, как īl ādamlārī, yāš kattalārī, qariya ādamlār, īlātīnī āqsaqāl kadkhudā lārīnī ittīfāqlārī и др.) и выполнявших, как представляется, функции общественных институтов посредничества. Мы попытаемся показать, что деятельность данных институтов с одной стороны носила вполне легитимный характер и была инкорпорирована в рамки административно-правового поля государства, а с другой стороны это был общественный институт со сравнительно широкой общественной представительностью и опиравшиеся в своей деятельность по разрешению конфликтов на традицонные практики и модели посредничества. В ходе работы над материалами рассматриваемой коллекции наше внимание привлекла частота упоминаний, а также характер участия в расследовании и разрешении конфликтов отдельных групп общественности. Так, из 71 документа дела № 498 таковые группы непосредственно фигурируют в 34-х документах. При этом в 20-ти случаях они упоминаются в качестве ключевых участников в разрешении конфликтов. Итак, включали ли эти группы исключительно представителей низовой локальной администрации общин (как принято характеризовать аксакалов-кадхуда в существующей научно– исследовательской литературе) или же их представительность была значительно шире? Мы более склонны принять второе предположение, в подтверждение которого у нас есть, по меньшей мере, два довода. Первый – заключается в том, что наряду с наиболее часто встречаемыми терминами – «аксакалы-кадхуда» (āqsaqāll-kadkhudālārī) или «сход аксакалов-кадхуда общины» (īlātīnī āqsaqāl kadkhudā lārīnī ittīfāqlārī), в документах встречаются также и иные обозначения данных групп, в частности: «пожилые люди» (yāš kattalārī или qariya ādamlār), «люди общины» (īl ādamlārī), “община” (ahl-īlāt), «сход общины» (īl ittifāqī) и т.п., представители 236 которых действуют в аналогичном административно-правовом поле и с набором таких же функций и полномочий. Перечисленные обозначения, по нашему мнению, должны предполагать более широкую общественную представительность. Более того, такие формулировки, используемые при описании процедуры разрешения конфликтов, как «ahl-īlāt būlūb» (букв.: «всем миром») или «īl ittifāqī» (букв.: «сход общины») и вовсе предполагают наличие своеобразных общественных сходов. Второй довод основан на рассмотрении ряда дел, в которых приведен список имен представителелей общественных групп, принимавших участие в разрешении или расследовании того или иного конфликта. При ознакомлении с этими списками оказывается, что это были достаточно многочисленные группы и их численность заметно превышала возможное число потенциальных низовых административных единиц одной общины. Например: ‘[...] тогда мы распросили аксакалов-кадхуда данной общины – Худай Бергена, Мухаммад Панаха-дарга, Сайид Нийаза, Алла Бергена, Хал Мурада, Пахлаван Нийаза, другого Хал Мурада, другого Худай Бергена, – действительно ли упомянутые 5 танапов (ṭanāb) земли являются частью вакфа (wāqf) данной мечети или нет? [...]’.1 Таким образом, приведенные доводы позволяют предпологать гораздо широкую общественную представительность данных объединений, включающих, как представляется, помимо собственно представителей низовой администрации, также знатных и зажиточных лиц общины, пожилых людей, а также ближайших родственников сторон. При этом, термин «аксакалы-кадхуда» (āqsaqāll-kadkhudālārī) вполне мог носить объединительный характер для обозначения подобных объединений. Однако, каков был правовой и общественный статус данных объединений (групп)? Для того, чтобы попытаться ответить на этот вопрос попытаемся рассмотреть характер их участия в описанных делах: 1 ЦГА РУз. Ф. И-125, оп. 1, д. 498, л. 75. 237 – активно вовлекаются в процедуру расследования различных правонарушений, в частности, в процедуру поимки подозреваемых, осмотра места преступления, допроса, определении меры пресечения и т.п.; – выступают с инициативами изменения меры пресечения, вплоть до освобождения под свою гарантию или на поруки; – широко привлекаются официальными органами при определении каких–либо правовых обстоятельств конфликта, както: определение права собственности спорной недвижимости, определение наследственных прав, определение брачных прав и т.д. – однако, наиболее часто они фигурируют при разрешение конфликов в качестве групп, обладающих значительным общественным ресурсом, позволяющим им обеспечить компромиссное разрешение конфликта (как в досудебном, так и в судебном порядке). Рассмотрим некоторые примеры: “[...] обе партии были сведены (īkkī ṭaraflārīnī qamtū sūzlāštūrūb) и, в соответствии с прежде устоявшимися правилами (awwalghī ta‘āmulī būyūnča), при участии схода наибов, аксакалов и кадхуда общины (īlātnī nāyib āqsaqāl kadkhudālārīnī ittīfāqlārī bīla), [оспариваемая] дорога была возвращена [истцу] и [спор] был разрешен (riḍālāštūrildī). Настоящий рапорт был составен 8 числа месяца Рамазан, 1336 г.х.”.1 “[...] согласно Высочайшего распоряжения, Мухаммад Шариф ясаул был направлен [для разрешения конфликта]. Аксакалы-кадхуда [конфликтующих сторон] (madhkūrlārnī mūnda āqsaqāl kadkhudālārī) примирили обе стороны и убедили их снять обоюдные претензии (yarāštūrūb bīr bīr lārīgha da‘wālārīn qūydūrūb bītkārdīlār). Настоящий рапорт был составлен 5 числа месяца Джумада ал-аввал, 1335 г.х.2 При этом, конечно, мы отдаем себе отчет в том, вопрос о моделях и механизмах разрешения конфликта, которые использовали данные институты посредничества при разрешении конфликто достаточно сложнен. Документы дают нам достаточно скудные сведения 1 2 ЦГА РУз. Ф. И-125, оп. 1, д. 498, л. 53. ЦГА РУз. Ф. И-125, оп. 1, д. 498, л. 68. 238 об этом. Однако, в целом они позволяют предположить, что основной упор посредническими группами в процессе примирении конфликтующих делался, главным образом, на укреплении социальной солидарности, нежели на решение сути пробемы, т.е. на поддержание и восстановление добрых отношений с другими людьми и это, возможно, имело приоритет во время переговоров. В этом отношении довольно эффективно использовался компромисный стиль, используемый посредниками, когда стороны призывались к примирению не в силу конкрентных обстоятельств дела, а в силу необходимости поддержания некой общественной солидарности. Общественные институты посреднечества в указанный период обладали, в силу своей представительности, значительным ресурсом влияния на стороны конфликта, что позволяло им также оказывать давление на стороны в целях разрешения конфликта, принуждая, например, ответчика/виновного к выплате долга, компенсации или, напротив, побуждая истца отозвать иск. По нашему мнению посредничество являлось распространенным институтом в обществе Хорезма рассматриваемого периода и, в соответствии с космологией конфликта, было глубоко интегрировано в структуру общества в соответствии с сопутствующими нормами и убеждениями. В целом, касаясь деятельности институтов общественного посредничества, мы можем выделить их следующие характерные черты: 1. Санкционированность. Действия данного института носили санкцинированный характер и были инкорпорированы в систему государственного регулирования и разрешения конфликтов ханства. Помимо собственно продемонстрированного нами характера деятельности данных институтов и взаимодействия с официальными органами, подтверждением тому могут служить также приводимые в предписаниях канцелярии ясаулбаши к местным чиновникам указания о необходимости привлечения местных общественных институтов при разборе или расследовании того или иного конфликта. 2. Легитимность. Заключения представителями данных институтов, как показывают документы, могли носить легитимный 239 характер и обладать достаточной юридической силой. В связи с чем, заключения указанных групп нередко использовалось официальными властями в качестве основания при вынесении решения по конфликтным вопросам (например, связанных с правами собственности, наследственными правами, гражданского состояния и проч.). 3. Ресурс влияния. Как показывает анализ материалов данной коллекции, очевидное большинство примирений по конфликтам состоялись при непосредственном вовлечении указанных общественных групп. Представляется, что используемые ими модели посредничества позволяли оказывать необходимое воздействие на стороны конфликта и достигать компромиса, а также воздействовать на официальные власти при определении меры пресечения (как–то: свобождение задержанных под гарантию и т.п.). 240 МАНБАЛАР: ЯНГИЧА ЁНДАШУВЛАР ВА ТАЛҚИН SOURCES: NEW INSIGHTS AND INTERPRETATIONS ИСТОЧНИКИ: НОВЫЕ ПОДХОДЫ И ИНТЕРПРИТАЦИИ ХИТОЙ МАНБАЛАРИДАГИ «ХУ» ЭТНОНИМИНИ ҚАНДАЙ ТУШУНМОҚ КЕРАК Аҳад Хўжаев «Ху» этноними замонавий тарихий адабиётларда турли маъноларда ишлатилмоқда. Айрим муаллифлар ушбу атамани ҳун, турк деб таржима қилсалар, бошқалари суғдларнинг хитойча аталишидир, деб биладилар. Умуман олганда, бу фикрлар бир бирига зид эмас. Аммо ушбу фикрлар атаманинг маълум бир томонига ёки бир давридаги тушунчасига асосланган. Атамани ҳамма даврга ва барча ҳолатларга бир хил маънода ишлатиш ҳақиқатга тўғри келмайди. Шу боис, ушбу мақоламизда бирламчи манбаларга асосланган ҳолда атаманинг қилиб чиқиш вақти ва унинг билан қайси даврида қайси халқ аталганлиги тўғрисида қисқача тўхтаб ўтишни лозим топдик. «Ху» этнонимини ёзиш учун ишлатилган иероглиф «қадимий» маъносини англатувчи «гу» (古) ва «ой» сўзини ифода этувчи «юэ» (月) петроглифларни қўшиш асосида юзага келган. Энг аввал «ху» иероглифи билан хитойлар ҳайвонлар бўйнининг паст қисми, қорамолларнинг бўйни остида осилиб турадиган қисмини ва асирга олинган одамни ифодалаган. Кейинчалик у осилиб турмоқ, олис, қора, буюк, ёлғон, телба, аҳмоқ, назр-чироқ ўтказишда ишлатиладиган идиш каби маъноларда ишлатилган.1 Хитой манбаларида «ху» давлат номи ва фамилия сифатида ҳам учраб туради. Лекин иероглифнинг бу маънолари асосида «ху» этнонимининг келиб чиқиши ҳақида биронта ҳақиқатга тўғри келадиган хулоса чиқариш қийин. Хитой луғатларида «ху» атамаси қадимги Хитойнинг шимолий ва ғарбий томонида яшаган халқларнинг умумий номи бўлганлиги қайд этилади. Чунончи «Циюан» («Сўзларнинг келиб чиқиши») номли этимологик луғатда ушбу иероглифга «Қадим замонда давлатимизнинг шимолидаги чегара ҳудудлар ва Ғарбий мамлакатлар (Шиюй) халқлари умумлаштирилган ҳолда «ху» деб аталган. Ханюй дазидян (Хитой тили ёзувининг катта луғати). 8 жилддан иборат. Чэнду, 1988. 3-жилд. 2057-б; Циюан (Сўзларнинг келиб чиқиши). 4 жилдли. Пекин, 1982. 3-жилд, 2548-б. Қуйида: Циюан. 1 242 Кейинчалик барча ажнабий қавмлар «ху» деб атала бошланди»1 деб ёзилган. Шунга ўхшаган изоҳ 56 минг иероглифни ўз ичига олган «Ханюй дазидян» («Хитой тили ёзувининг катта луғати»)2да ҳам келтирилади. Ушбу луғатлардаги изоҳларни тушуниб олиш учун аввалига қадимги Хитой қаерда эди, унинг ғарбий ва шимолий чегара ҳудудлари қайси жойларга тўғри келади, у ерда яшаган этнослар қайси тоифадан иборат эди деган масалаларга аниқлик киритиш лозимдир. Биз илгари нашр этган ишларимизда айтиб ўтганимиздек, хитойларнинг илк ватани Хуанхэ дарёси қуйи оқимининг жанубига тўғри келган. Бу давр милоддан аввалги иккинчи минг йилликнинг дастлабки даврига тўғри келади. Шундан кейинги 17 асрга яқин давр ичида Хитойнинг ҳудуди бироз кенгайиб унинг чегараси шимолда ҳозирги Ички Монголиянинг шарқий қисмигача ва ғарбда Хэши йўлагигача етган. Мана шу 1700 йилга яқин вақт давомида Хитой таркибига ўтган жойлар қадимги хитойлар юртининг ташқарисидаги қўшни ҳудудлари эди. Шу жойларда яшаган қабилалар туркларнинг шарқий қисми ҳисобланган. Шу замондаги хитой битикчилари уларни ҳозирги ўқилишда «ди» (狄) ва «ху» (胡) иероглифлари билан ифодалашган ҳамда тош ва суякларга ёзиб қолдиришган. Биринчи «ди» иероглифи қадим замонда «тиек» ўқилган бўлиб, у «турк» этнонимининг хитойча илк транскрипцияси,3 иккинчи «ху» иероглифи эса хитойлар томонидан туркларга қўйилган ном эди. Кейинчалик шарқий турклар хитойлар томонидан «ревем» (замонавий ўқилишда «рунг», рус адабиётида «жун») ва «тиек-ривем» («ди-рунг»), «ривем-тиек» («рунг-ди»), деб номланди. Милоддан аввалги III асрда майда ҳокимликларга бўлиниб, уруш алангасида ёниб ётган қадимий Хитой бирликка келиб илк Циюан, 2549-б.. Ханюй дазидян (Хитой тили ёзувининг катта луғати). 8 жилддан иборат. Чэнду, 1988. 3 Ходжаев А. О самых ранних транскрипциях этнонима «тюрк» в китайских источниках // Ўзбекистонда этнодемографик жараёнлар (Этнодемографические процессы в Узбекистане). В 2-х ч. Ташкент, 2005. Ч. 1. C. 102–105. Его же. Древнейшая китайская иероглифическая транскрипция этнонима тюрк // Shygys Kazakhstan. № 1, 2008. С. 7-26, Шу муаллиф. Из истории древних тюрков (сведения древнекитайских источников). Ташкент, 210. С. 20-31. 1 2 243 бор империяга айланди1. Гарчи ушбу империя узоқ яшамаган бўлсада, унинг асосчиларида ўз ҳудудини ўзгалар ерлари ҳисобига кенгайтириш ғояси шаклланди. Бу ғоянинг амалиёти шарқий туркларнинг секин-аста шимолга ва ғарбга чекинишига олиб келди. Шунинг билан бирга «ху» этнонимининг географияси ҳам ўзгариб ғарб сари кенгайиб борди. «Тиек» («ди») аталган турклар таркибида милоддан аввалги I асрда битилган ва Сима Чян қаламига мансуб «Тарихий хотиралар» («Шижи») номланган асарда кенг қўлланилган рузие (юэчжи) ва ҳун (кунна, замонавий ўқ. шюнгну 匈奴) қабилалари ҳам бўлган. Тош ва суякларга ёзилган расмсимон иероглифлар билан ёзилган битиклар билан шуғулланган олим Ванг Гуовэйнинг ёзишича, милоддан аввалги VIII –V асрларда хитойлар юртининг шимолида яшаган ва хитой манбаларида «тиек» («ди») номланганлар маълум бир даврда «ху» ва «кунна» (шюнгну) деб ҳам аталган. Шунинг билан бирга олим «тиек» («ди»), «ҳу» («ху») ва «кунна» («шюнгну») аталганларнинг илк аждодлари бир бўлиб, улар «квей» («гуй») «квейфанг» («гуй-фанг» – Кун юртликлар) эди. Масалан, Ванг Гуовэй ўзининг «Гуан Танг жилин» («Гуан Танг тўплаган маълумотлар») номли асрида қуйидагича ёзади: «Қадим замонда ватанимизнинг [шимолий томонидаги] чегара ҳудудларида келиб чиқиши хитой бўлмаган бир халқ яшар эди. Мазкур халқнинг эгаллаган ерлари ниҳоятда катта бўлиб, Хитой (Чжунггуо)нинг шимолий ва ғарбий томонини ўраб турар эди. ... Бу халқ гоҳ бўлиниш, гоҳ бирлашиш ҳолатида бўлар эди. [Мазкур халқнинг] одамлари жанговор бўлиб аҳён–аҳён юртимизга юриш қилиб турар эди. У турли даврларда ҳар хил аталган. Кўп ҳолларда бу халқ ўзи яшаган жойининг номи билан аталган. ... Шанг даврида (мил. ав. ХVI-ХI асрларда) куэй-фанг (鬼 方), кун-йей (kun-yiei 昆夷), хунъю (xun-yu / шун-ю 獯鬻)…, Куз ва Баҳор (Чуньцю) даврида (мил. ав. 770–476 й.) ривем (рунг 戎) ва тиек (ди 狄), ўзаро урушган хонликлар (чжангуо) даврида (мил. ав. 475-221 й.) ҳу (ху 胡), кунна (шюнгну 匈奴) деб аталган».2 Ушбу империя ҳам «Чин» (秦) деб номланди ва унинг яшаган даври мил.ав. 221-206 йилларга тўғри келади. 2 Ванг Гуовэй. Гуан Танг жилин (Гуан Танг тўплаган маълумотлар). «Чжунгхуа шужюй» (Нанкин), 1923. Илова 2. 13-боб (жюан). 583-бет. 1 244 Иккинчи бир қадимшунос хитой олими Дуан Лянцин, Ванг Гуовэйнинг фикрини қўллаб қувватлаб «Куэй-фанг (Гуй-фанг) фамилияси Куэй (Гуй) бўлган турли қабилаларнинг умумий номидир. ... Бу қабилалар умумий ҳудуд, маданият, иқтисод ва тилга эга бўлган бир халқни ташкил этган»,1 деб таъкидлайди. Дуан Лянциндан олдин йирик тарихчи олим Люй Сымяня (1884– 1957) «биак-тиек (бай-ди白狄 – ғарбий турк)лар ҳам Шанг (мил. ав. ХVI-ХI асрларда) давридаги Куэй-фанг «Гуй-фанг ва шюн-юнлар (ҳунлар) авлоди бўлган. Буларнинг келиб чиқиши хитойларнинг ғарбий томонида яшаган кянг-ривем (чян-рунг (chiang-rong 羌戎) ларга бориб тақалади»,2 деб ёзган. Шу жойда изоҳлаб ўтиш жоизки, «кианг» деб ўқилган иероглиф бундан 4 минг йил аввалги тош ва суякларга ёзиб қолдирилган битиклар («жягувэн» 甲骨文)да учрайди ва кучли ҳокимият эгаси сифатида таърифланади. У «қўй» («янг»羊, ) сўзидан келиб чиққан. «Киянг» («чянг»)лар асосан қўй боқиш билан шуғулланганлиги учун шу ном билан аталган. Аслида «киянг» («чянг») лар Хуангхэ дарёсининг юқори оқими бўйларида ва унинг ғарб томонидаги жойларда яшаган3. «Рунг» (қадимги ўқилишда «ривем») этноними эса қадимги хитойлар ўзларининг шимолий ва ғарбий томонида яшаган от миниб юрувчи барча қавмларга нисбатан ишлатилган. Шунинг учун хитой манбаларида «киянг» («чянг»)лар қадимги «ривем» («рунг»)ларнинг бир қисми, деб қаралади.4 «Кейинги Хан [сулоласи] тарихи» («Хоу Ханшу») «ху» этноними Хэси йўлагида яшаган кянг (чянг)ларга нисбатан ишлатилган ҳолатлар ҳам учрайди. Чунончи, ушбу манбанинг 87 бобидаги «Ғарбий кянг» (Шикянг /шичянг/)ларга бағишланган бўлагида «Ҳозир Лянгчжоу қабилалари орасида асирга олинган кянг (чянг) лар мавжуд. Кянгхулар сочларини ўраб ёпиб юришади. Ханликлар билан аралашганлари одатларимизни яхши билади. Бироқ уларнинг Дуан Лянцин. Динглинг, гаочэ юй телэ (Динглинглар, қанглилар ва телелар). Шангхай, 1988. 37-б. 2 Люй Симян. Чжунггуо минзу ши (ХХР халқлари тарихи). Шангхай, 1987. 49-б.; Ванг Чжунгхан. Чжунггуо минзу ши (ХХР халқлари тарихи). Пекин, 1994. 135-б. 3 Цихай (Сўзлар денгизи). Шанхай, 1979. 123, 391-б. Қуйида: Цихай. 4 Чжунггуо дабайкэ чюаншу. Чжунггуо лиши (Хитойнинг катта энциклопедияси. Хитой тарихи). Пекин, 1997. 499-б. 1 245 тилини тушуниб бўлмайди».1 Ушбу бобнинг бошқа жойларида «кянгху» («чянгху» 羌胡) этноними бир неча марта тилга олинган2. «Ху» этноними Ашина авлодларидан ташкил топган турк (тукивет / тужюэ) қабиласига нисбатан ҳам ишлатилган. Масалан «Суйшу» «Тунгдян», «Тайнинг хуанюй жи» каби манбалардаги турк қабиласига бағишланган бобларда «турк (тукивет / тужюэ) [қабиласи]нинг аждодлари Пинляндаги аралаш турклар (заху) эди»,3 деб ёзилган. «Тангшу»даги туркларга оид бобда эса «Ашина авлодларидан ташкил топган турклар қадимги ҳунларнинг шимолий қисми эди»,4 деб баён этилган. Милоддан аввалги V-I асрларда хитойлар орасида ҳунларни «ху» деб аташ кенг тарқалган. Бунинг исботи хитой манбаларида кўп учрайди. Масалан, мил.ав. 475-221 йиллардан иборат бўлган «ўзаро урушган хонликлар» («Чжангуо» 山海经) даврида битилган «Шан хай жинг» («Тоғлар ва дарёлар баёни») номли асарда ҳунларнинг этник номи giuən-tçiuk (шюн-юн 獯粥) ва kun-yiei (хун-йи昆夷) деб айтилган. Ушбу этнонимларга ёзилган шарҳда мазкур атамалар хитой манбаларида «ху» (ku, γu / ху胡) деб номланган бир халқнинг турлича ёзилиши эди, деб таъкидланган.5 Шу даврда битилган «Чжоули» (周礼 – «Чжоу [мамлакати] урф-одатлари») номли иккинчи бир асарда, «илгари ху (hu 胡), деб номланган халқ эндиликда ҳун (кунна / сюнгну) деб аталди»,6 дейилган. Юқорида тилган олинган «Шижи» («Тарихий хотиралар») номли асрда «ху» этноними «кунна» («шюнгну») атамасининг синоними сифатида ишлатилганлиги кўп учрайди. Чунончи, ушбу манбада келтирилган шарҳларнинг бирида «кунна (шюнгну 匈奴) этноними Хоу Ханшу. 3801(1291)-б. Ўша жойда. 3803(1293)-б; 3812(1302)-б; 3813(1303)-б. 3 Вэй Чжэнг. Суйшу (Суй сулоласи тарихи) // Эршиси ши (24 тарих). 9-жилд. 11710(832)-б.; Ду Ю. Тунгдян (Қонунлар ва урф-одатлар баёни). 3 жилддан иборат. Чангша, 1995. 3-жилд. 2812-б. (Қуйида: Тунгдян); Лэ Ши. Тайпинг хуанюй жи (Тинчилик ўрнатилган юртлар баёни). Асарнинг чоп этилган жойи ва вақти маълум эмас, муаллиф 960-1007 йилларда яшаган, 194боб (жюан), 7б-б. Қуйида: Тайпинг хуанюй жи. 4 Оу Яншю, Сун Чи. Шин Тангшу (Танг сулоласининг янги тарихи) // «Эршиси ши» («24 тарих»). Пекин-Шанхай 1958. 13–жилд. 16913(1499)-б. Қуйида: Шин Тангшу. 5 Люй Симян. Чжунггуо минзу ши. 31-б. 6 Ўша жойда. 1 2 246 Хитойнинг шимолий томонида яшаган халқнинг номидир. Ушбу халқ «ху» (胡), деб ҳам аталади. Ўтмишда у куэй-фанг (гуй-фанг 鬼方), ғуэн-йей (γuən-yiei / хун-йи 混夷), шиам-йивен (shiamyiwen / шян-юн 獫狁) ва шивем-ривем (зам.ўқ. шан-рунг山戎), Чин (秦 – мил. ав. 221-206 й.) даврида кунна (шюнгну) номланган, деб айтилган1. Худди шундай фикр «Циюан»да ҳам келтирилади.2 «Му-тянзи жюан»нинг биринчи бобида «Йиюй (17-куни) ... [Му]тянзи шимолга юриб, квен-ривем (чюан-рунг) [юрти]га борди. Дангшуй дарёси жанубида квен-ривем-ху (чюан-рунг-ху犬戎胡) [Му]-тянзига зиёфат берди. [Му]-тянзи хурсанд бўлиб [сўз ўчган] 7 нафар паҳлавонларнинг курашиши тамоша қилди»,3 деб ёзилган мисрани учратамиз. «Му-тянзи чжуан»нинг битилган вақти мил. ав. 475-221 йилларга тўғри келади. Чунки асар милоддан аввалги V-III асрларга оид қабр ичидан топилган.4 Шу асосда квен-ривем-ху (чюан-рунг-ху) этнонимининг ишлатилган даври милоддан аввалги III асрдан олдин бўлган деб айтиш мумкин. Тузилиш жиҳатдан олганда, «Му-тянзи жюан»дан келтирилган маълумотдаги «квен-ривем-ху» («чюан-рунг-ху») атамаси учта этник номлардан ташкил топган. Буларнинг биринчи «квен» («чюань» 犬) ҳунларнинг ўз тилида айтиладиган номи «кюн»нинг хитой ёзувидаги 30 дан зиёд транскрипцияларининг бири эди.5 Иккинчи этноним «ривем» («рунг») от минувчилар маъносига эга бўлиб, у қадимда хитойлар томонидан шимолий ва ғарбий томонидаги отда юрадиган қўшни қабилаларга нисбатан ишлатилган6. Учинчиси юқорида зикр этилганидек, қадимий Хитойнинг шимолий ва ғарбий томонида яшаган туркий қабилаларнинг хитойлар томонидан қўлланилган умумий номи сифатида ишлатилган. Ғарбий Чжоу («Шичжоу» – мил. ав. 1066-771 й.) сулоласи даврида Сима Чян. Шижи // «Эршиси ши» («24 тарих»). 1-жилд. Пекин-Шанхай 1958. 1029(1029)-б. Қуйида: Шижи. 2 Циюан. 1-жилд. 0387-б. 3 Гу шишинг жи (Қадимги ғарбий сафар хотиралари тўплами). Йинчуан (Нингшя вилояти), 1989. 6-б. 4 Гу шишинг жи (Қадимги ғарбий сафар хотиралари тўплами). 1-б. 5 Люй Симян. Чжунггуо минзу ши. 30-б. 6 Ходжаев А. Из истории древних тюрков (сведения древнекитайских источников). Алматы, 2011. С. 47-56. 1 247 ҳун қабилалари Ордосда яшаган. Шу даврда уларнинг этник номи хитойлар томонидан «йивен» (yiwen / yün允) ва «кивен-ривем» (kiwan-rivem / чюан-рунг 犬戎), деб транскрипция қилинган эди. «Киван-ривем» (kiwan-rivem / чюан-рунг 犬戎) этноними ҳозирги ХХРнинг Шэнши (Шанши ўлкасининг ғарбий томонидаги қўшни ҳудуд) ўлкасининг Чжишан вилоятида (Шиан шаҳрининг ғарбий томонида, Вэйшуй дарёсининг шимолида) бундан 3 минг йил муқаддам яшаган туркий қавмларнинг хитойлар томонидан берилган номи бўлган. Бу этнонимни ифодалаган иероглифларнинг маъносидан келиб чиққанда, ундаги биринчиси «катта ит» ёки «ит боқувчилар», иккинчиси «от минқувчилар», «отда юрувчи одамлар», «отлиқ жангчилар» маъносини англатади. Хитойлар орасида бу этнонимнинг пайдо бўлиши ҳунларнинг ва бошқа туркий қавмларнинг ҳаёт тарзи билан, яъни ҳаракатланишда ит ва отдан фойдаланганлиги билан боғлиқ бўлса керак, деб ўйлаймиз. Ҳунлар кучайиб туркий қабилаларни бирликка келтирувчи кучга айланганидан кейин хитойлар уларнинг номини қадимда «кунна» ўқилган «шюнгну» (匈奴) иероглифлари билан ёза бошлади. Буларнинг биринчиси «кун» (шюнг) ҳунлар номининг транскрипцияси бўлса, иккинчиси қул маъносини англатувчи «на» (ну) унинг сифатини билдирувчи қўшимчасидир. Мазкур этнонимни қўллаш билан билан бирга, Хитой ҳукмдорлари ҳунларни «ху» деб ҳам аташди. Шундан кейин сарой тарихчилари «ху» этнонимидан «шюнгну»нинг синоними сифатида кенг фойдаланишган. Бунинг исботини милоддан аввалги III асрдан бошлаб ёзилган хитой манбаларида, жумладан Сима Чян қаламига мансуб «Тарихий хотиралар» («Шижи»)да кўплаб учратиш мумкин. Чунончи, «Шижи»нинг «Чин Шихуан жи» («Чи Шихуанг тазкираси»)да «атрофимиздаги ерларни ҳимоя қилиш учун шимолда узун девор қурилди, ҳунлар (кунна / шюнгну) 700 ли (403.2 км)дан зиёд масофа нарисига улоқтириб юборилди. [Шундан кейин] кейин ху одамлари жануб томонга келиб отларини боқишга журъат қилмайдиган бўлди», деб ёзилган. Ушбу маълумотдаги «ху одамлари» (хурэн) Чин Шихуанг даврида (мил. ав. 246-208 йй.) ҳунларга нисбатан ишлатилганлиги шубҳасиздир. 248 «Шижи»нинг «Фарғона тазкираси» («Дайюан лежюан») бобида «Дай-рузие (Да-юэжи) ҳукмдори хулар томонидан ўлдирилганидан кейин унинг ўғли хон этиб тайинланган»,1 деган маълумот учрайди. Тарихдан маълумки, мазкур ҳукмдор ҳунларнинг бошлиғи Батуртангрқут (Моду, Маодун, Модэ, Угузхан) томонидан қатл этилган.2 Ушбу тазкиранинг иккинчи бир жойида «Чжанг Чян хулар (胡 -унлар)дан бўлган хотини ва [ҳизматкори] Тангйифу билан бирга Хан [мамлакати]га қочиб келди».3 Шу тазкиранинг яна бир қисмида «Тангри-ўғли [ўзига] ҳамроҳ бўлиб юрувчи амалдор Чжов Пуонуни [Ханга] итоат қилувчи элларнинг бир неча туман қўшинини сафарбар қилиб, хулар (胡)га ҳужум қилиш учун Шюнхэ дарёси бўйига юборди. Шунда ҳулар чекинди».4 «Фарғона тазкираси»нинг ўртасида «Шўркўл [йўли]дан [ўтишда] кўнгилсизликлар юз бериши муқаррардир. Унинг шимолидан юрилса, хулар (胡) ҳужумига дуч келинади, жанубида эса сув ва ўтхашак етишмайди».5 Келтирилган мисоллардаги «ху» атамаси «ҳун» этнонимининг хитойча транскрипцияси ва «куна шюнгну»нинг синоними сифатида ишлатилганлиги шубҳасиздир. Шунга ўхшаган ҳолат бошқа манбаларда ҳам учрайди. Чунончи, «Ханшу» (Хан [сулоласи] тарихи)нинг ҳунларга бағишланган 94– бобида милоддан аввалги 95 йилда ҳун тангриқути Хан императорига ёзган хатидан бир парча келтирилади. Шунда ҳунлар номи икки марта «ху» иероглифи билан ёзиган. Масалан, шу хат парчасида «Жанубда Буюк Хан мавжуд бўлса, [унинг] шимолида кучли ху бор. Хулар Тангрининг севимли фарзандларидир»6, деб таъкидланган. Ҳунларнинг «ху» деб аталишни кўрсатадиган мисоллар хитой манбаларида кўп учрайди. «Бэйши» («Шимолий [сулолалар] тарихи»)да «кией-ху» (kieihu 稽胡) замонавий хитой тили талаффузида «жи-ху», «чи-ху» Шижи. 1137(1137)-б. Шижи. 1033(1033)-б. 3 Шижи. 1137(1137)-б. 4 Шижи. 1142(1142)-б. 5 Шижи. 1144(1144)-б. 6 Бан Гу. Ханшу (Хан [сулоласи] тарихи) // Эршиси ши (24 тарих). 2-жилд. 2331(1123)-б. 1 2 249 (цзи-ху) аталмиш қабила номи тилга олинади. Масалан, ушбу қабилага бағишланган маълумотнинг бошида «кией-ху бўрикей (булуо-цзи步落稽) деб ҳам аталган. [Кией-ху] ҳунлар (сюнну)нинг бошқа бир тоифасидир. Лююанхай (Liәu-ŋiwen-hә 劉元海)1даги 5 қабила авлодлари ҳисобланади. [Кией-ху]ларни шан-ривем (шанрунг) ва чи-тиек (чиди – жанубий турклар)нинг авлодларидир, деб ҳам айтишади. Лиши (離石)2нинг ғарби ва Андинг (安定) 3 нинг шарқидаги 7-8 юз ли (350-400 км) келадиган оралиғидаги тоғ жилғаларида яшайди, авлодлари ниҳоятда кўп. Уларнинг урфодатлари деҳқонларга ўхшайди, экин экишни билишади, пиллачилик билан ҳам шуғулланади, кўпроқ канопдан мато тўқиб кийим тикиб кияди.... тили ва ёзуви ёввойи туркларга (йи-тиеук, йи-ди) ўхшайди»,4 деб ёзилган.5 Хитой манбаларида, ҳозирги ХХРнинг Чинхай (Кукунор) ўлкаси жануби-шарқида жойлашган Хуангчжунг6 вилоятида яшаган рузиелар (юэчжи / ғузлар) ҳам ху деб номланган. Масалан, «Кейинги Хан [сулоласи] тарихи» («Хоу Ханшу»)да «Хуанчжун рузие чжуху / юэчжи чжуху/» (湟中月氏諸胡 – Хуангчжунг вилоятида яшовчи барча рузиелар)7 сўзи учрайди. Шунинг билан бирга ушбу манбада мазкур хуларнинг аждодлари Дай–рузие (Да–юэчжи)ларнинг бошқа бир қисми эди деган маълумот келтирилади. «Тунгдян» номли асарда «рузие-ху» (юэжи-ху月氏胡)8 ва «Хуангчжунг рузие-ҳу (湟中月氏胡) атамалари ишлатилган ва булар Чжангъе ва Жючюан9 каби жойларда яшаганлиги зикр этилган. Рузие ҳукмдори ҳунлар (шюнгну) подшоси Муодун (Маодун, Лююанхай (Дшэу-нгивен-хэ) ҳунлар тилидаги жой номининг транскрипцияси бўлса керак. Шу боис у Хитойнинг топономик луғатларида келтирилмаган. 2 Ҳозирги Хитой Халқ Республикасининг Шанши ўлкасидаги жой ном [Чжнггуо гужин диминг дацидян (Хитойнинг қадимдан ҳозиргача бўлган ер номлари луғати). Шангхай, 1930. 305–б.]. 3 Хэши йўлагидаги жой номи [Ўша луғатда. 305-б.]. 4 Лидай гэзу жуанжи хуэйбян (Тарихий халқларга оид маълумотлар тўплами). 2-тўплам. 2– жилд. Шанхай. 1959. 1983-б. 5 Лидай гэзу жуанжи хуэйбян (Тарихий халқларга оид маълумотлар тўплами). 1983–б. 6 Чжунггуо гужин диминг дацидян. 918-б. 7 Хоу Ханшу. 3805(1295)-б. 8 Тунгдян. 3-жилд. 2686-2687-б. 9 Чжангъе ва Жючюан Хэши йўлагидаги шаҳар номлари. 1 250 Батур-тангриқут) томонидан ўлдирилгандан сўнг унинг фуқаролари сочилиб кетган. Уларнинг аксарият қисми Помирнинг (Цунглинг) ғарбий томонига кўчиб кетган. Уларнинг ожизлашиб қолганлари жануб томондаги тоғларга бориб кианг (чянг)лар билан ёнма-ён яшаган... Кийим-кечаги, озиқ-овқатлари тили ва ёзуви чянгларга ўхшар эди»1 деб маълумот берилади.2 «Тунгдян»нинг иккинчи бир жойида «Яйпан (Юпан) [Вэй сулоласи] билан Кейинги Вэй (Хоувэй) даврида (милодий 386534) алоқа ўрнатган. Шунда яйпанлар (юэбан) Асуэн (Усун) [мамлакати]нинг шимоли-ғарбида жойлашган эди. Улар [яйпанлар] нинг аждодлари шимолий ҳунлар ҳукмдорининг қабиласини ташкил қилган. Булар Хан сулоласи қўшинларининг қўмондони Доу Шян томонидан мағлубиятга учратилган. Шунда шимолий ҳунлар ҳукмдори одамлари билан Жинвэй-шан3 тоғи орқали Кангкия (Кангжюй)нинг ғарбий томонига кўчиб кетган. Уларнинг узоқ сафарга чиқа олмайдиган қисми Кусан (Гуйзи, ҳозирги Куча, Кучар4)да қолган. Уларнинг урф-одатлари ва тили гавчэ (баланд араваликлар)5лардан фарқ қилмас эди, улар ху (胡)лар каби тозаликка риоя қилар эди» 6, деб ёзилган. Мазкур маълумотдаги ху атамаси ҳунларга нисбатан қўлланилган. Бунинг исботи сифатида хитой манбаларидаги ҳунларга бағишланган маълумотларга мурожаат қилиш мумкин. Масалан, «Вэйшу» ва «Тундян»да «Яйпан (Юэпан) нинг ... аждодлари шимолий ҳунлар (бэй шюнну) подшосининг қабиласи бўлган... уларнинг урф-одати тили гаочэлардан фарқ қилмаган, сочларини кесиб тараб юришган... кунига уч маҳал Тунгдян. 3-жилд. 2686–б. Сўнгги йилларда амалга оширган тадқиқотларимизда «рузие» сўзининг этимологияси «ғуз», «оғуз» сўзларига бориб тақалади [Ходжаев А. Из истории древних тюрков … С. 122-138]. 3 Жинвэй-шан (русча транскрипцияда Цзиньвэй-шань) – Монголия даштларининг шимолий томонидаги тоғнинг хитойча номи [Чжунггуо гужин диминг дацидян. 546-б.]. У кичик олтин тоғ, яъни Кичик Олтой маъносини англатади. 4 Шарқий Туркистоннинг ғарбий томонида жойлашган қадимий шаҳар. 5 «Гаочэ» (高車) атамаси билан хитойлар ўзларининг шимол томонида яшаган қадимий туркларнинг шарқий қисмини атаганлар. Айрим манбаларда гаочэлар чиак-тиек (замонавий щыилишда чи-ди – жанубий турк) деб ҳам аталади. Қадимда чиак (чи – қизил) жанубнинг ран белгиси, тиек (ди) атамаси эса турк этнонимининг хитойча илк транскрипцияси бўлган [Бу ҳақда қаранг: Хўжаев А. Из истории древних тюрков ... Алматы нашри. С. 54-56]. 6 Вэйшу. 9700(1318)-б; Тунгдян. 3-жилд. 2749-б.. 1 2 251 ювинишган, [ювингандан] кейин таом истеъмол қилишган»,1 деб ёзилган. Рузиелар (юэчжилар – Ғузерликлар) Шарқий Туркистондан Амударё ва Зарафшон дарёси атрофига кўчиб боргандан сўнг бу ерларнинг аҳолиси ҳам ху деб атала бошлади. Бу жойлардан Хитойга борган савдогарларни маҳаллий халқ «хушан» (胡商) деб аташган. V– IX асрларда Зарафшон воҳасига хос бўлган мусиқа ва ўйин савдогарлар орқали Хитойда кенг тарқалган. Шу даврда ушбу мамлакатда «хутэнгъу» (胡腾舞 – хуларнинг шўх ўйини), «хушюанъу» (胡旋舞 – хуларнинг айланиб ўйнайдиган ўйини) каби атамалар пайдо бўлган.2 Милодий IV асрда «ху» этноними ҳиндистонликларга нисбатан ҳам ишлатилган. Чунончи, «Ханюй дазидян» ва «Циюан» каби луғатларда ушбу иероглифга берилган изоҳларнинг бирида «Соушэн жи» (搜神记 – Ғаройиб )3 номли асар тилга олинади ва ундан «Жин [сулоласи]нинг Юнгжя4 даврида (307–312 йй.) ҳиндистонлик хулар (Тянчжу-ху) Чангжянг (Янзи –А.Х.) дарёсидан ўтиб унинг жанубидаги ўлкаларга келишди»5 (晋永嘉中 有天竺胡来渡江南6), деган маълумот келтирилади. Ушбу маълумот билан танишганимизда нима учун IV асрдан олдин хитой манбаларида бу ҳолат учрамайди деган савол туғилиши табиийдир. Бизнинг фикримизча, бу саволга жавоб бериш учун Тунгдян. 3-жилд. 2749-бет Чжан Чинже. Бэйчао Суй Танг Сутэ ди «хутэнгъу» (Шимолий сулолалар, Суй ва Танг [сулолалари давридаги] «хуларнинг шўх ўйини») // Сутэрэн зай Чжунггуо – лиши, каогу, юйян ди шинтансуо (Согдийлар Хитойда – тарих, археология ва тилшуносликка доир янги тадқиқотлар). Пекин, 2005. 391-398-бетлар. 3 «Соушэн жи» 317-420 йилларда мавжуд бўлган Шарқий Жин (Дунг-Жин) сулоласининг сарой тарихчиси Юй Бао (于宝) қаламига мансуб ва 20 бобдан иборат нисбатан кичик ҳажмли асар номи. Асарнинг илк матни сақланмаган. Кейин тарихчилар унинг бошқа асарларда сақланиб қолган бўлаклари асосида тиклаб чиқишган. Асарда шу даврда мавжуд бўлган ғаройиб воқеалар, халқ орасида оғиздан оғизга сақланиб келган воқеалар баёни йиғилган [Цихай. 707б.] . 4 Юнгжя (永嘉) – 307-3312 йиллардан иборат даврга берилган ном бўлиб, у «абадий гўзаллик» маъносини англатади. 5 Ханюй дазидян. 3-жилд. 2057-б; Циюан. 3–жилд. 2548-б. 6 Жянгнан (江南) – Янзи (хитойча Чангжян – «Узун дарё» маъносини англатади)нинг жанубидаги ўлкалар ҳудуди демакдир. Ушбу ҳудуд доирасига Жангши (江苏), Жянгши (江西), Анхуэй (安徽) ўлкалар киради [Чжунггуо гужин диминг дацидян. 326-б.] . 1 2 252 қуйидаги билвосита тарихий воқеаларга мурожаат қилиш мумкин. Бинобарин, ушбу асрда Шимолий Ҳиндистон улуғ ғузлар (дай-рузие / да-юэчжи) назорати остида бўлганига бир асрдан кўп вақт ўтган эди. Қолаверса, ушбу вақтда Хитойда будда дини кенг тарқалган ва бунда дай-рузиеларнинг ҳиссаси катта бўлган. Шу ҳолатдан келиб чиқиб, «тянчжу-ху» (ҳиндистонлик хулар) атамаси Ҳиндистонда ўтроқлашиб қолган ғузлар (рузие / юэчжи)ларга нисбатан ишлатилган деб айтиш ҳақиқатга тўғри келади. Юқорида тилга олинган хитой манбаларида «ғарбий-ху» (ши-ху 西胡) ва «шарқий ху» (дунгху东胡) этнонимлари кўп учрайди. Улар «Циюан»да қуйидагича шарҳланган: «Ғарбий-ху (ши-ху) қадимги Ғарбий мамлакатлар (Шиюй) халқларининг умумий номидир. Ҳунлар (шюнгну) ху ёки шимолий– ху (бэй–ху 北胡) деб номланган. Ҳунларнинг шарқий томонидаги ўғон (ухуан), сянби кабилар дунг-ху деб аталган. Ҳунларнинг ғарбидаги барча мамлакатларда яшаганлар ши-ху деб номланган. Ғарбий Хангача (мил. авв. 206 – милодий 8 й.) Помирнинг шарқида жойлашган мамлакатлар аҳолисини ташкил этган барча халқлар ғарбий-ху (ши-ху) деб номланган. Шарқий Хандан (милодий 25-220) кейин Помирнинг ғарбий томонидаги мамлакатлар аҳолиси ҳам шу ном билан аталган».1 Ҳун империяси емирилгандан сўнг илгари бирликка келган туркий қабилалар ҳар томонга сочилди. Буларнинг аксарият қисми ўзларининг қабила номи билан тарихий саҳнада ҳаракат қилди. Шу сабабли хитой манбаларида ўтмишдаги ҳун қабилаларига мансуб бўлмаган туркий қабилалар тиетлэк (телэ) деб номланди. Аммо «ху» этноними ҳун ва тиетлэк (телэ)ларнинг хитойча умумий номи сифатида сақланиб қолди. Шу боис, милодий III асрдан бошлаб Хитойда «ху» этноними билан боғлиқ бўлган бир қатор атамалар юзага келди. «Хурен» (胡人 – ху одами ёки одамлари),2 «хулар қоидаси» (хуфа 胡法), «хулар ёзуви» (хушу 胡書 / 胡书), «хулар тили» (хуюй 胡语) каби сўзлар шулар жумласидандир.3 Н.Я. Бичурин уларни «турклар», «хорижлик савдогарлар», «турклар қонунЦихай. 1832-б. Циюан. 3-жилд. 2548-б. 3 Лидай гэзу жуанжи хуэйбян. 2-жилд. 1996-б. 1 2 253 қоидаси», «турклар ёзуви», «турк тили», деб таржима қилган.1 Бу таржималар хато эмас. Бинобарин, «Бэйши»нинг турк қабиласига бағишланган қисмида «уларнинг [туеткиуат (тужюэ)ларнинг] ёзуви ҳун (ху)лар ёзувига ўхшайди» (其書字類胡)2. Бироқ олимнинг бу таржималарида иероглифлар келтирилмаганлиги туфайли, улардаги «турк» этноними хитой манбаларида «ху» деб ёзилганлиги билинмай қолган. «Чжоушу»нинг турк (туеткиуат / тужюэ) қабиласига бағишланган 50-бобида ҳам «Бэйшу»да ёзилган ушбу маълумот келтирилади. Бу бобнинг уйғурча таржимасида «хушу» сўзи «ғузлар ёзуви» деб таржима қилинган.3 Вақт ўтиши билан хитой манбаларидаги «ху» этнонимининг мазмуни ва унинг билан аталган қавмлар яшайдиган ерлар доираси ўзгариб борди. Ҳун хоқонлиги йўқолгандан кейин унинг итоатида бўлган халқларнинг ҳаммаси шу этноним билан аталадиган бўлди. Шундан кейин «хушу» (турклар ёзуви), «хуюй» (турклар тили) каби сўзларнинг мазмуни ўзгарди. У тили бир хил бўлмаган ҳамда Ғарбий ва Шарқий Туркистонда яшовчи қабилалар ва этносларга нисбатан ишлатила бошланди. Шу боис, IV асрнинг охирида Ҳиндистонга Туркистон орқали сафар қилган Будда дини роҳиби Фа Шян ўзининг сафарномасида 17 кун давомида тахминан 1500 ли йўл юриб Пишамшанга келдик, бу ердан ғарб томонга юриб зиёрат қилиб ўтган барча давлатларда будда динига эътиқод қилинар экан. «Бироқ бу давлатлардаги туркий тил (хуюй) бири бирига ўхшамас экан» (唯 國國胡语不同),4 деб ёзган. Ушбу маълумотни шарҳлаб ўтиш жоизки, биринчидан ундаги Пишамшан (Шаншан) Шарқий Туркистондаги Такламакон чўлининг кунчиқар томонидаги қадимий шаҳар ҳисобланади. Иккинчидан ушбу минтақаларда яшовчиларнинг тили (хуюй) бири бирига ўхшамайди, деган сўзни бирини бири тушунмади деб таърифлаб бўлмайди. Агар улар бирининг тилини бири тушунмайдиган бўлганида Фа Шян «бутунг» (不同 – ўхшамайди) Бичурин.Н.Я. (Иакинф). Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена. 3 жилддан иборат. Москва-Ленинград, 1950. 2-жилд. С. 253-254. 2 Ли Яншоу. Бэйши (Шимолий [сулолалар] тарихи) // «Эршиси ши» («24 тарих»). 11-жилд. 13873(1317)-б. 3 Ғарбий юрт тарихий материаллари. Урумчи, 2004. 673, 686-б. 4 Гу шишинг жи. 32-б. 1 254 сўзи ўрнига «тушунмайди» маъносига эга бўлган «бутунг» (不 通)ни ишлатган бўлар эди. Ушбу фикримизнинг исботи сифатида «Тайпинг хуанюй жи»дан бир мисол келтириш мумкин. Чунончи, ушбу асарнинг ҳунларга бағишланган бобида «турк одамлари (тиекрен / ди-рен)нинг ... кийиниши бошқа, овқатланиш одатлари Хитой (Чжунггуо)ликларга ўхшамайди, тилини тушуниб бўлмайди»1, деб ёзилган. Ушбу мисолда тушуниб бўлмайди деган сўзни ифодалаш учун айнан иккинчи «бутунг « (不通) ишлатилган. «Шинжянг лиши цидян» («Шинжянг тарихи луғати») номли луғатда «хуюй (胡语) қадимги Хитойнинг шимолий ва ғарбий томонида яшаган этнослар тилларининг умумий номидир»2 деб изоҳланганлиги ҳам кейинги даврда ушбу сўзнинг маъноси ўзгарганлигини кўрсатади. Бироқ «ху» этноними араблар ва форсларга нисбатан ишлатилмаган3. Бу ҳолат ҳам «хуюй» сўзи туркий тилларга нисбатан ишлатилганлигини кўрсатади. Савдо ва маданий алоқаларнинг ривожланиши натижасида Марказий Осиё давлатларидан Хитойга ўсимлик, мева дарахтлари озиқ–овқат тарқалди. Булар номининг олдига «ху» этноними қўшиш одати кенг тарқалди.4 Танг сулоласи даврида (618-907) «ху» этноними турли сабаблар билан Хитойда ўтроқлашиб қолган туркларга нисбатан ишлатиш одати кенг тарқалган. Масалан, «Тангшу»нинг 150-бобида «Анлушан Йингчжоу [вилоятидаги] Лючэнг (柳城) [шаҳрида яшавчи] ху (胡)лардан эди. Унинг фамилияси Кангму (康母) бўлиб, Ашидэ (қадимги ўқилишда Асиэтека /Asiə-tək 阿史德) авлодига мансуб бўлган. Турклар (туеткиуат / тужюэ) орасида яшаган»5, деб ёзилган маълумотни учратамиз. Ушбу маълумотдаги Анлушан 755757 йилларда Хитойда юз берган қўзғолонга етакчилик қилган ва илгари Танг сулоласи маъмуриятида хизмат қилган турклардан эди. У Ашина (Асиэны) авлодининг бир қисми бўлмиш (Asiə-tək 阿史德, Тайпинг хуанюй жи. 191-боб. 15а-б. Шинжянг лиши цидян (Шинжянг тарихи луғати). Урумчи, 1996. 457-б. 3 Янг Хуайчжунг. Хуэйзу ши лунгао (Тунгонлар тарихига оид илмий мақолалар). Нинся, 1992. 51-б. 4 Хўжаев А. Буюк ипак йўли: муносабатлар ва тақдирлар. Тошкент, 2007. 5 Шин Тангшу. 17017 (1608)-б. 1 2 255 в совр. чт. – Ашидэ Асиэтека) қавмига мансуб бўлган.1 Юқорида келтирилган маълумотлар асосида хулоса қилиб айтиш мумкинки, «ху» (胡) этноними хитойлар томонидан қадимги шарқий туркларга нисбатан қўлланилган атама эди. Шунинг учун у этник жиҳатдан келиб чиқиши туркларга алоқадор бўлган рузие (юэчжи) ва ҳун (кунна / шюнгну)ларга нисбатан ҳам ишлатилди. Вақт ўтиши билан, айниқса рузие (юэчжи)ларнинг Суғдиёнага ва унинг атрофидаги жойларга кўчиб келишидан сўнг «ху» этнонимини ишлатиш географияси кенгайди. Натижада у қадимги Хитойнинг шимолий ва ғарбий томонидаги Шарқий ва Ғарбий Туркистон халқларнинг, жумладан Суғд аҳолисининг хитой тилидаги умумий номига айланди. Бу жойлардан Хитойга бориб ўтроқлашиб қолганлар ҳам «ху» этноними тушунчасига киритилди. Бироқ ушбу этноним, араб мамлакатлари, Эрон, Россия ва бошқалар аҳолисига нисбатан ишлатилмаган. 1 Ходжаев А. Из истории древних тюрков… Алматынское издание. С. 81. 256 «ИНШО» МАЖМУАЛАРИ МАЪЛУМОТИНИНГ АУТЕНТЛИГИ ХУСУСИДА (АМИР ТЕМУР НОМИ БИЛАН БОҒЛИҚ ХАТЛАР МИСОЛИДА) Санжар Ғуломов Тарихда муайян воқеани тасдиқлаб берувчи энг ишончли манба тарихий ҳужжат эканлиги маълум. Манбашунос қайси мавзу устида изланишидан қатъий назар, албатта, бундай ҳужжатларга эҳтиёж сезади. Давлат сиёсий ҳаётининг ажралмас қисми бўлган ташқи сиёсий алоқалар мавзуини ўрганишда расмий ҳужжатлар қаторида дипломатик ёзишмалар катта тарихий аҳамиятга эга, зеро хат икки шахс (ҳукмдор ва ҳукмдор, ҳукмдор ва йирик шахс) орасидаги ёзма мулоқотнинг ҳужжатидир. Тадқиқ этилаётган давр қанча қадимий бўлса, асл манбанинг топилиши тобора қийинлашиб бориши маълум бир фактдир. Тўғри, тарихий асарларда элчилик ташрифоти, ҳукмдорлар орасида кечган ёзма мулоқотлар ҳақида кўплаб маълумотларни учратамиз. Лекин, баъзи хусусиятлар сабабли мазкур асарлар маълумоти тадқиқотчини тўла қониқтирмаслиги мумкин. Биринчидан, тарихий асарлар орасида муайян бир хатнинг тўлиқ матни, деярли, учрамайди. Одатда, муаллиф маълум бир ҳукмдорнинг бошқа бирига мурожаат этгани ҳақида эслатади, баъзи ҳолларда эса хатнинг мазмунини қисқа тарзда баён этиш билан чекланади. Иккинчидан, мазкур асарларда кўп ҳолларда кузатиладиган бирёқламалик, тадқиқотчининг тарихий воқеанинг асл сабабини тушуниб етишига тўсқинлик қилади. Бундай шароитда алоҳида жанрдаги бир манба тури тадқиқотчи учун муҳим маълумотларни тақдим этиши мумкин. Гап манбалар орасида иншо ёки муншаот деб юритиладиган тўпламлар устида бормоқда. Айнан шундай тўпламлар таркибида баъзан жуда муҳим мактублар нусхаларини учратиш мумкин. Иншо тўпламлари ҳукмдорлар томонидан турли шахсларга берилган ёрлиқлар ва бошқа ҳужжатлар, ҳукмдорлар орасидаги ёзишмалар, ҳукмдорларнинг ўз замонасининг машҳур шахсларига хатлари, ёки машҳур шахслар ораларидаги ўзаро ёзишмалар, 257 қисқаси, расмий ва шахсий ҳужжат ва мактублар нусхаларидан иборат тўпламдир. Бошқача айтганда, иншонинг асосини дипломатика ва эпистолография ташкил этади. Бу ерда ҳужжат ва хатлар нусхаларидан иборат ҳамда ҳужжат ва хатларнинг фақатгина шаклларидан иборат (шахсий исмлар ва географик номлар ва саналар ё тушириб қолдирилади, ёки улар ўрнига “фалон” сўзи қўйиб ёзилади) шаклан фарқли икки тур иншо тўпламлари мавжуд эканлигини доимо назарда тутиш лозим. Хатларни тадқиқ этишда яна бир хусус кучли эътибор ва эҳтиёткорликни талаб этади. Иншолараги хатлар аслият эмас, балки хатларнинг маълум маънодаги нусхаларидир. “Маълум маънода” деган ибора билан иншо таркибидаги хатларнинг нусха эканлиги ҳам, аслида, шарҳталаб масала эканлигига урғу бермоқчимиз. Хат ва ҳужжатлар матнини тузиш сарой девонхонаси ходими бўлган муншийнинг масъулият доирасига кирган. Тузилган хат ва ҳужжатлардан нусха олиш ва улар асосида иншо мажмуасини яратиш ҳам, айнан, муншийнинг зиммасида бўлган, деб ҳисоблаш мумкин. Хат фасоҳатли иборалар, сўз ўйинлари билан шу даражада таъминланганки, баъзида асосий мазмунни шаклнинг ортидан излаб топиш қийин кечади. Хатларга оройиш берилиши хусусида Макорим ул-ахлоқнинг муаллифи Хондамир шундай дейди: “Иншо фазл эгаларининг таърифича, маъно қизларининг қулоқ ва бўйинларини сўз дурлари безаги ва ёрқин ибора зийнати билан ясатиш, жумлалар эшитилишини кўнгилни хира қиладиган сўзлардан тозалаш ва ҳикояни ҳаёт сувига айланиб кетадиган луғатлар билан безашдан иборатдир.1 Назаримизда муншийлар хат матнини тузишда адресат ҳукмдор саройидаги мунший билан рақобатни доим ҳис этиб турганлар. Пировардида хатлар матни шу даражада мураккаблашиб кетганки, янги етишиб келаётган муншийлар учун эндиликда махсус қўлланма ёки йўриқномаларга эҳтиёж пайдо бўла бошлаган. Демак, иншо мажмуалари орасида кўп учрайдиган хат (ва ҳужжат)ларнинг фақатгина шаклларини намойиш қилиш мақсадида тузилган иншолар турини тузишдан мақсадни мантиқан тушуниш мумкин. Одатда, улар 1 Ғиёсиддин б. Хумомиддин Хондамир, Макорим ул ахлоқ. Тошкент, 1948. 39-б. 258 таркибидаги хатларда адресант ва адресат исми, географик номлар ва саналар кўрсатилмайди. Фақатгина адресант ва адресатнинг мансабигина кўрсатилади. Бу тўпламлар, асосан, хатларни мансаб ва рутбаларга кўра қандай тузиш кераклигини намойиш қилиш мақсадида тузилган. Яъни бу иншоларда асосий эътибор стилистика ва риторикага қаратилган. Бу гуруҳга Алишер Навоийнинг “Муншаот”, Абдураҳмон Жомийнинг “Муншаот”, Ғиёсиддин Хондамирнинг “Нома-йи номи”, Маҳмуд ал-Гилонийнинг “Риёз ал-иншо” каби тўпламларини киритиш мумкин. Шу ўринда бир масалага эътибор қаратмоқчимиз. Бу тур иншоларни ўз ичига олган қўлёзма жилдлари жаҳон китоб ҳазиналари орасида учраб туради. Бундан ташқари қўлёзмаларнинг кўплаб йиғма жилдлари орасида ҳар ҳил асарлар билан бирга (махсус иншо тўпламида эмас!) алоҳида ҳолда ҳам хат ва ҳужжатлар формулярларидан иборат матнлар кўплаб учрайди. Ўзбекистон Республикаси Фанлар академияси Абу Райҳон Беруний номидаги Шарқшунослик институти қўлёзмалар фонди ҳам бундан мустасно эмас. Масалан, жамғармада 256 инвентар рақами остида сақланадиган йиғма жилднинг 211б-217б варақларида ҳукмдор, ҳоким, қози, уламо, ота ва дўстларга хитобан ёзиладиган хат формулярлари учради. Буларнинг шунчалар кўп миқдорда учрашининг сабаби нимада? Ёки бу қўлёзмалар шу шаклда кимнинг буюртмасига асосан кўчирилган? Гап шундаки, бу қўлёзма жилдини синчиклаб текширганимизда унда мазкур хат формулярларидан ташқари сафарга отланиш чоғида ўқиладиган шеър, турли касалликларга қарши дуолар, хайрли ва беҳосият кунларни, географик томонларни аниқлаш учун астрологик ва астрономик жадваллар ва савдогарлар рисоласи мавжуд эканлиги аниқланди. Хусусан, қўлёзма жилдининг сўнгги бўш (нахзац) варақларида “Истари Тошканд биринч бозорида Мулло Тўйчи Тошмуҳаммадуф” сатри билан бошланиб, “Ушбу хат Хуқанд шаҳрида писта бозорида Муҳаммаджонбой Исроил ўғлига тегсун баъда Мулло Абдулқодир Усто Ортуқ меъморбоши ўғлига берсунлар...” кўринишидаги, фикримизча, қўлёзма эгасининг тугалланмай қолган хати ҳам сақланиб қолган. Кўриб турганимиздек, бу жилдга сафар чоғида турли взиятларда лозим бўладиган тавсияномалар ва дуолар, савдога доир рисола ҳамда сафарда 259 вазият тоқазосига кўра расмий доираларга мурожаат этиш учун хат формулярлари махсус киритилган. Юқоридаги фактларга таянган ҳолда қўлёзма эгасининг касби савдогарлик эканини тахмин қилиш мумкин. Хат формулярларининг касб эгалари истифодасида бўлиши, ўз навбатида, хат формулярларидан иборат иншо тўпламларига кенг омма томонидан эҳтиёж бўлган, деган фикрни келтириб чиқаради. Бу турдаги иншолар филологик ва, ҳусусан, лингвистик тадқиқотлар учун муҳим манба вазифасини ўтайди. Иншоларнинг яна бир мавжуд бўлиб, формуляр иншолардан фарқли ўлароқ, улар ўзида бой тарихий фактларни қамраб олган. Турли регион ва турли даврларда яратилган иншолар билан танишгач, аввало, уларни даврий ёки регионал эмас, балки тузилиш принципига кўра тасниф қилиш зарур деган хулосага келинди, зеро тасниф натижасида иншоларнинг аҳамияти даражаси ҳам кўрина бошлайди. Ёзишмалар устида олиб борилган тадқиқотлар жараёнида ҳар турдаги иншо тўпламлари билан рўбару келинди. Улар хусусияти жиҳатидан бир биридан анча фарқ қилса-да, ҳар бири тарихий тадқиқотлар учун ғоят муҳимдир. Бинобарин, бизга маълум иншо тўпламларини қуйидаги гуруҳларга бўлдик: 1. Ҳукмрон сулола вакиллари, вазирлар ва бошқа олий мартабали шахслар хатларининг нусхаларидан иборат иншо тўпламлари. Бу гуруҳда маълум бир мунший ёки саройда бошқа бир лавозимни эгаллаб турган ва, айни пайтда, мунший девонидаги ҳужжатлардан фойдаланиш имконига эга бўлган мансабдор шахс томонидан тузилган иншо тўпламлари назарда тутилади. Бунинг каби иншоларнинг тузилиши ҳукмдорнинг буюртмасига кўра ёки муншийнинг шахсий ташаббуси билан боғлиқ бўлган. Ҳар иккала холда ҳам ҳукмдор мансуб бўлган сулола ёзишмаларини бир мажмуага жамлаш мақсад қилиб қўйилган. Ҳусайн Бойқаро (1470-1506) саройида садр лавозимида хизмат қилган Абдуллоҳ Марварид (вафоти 1516 йил)нинг “Шарафномайи шоҳий” номли иншосини шу гуруҳга оид қилиш мантиқан тўғри бўлади. Тузувчи мазкур темурий ҳукмдор, Абдурраҳмон Жомий, Алишер Навоий, бошқа мансабдор шахсларга хатлар ҳамда мансабга 260 тайинлаш бўйича ёрлиқлар нусхалари ва ҳоказоларни, умумий қилиб айтганда, Темурийлар саройи вакилларига йўлланган хатлар ва ҳужжатлар нусхаларини бир мажмуага жамлаган. Аҳмад Фаридунбек (вафоти 1583 йил)нинг “Муншаот ас-салотин” номли 1880 та хат нусхасидан иборат иншоси ҳам шу гуруҳга оид. Усмонийлар саройида девон котиби, раис ул куттоб, нишончи лавозимларида хизмат қилган бу шахс усмоний султонларининг Мурод III замонига қадар олиб борилган ёзишмалари нусхаларини имкон қадар бир мажмуа ҳолига келтирган. Сафавийлар саройида 1637-1665 йилларда хизмат қилган Хайдар Эвўғлининг “Мажмаъ ал-иншо” номли тўплами ҳам мазкур иншолар жумласидандир. Тузувчи, асосан, Сафавий ҳукмдорларининг хатлари, ҳукмномалари ва бошқа ҳужжатлар нусхаларини жамлашни ўз олдига мақсад қилиб қўйган. 2. Сулола хроникалари характеридаги иншо тўпламлари. Бу гуруҳга оид иншолар давлатда юқори мансабни эгаллаб турган шахслар ва уларнинг авлодлари, қариндошлари номи билан боғлиқ хатлардан иборат бўлиб, мазкур шахсларнинг ўзи томонидан ёки уларнинг топшириғига биноан муншийлар томонидан жамланган. Масалан, “Жувайний иншоси”ни олайлик. Бу тўпламда Элхонийлар саройида девонхонани бошқарган Шамсиддин Муҳаммад Жувайний ва унинг ўғиллари, укаси Атомалик Жувайний номи билан боғлиқ хатлар ўрин олган.1 Муҳаммад Абаркуҳийнинг “Савониҳ ал-афкори Рашидий” номли тўплами Элхонлар саройи вазири Рашидиддин Ҳамадоний (ваф. 1318) номи билан боғлиқ хатлар ва ҳужжатлар нусхаларидан иборат. Бу тўпламни яратишдан мақсад, Абаркуҳийнинг ёзишича, Рашидиддиннинг нутқ санъатини, донолигини ибрат ва намуна қилиб кўрсатиш бўлган. Лекин тўпламда фақат риторика эмас, балки кўплаб дипломатик ва эпистолографик хужжатларнинг нусхалари ҳам жам қилинган.2 Юқоридаги икки гуруҳга тасниф қилинган иншолар рўйхатини давом эттириш мумкин. Улардан айримлари мисол тариқасида келтирилди, халос. Juergen Paul. Some Mongol Insha’ Collections: The Juvayni Letters // Proceedings of the Third European Conference of Iranian Studies. Cambridge, 11th to 15th September 1995. 2 Рашид ад-Дин. Переписка. Перевод, введение и комментарий А. И. Фалиной. Москва, 1971. 1 261 3. Яна бир гуруҳ тўпламлар борки, уларни назардан четда қолдириб бўлмайди. Булар номлари ноаниқ иншо мажмуаларидир. Уларда муқаддима қисми ҳам йўқ. Шунинг учун мунший ҳақидаги маълумотларга эга бўлолмаймиз. Мазкур мажмуалар иншо ёки муншаот номларидан ташқари мактубот, макотибот, ёрлиқот, маншурот (ЎзР ФА ШИ фонди бунга мисол) номлари билан ҳам юритилишини кузатиш мумкин (Дунёдаги йирик кутубхоналар ва илмий марказлардаги ҳозирги кун каталогизация жараёнида ҳам икки хилда – иншо ёки муншаот номлари билан юритилмоқда). Бу нима сабабдан юз беради? Ҳозирга қадар олиб борган кузатувларимиз шуни кўрсатдики, иншо мажуаларининг бундайин турлича номланиши, уларнинг таркибидаги биз юқорида санаб ўтган хатлар ва бир неча турдаги ҳужжатлар нусхаларининг аралаш ҳолда жойлашуви билан боғлиқ. Бундай иншо тўпламини тавсиф қилаётганлар унда учраётган ҳужжат турларидан бир нечтасининг номини тўпламга ном сифатида берганлар. Бу номлар, албатта, шартли номлардир. Мазкур, яъни 3 гуруҳга оид бўлган иншоларни ҳам ўз навбатида 2 гуруҳга бўлишни лозим топдик: А) Боши ва оҳири йўқ иншолар. Қусурли эканлиги сабабли уларда бу тўпламлар тузилаётганида мунший томонидан муқаддима ёзилганми, йўқми, билишнинг имкони йўқ. Демак, тўпламни тузган шахс, унинг бу тўпламни тузишдан кўзлаган мақсади ва тўпламнинг қаерда тузилганлиги бизга номаълумлигича қолаверади. Б) Назаримизда мунший томонидан иншони тузиш ёки туздириш пайтида муқаддима ёзиш мақсад ҳам қилинмаган иншо тўпламлари. Беруний номидаги Шарқшунослик институти қўлёзмалар фондидаги 296 ва 2278 инвентар рақамли қўлёзмалар ҳам шундай иншо тўпламларидир. Ҳеч қандай қусурсиз сақланган ва бир ҳил мактуб билан бошланадиган бу икки идентик иншо мажмуасининг мавжудлиги “Б” гуруҳини ҳам алоҳида ажратишимизга сабаб бўлди. Иншо мажмуаларининг тадқиқига биз Амир Темур номи билан боғлиқ хатларни топиш мақсадида киришдик. Афсуски, бу мавзуга оид бой аслият ҳужжатлар мажмуасига эга эмасмиз. Аниқроқ айтганда, Амир Темурнинг Византия, Франция, Англия, Кастилия 262 ҳукмдорларига хатлари ва ёзишмаларининг лотин тилидагилари шу кунларгача етиб келган ва улар ҳозирда Европа музейларида сақланади. Лекин Амир Темурнинг шарқ ҳукмдорлари билан олиб борган ёзишмалари дунё архивлари ёки қўлёзма заҳиралари орасида ҳануз учраганича йўқ. Лекин иншо тўпламларидан, кутганимиздек, ҳар ҳолда талайгина маълумотлар топишга муваффақ бўлдик. Амир Темур номи билан боғлиқ хатлар юқорида номлари зикр этилган иншо тўпламлари орасида Фаридунбек, Эвўғли иншо тўпламларида, Париж кутубхонасининг 1815 ва 1825, Сулаймония кутубхонаси Мустафо Афанди фондининг 895, Берлин кутубхонасининг 1008 ва ЎзР ФА ШИ фондининг 2278; 296 ва 3742 рақамли тўпламлари орасида учрайди. Фаридунбек ва Эвўғли иншоларини ҳисобга олмасак, қолган тўпламлар учинчи гуруҳ, яъни номсиз ёки муқаддимасиз тўпламлар гуруҳига оид. Лекин бу тўпламларнинг аҳамияти шундаки, улар орасида, баъзан, бошқа бирор тўпламда учрамайдиган хатлар нусхаси келтирилади. Суфий шайхлардан Зайниддин Абу Бакр Тайбодий ва Муъиниддин Жомийлар номидан Амир Темур номига битилган хатлар нусхалари (Париж Кутубхонаси №№ 1815;1825, ЎзР ФА ШИ фонди №№ 296; 2278), Амир Темурнинг Анқара жангидан сўнг Самарқандга йўллаган фатҳномаси нусхаси (Берлин кутубхонаси № 1008) ва ҳоказолар фикримизга далил бўла олади. Бу хатларни тадқиқ этишда ҳам барча иншоларга хос муаммолар билан рўбару бўлаверамиз. Яъни, баъзан, иншолардаги нусха деб қаралаётган хатларда муҳр ва имзонинг йўқлиги; саналарнинг тушириб кўчирилганлиги ёки хато саналарнинг келиши; тўпламда, аввалги даврларга оид бўлса-да, баъзи апокрифик хатларнинг учраши хатга ва, умуман, иншо тўпламига нисбатан шубҳа уйғотади. Лекин шундай бўлишига қарамай иншоларни тадқиқотга тортишда биз дифференциал ёндашувни таклиф қиламиз. Яъни, иншо тўплами таркибида баъзи сохта хатларнинг борлигини аниқлаган тақдиримизда ҳам иншо тўпламини бутунлигича четга суролмаймиз. Бу вазиятда ҳар бир хат алоҳида асар сифатида танқидий тадқиқ қилиниши лозим. Хатлар муаммоларини ҳал қилиш учун эса қуйидаги услублар қўл келади: 263 – хатларнинг имкон қадар кўпроқ нусхаларини топиш ва қиёслаш. а) Темурийлар саройи муншийлари иншоларидаги хатлар, б) Адресат давлатлар муншийлари иншоларидаги хатлар; – хатларнинг таржима вариантларини қидириш ва уларни қиёслаш; – хатларни тарихий асарларда эслатилган хатлар мазмуни билан қиёслаш; – хатларни тарихий асарлардаги воқеалар контекстида қиёсий ўрганиш. Изланишлар натижасида мавзуга доир аввал маълум бўлмаган хатлар, хатларнинг бошқа нусхалари ва хатларнинг таржима вариантлари ҳам топилди. Бизга маълум Аҳмад Фаридунбекнинг “Муншаот ас-салотин” номли иншосида Амир Темур ва Усмонийлар ҳукмдори Йилдирим Боязид (1389-1402) ораларида олиб борилган саккизта хат нусхаси келтирилади. Хатлар араб ва форс тилида. Туркиянинг Сулаймония кутубхонасидаги Мустафо Афанди фондида 895 рақамли иншо мажмуасининг 6б-12б варақларида ана шу саккиз мактубнинг туркий (усмонли) таржимаси топилди. Бу хатлар “Муншаот ас-салотин”даги форсий хатлар матни билан солиштирилганда шу нарса маълум бўлдики, хатларни таржима қилишда мазмунга путур етказилмаган. Фақат хатларнинг сарлавҳасидаги Амир Темур исми олдида салбий ибораларнинг қўлланилиши ва, айни пайтда, Йилдирим Боязид исми олдида турли эпитетларнинг келиши иншо мажмуаси қаерда тузилганини маълум қилиб туради. Берлин Давлат кутубхонасининг шарқ қўлёзмалари бўлимида 1008 инвентар рақамли бир иншо мажмуаси сақланади. Бу қўлёзмага асрлар давомида ҳар томонлама қаттиқ зарар етган. Натижада, унинг баъзи варақлари йўқолган, кўпгина варақларидаги хатлар ўқиб бўлмас даражага келган. Бинобарин, бу тўплам тузилаётганида мунший томонидан муқаддима ёзилганми, йўқми, билишнинг имкони йўқ. Демак, тўпламни тузган шахс, унинг бу тўпламни тузишдан кўзлаган мақсади ва тўпламнинг қаерда тузилганлиги ҳақидаги маълумотлардан маҳруммиз. Лекин, ушбу иншо тўпламининг 19а -22б варақларида бизга таниш бўлган тўпламларнинг ҳеч бирида 264 учрамайдиган бир ҳужжат нусхасига рўбару келдик. У Анқара жангида қўлга киритилган зафар муносабати билан Амир Темур номидан Самарқандга йўлланган фатҳнома эди1. Тарихдан маълумки, XIV аср охирида Амир Темур ва Усмонийлар султони Йилдирим Боязид ораларида пайдо бўлган адоват 1402 йилдаги Анқара жанги ва унда Усмонийларнинг мағлубияти билан барҳам топади. Бу воқеа ўша давр тарихига доир махсус битилган асарларда (баъзиларида мухтасар, баъзисида муфассал тарзда) ўз аксини топган (Низомиддин Шомий – “Зафарнома”; Ибн Арабшоҳ – “Ажойиб ал-мақдур фи тарихи Таймур”; Шарафиддин Али Яздий – “Зафарнома”). Асарлар орасида Яздий “Зафарнома”си бу борада энг тафсилотли маълумотларни тақдим этади. Асарда, жумладан, жангда ғалабага эришилгач, Соҳибқироннинг буйруғига кўра, муншийлар фатҳномалар битиб, ҳар тарафга ғалаба ҳақида хабар юборганлари ҳақида қайдлар бор. Лекин, қўлимиздаги фатҳнома нусхасига, айнан ўша кезлари тузилган фатҳноманинг асл нусхаси асос бўлган дейишимизга баъзи масалалар тўсқинлик қилади. Фатҳномада келтирилаётган маълумотлар, хусусан, жангда иштирок этган йирик шахслар номи ва уларнинг қайси ҳарбий бўлинма бошлиғи ёки таркибида эканлиги, географик номлар, ҳарбий терминлар ва ҳоказолар Амир Темур тарихига оид бизга маълум тарихий асарлар маълумотлари билан уйғун келади. Лекин, фатҳномадаги атрибутика нуқтаи назаридан муҳим бўлган баъзи маълумотларнинг тарихий контекстга мос тушмаслиги бизда манбага нисбатан жиддий шубҳа уйғотди. Биринчидан, Анқара жанги воқеаси тарихий асарларда 804/1402 (Яздий нинг “Зафарнома”сида 804 йил зу-л-ҳижжа ойининг 19 чиси (1402 йил, 20 июл); Арабшоҳнинг “Ажойиб ал-мақдур ...”ида 804 йил зу-л-ҳижжанинг 27 чиси (1402 йил, 28 июл)) йилда бўлиб ўтганлиги кўрсатилади. Фатҳномада эса бу воқеа ҳижрий 805 йил зу-л-ҳижжа ойининг 28 чисида (1403 йил 20 июл) содир бўлганлиги қайд этилади. Кўриб турганимиздек, фатҳномада мазкур сана бир йиллик фарқ билан берилмоқда. Фатҳноманинг тузилган вақти борасида ҳам алоҳида тўхталиш 1 Staats bibliothek zu Berlin Preussischer Kulturbesitz, № 1008, 19а-21б- варақлар. 265 зарур. Одатда, ҳужжатларнинг охирида унинг тузилган куни, ойи ва йили кўрсатилади. Лекин, тарихий ҳужжатларда баъзан, фақат ой ва йил, баъзи ҳолларда эса, фақат йил кўрсатилиши факти билан ҳам рўбару келамиз. Биз кўраётган фатҳномада фақат йил кўрсатилади ва у “таҳриран фи-л-явми саната сабъин ва самани миатин мин алҳижр ин-Набавия ...”, яъни «Пайғамбар ҳижратининг 807 (милодий 1404–1405) йили куни(!)да битилди» кўринишида келтирилган. Бу ерда сана (йил) сўзидан аввал явм (кун) сўзининг келиши яна эътиборимизни тортди, чунки биздаги матнда бу сўз ортиқчалик қилади. Аслида явм сўзидан кейин аниқ бир кун (ой кунининг тартиб рақами ва баъзида, ҳафта кунининг номи) ҳамда ой номи кўрсатилган бўлиши керак эди. Асл ҳужжатда шундай бўлганлигини таҳмин қилиш мумкин, лекин биздаги нусханинг кўчирувчиси явм сўзини ёзса-да, кун ва ой номини нега тушириб қолдирганини ҳозирча изоҳлаш қийин. Шундай экан, мазкур санани милодий 1404 йил муқобилида қабул қилган тақдиримизда ҳам, у тарихий контекстга унча уйғун келмайди. Амир Темурнинг етти йиллик юришдан Самарқандга 1404 йилнинг июл ойида қайтганлиги тарихий асарларда ўз тасдиғини топган. Фатҳнома эса, Яздий “Зафарнома”сида қайд этилганидек, 1402 йилда мазкур жангдан сўнг тез орада битилган бўлиши керак. Биздаги фатҳномада, ҳужжатнинг тузилиш санасида ҳам, кўриб турганимиздек, тахминан икки йиллик кечикиш билан фарқ кўзга ташланмоқда. Ваҳоланки, ҳужжатнинг энг муҳим атрибутларидан бири бу унинг санасидир. Нусхадаги мазкур шубҳали маълумотлар тадқиқотчида нафақат матндаги бошқа маълумотларга нисбатан, балки шу матнни ўз ичига олган иншо мажмуасига нисбатан ҳам шубҳа уйғотади. Лекин, нусха матнидаги маълумотларнинг ишончлилик даражасини манбашунослик тадқиқотлари учун махсус ишлаб чиқилган услублар ёрдамида аниқлашга уриниш лозим. Иншо тўпламларида катта ҳажмдаги материал мавжуд. Мазкур нусханинг топилиши ҳам, иншо мажмуалари орасида тархимизга оид ҳали номаълум бўлган хатларнинг мавжуд эканлигини кўрсатади. Иншоларда Амир Темурнинг фақатгина хориж ҳукмдорлари ёки даврнинг машҳур шахслари билан ёзишмаларини эмас, 266 балки ўша даврдаги сиёсий майдонда муҳим рол ўйнаган хориж ҳукмдорларининг Амир Темур сиёсати таъсирида олиб борган ўзаро ёзишмаларини ҳам учратамиз. Бу эса давр сиёсий манзарасини янада чуқурроқ тушунишга ёрдам беради. Тадқиқотлар шуни кўрсатмоқдаки, Амир Темур номи билан боғлиқ хатлардаги маълумотларни юқоридаги услублар қўлланган текширувлардан сўнггина тарихий тадқиқотларда фойдаланиш мумкин. Иншолар таркибидаги Амир Темур номи билан боғлиқ мактублар тарихий танқид усули билан мавзубаҳс давр бўйича бирламчи нарратив асарлар контекстида тадқиқ этилиши лозим. Мактубларнинг, гарчи улар нусха ҳолида бўлсада, манбашунослик тадқиқотларида манба учун қўйиладиган шарт ва талабларга жавоб бера олиши ва тарихий манба вазифасини ўтай олиши исботланса, иҳтиёримизда Амир Темур даври халқаро алоқалар тарихига доир кўпгина жузъий маълумотлар пайдо бўлади. Тадқиқот жараёнида иншолардаги хатлар ва кўпинча бизга номаълумлигича қолаётган тузувчига нисбатан турли саволлар уйғониши табиий. Масалан, формулярлардан иборат иншо мажмуаларининг кимнинг буюртмасига кўра тузилганлиги ҳақидаги тахминларимизни юқорида билдирган эдик. Аммо ҳукмдор хатлари ва ҳужжатлар нусхасидан иборат иншолар қай мақсадда тузилган эди? Бу тур иншоларни тузувчилар саройда жиддий лавозимни эгаллаган ва ҳужжатлар билан алоқадор шахслардан бири бўлиши керак эди. Ўрта асрлар мусулмон шарқидаги баъзи давлатлар иерархиясида бундай лавозимни эгаллаб турган шахс котиб ус-сирр деб ҳам аталган. Нега? Унинг тузган ҳужжатлари конфиденциалмиди? Унда иншо мажмуаларидаги бу ҳужжатларнинг нусхаси деб қаралаётган ҳужжат ва мактублар нусхаси нима мақсадда кўчирилиди ва иншолар тартиб этилди? Қайси ўқувчи ёки фойдаланувчига мўлжалланган эди? Бу саволни ҳануз аниқ жавоблай олмадик, аммо бунинг устида изланишлар давом этмоқда. Иншолар таркибида шундай хатлар учрадики, уларнинг сарлавҳаси тадқиқотчини жуда ўйлантириб қўяди. Масалан: муншийи мазкур аз забон-и Хазрат-и Подшоҳ-и ғози-йи мазкур ба Султон Ҳалил ... навишта (мазкур мунший мазкур Хазрат Подшоҳ тилидан 267 Султон Ҳалил ... га ёзди) кўринишидаги сарлавҳаларда аз забон-и (тилидан) деган қисми саволни келтириб чиқаради. Бу билан мунший хатни маълум бир мунший тузганига урғу бермоқдами? Маълум бир дипломатик хатнинг тузилиши ҳукмдор ва мунший иштирокида амалга ошади. Аммо шу жараён қай тартибда амалга ошади, ҳукмдорнинг оғзаки равишда айтган сўзлари мунший томонидан қайд этилиб, сўнгра мунший томонидан оройиш берилгач, ҳукмдорга қайта ўқиб эшиттирилганми? Ёки ўзгача бир тартибда амалга ошганмиди? Ҳар ҳолда шу жараённи бир тасаввур қилиб кўриш биз учун қизиқ туюлди. Хатлар нусхаларидан иборат иншоларни яратишда кўчириш ишини ким амалга оширган? Ҳукмдор хати сингари жиддий ҳужжатдан нусха олишни, мунший ўзи амалга оширмаган тақдирда ҳам, ҳар ҳолда, унинг буйруғига биноан тажрибали котиблар амалга оширган бўлиши керак эди. Лекин иншолар орасида, баъзан, кўзга ташланадиган хато ва камчиликлар бизни ўйлантириб қўйди. Масалан етти йиллик юриш давомида Амир Темур тарафдорларидан Кичик Осиёнинг Эрзинжон вилояти ҳокими Таҳуртан (‫ )طهورتــن‬нинг исми иншодаги мактуб нусхасида Заҳириддин (‫ )ظهیرالدیــن‬деб берилган. Хатдан нусха кўчираётган шахснинг Эрзинжон ҳокимининг исмини билмаслиги кўриниб турибди. У фақат исмни нотўғри ўқиган (араб алифбосида бу икки исм орасидаги ўхшашликка диққат қилинг!) ва шаклан ўхшаш бўлган Заҳириддин исмини ёзиб юборган. Иншолардаги хатларни тадқиқ этишда уларга нисбтан жиддий талаб қўйилиши керак. Мантиқан ўйлаб қаралганда, бирор тарихий асар муалллифи ўз асаридаги маълумотларнинг ҳаққонийлиги учун жавобгардир. Хат ҳам алоҳида бир асар деб тушунилиши керак, чунки унинг ҳам муаллифи бор. Лекин биз бу хатни алоҳида ва аслият ҳолида эмас, балки кимдир томонидан йиғилган нусха ҳолида кўриб турибмиз. Боз устига хат учун зарур бўлган баъзи атрибутларидан маҳрум нусха ҳолида. Бу ҳолда нусхалардаги маълумотларнинг ҳаққонийлиги учун жавобгарлик, аслида, иншо тузувчисининг зиммасида бўлиши керак эди. Лекин нима бўлганда ҳам биз қизиқ манба тури билан рўбару турибмиз ва ундаги маълумотларнинг аутентлик даражасини белгилаш тадқиқотчи олдидаги асосий вазифадир. 268 Бир томондан иншо тўпламларининг дунё бўйича тарқалганлиги, иккинчи томондан юқорида ҳали жавобланмаган саволларимиз ҳали иншолар борасида талайгина ишлар мавжуд эканлигини кўрсатиб турибди. Иншолар устидаги тадқиқотлар давом эттирилиши лозим. Иншоларнинг баъзиларида мундарижа ҳам тузилган. Албатта, таъкидлаш жоизки, тузилган мундарижа қўлёзмаларнинг форзац варақларида ёзилган ва асосий варақлардаги матн ёзуви билан мундарижа ёзуви бир биридан фарқ қилади. Эҳтимол, маълум даврлар ўтиб, сўнгра мундарижалар тузиб қўйилгандир. Лекин шу мундарижаларни тузилганлиги бизни муҳим бир фикрга ундади. Аслида, бундай мундарижалар иншо мажмуалари тавсиф қилинган ҳар бир каталогда тузиб чиқилган бўлиши керак. Бу муайян бир хатни излаётган тадқиқотчи учун жуда қўл келади. Лекин, масала шунда ҳам тўлиқ ечилмай қолади. Гап шундаки, иншолар орасида маълум бир ҳукмдорнинг ёки йирик шахснинг ўз адресати билан бир неча маротаба ёзма мулоқотлар олиб борганлигининг шоҳиди бўламиз. Бундай ҳолатда хатларнинг фақат мундарижасигина тузилса, икки шахс орасида амалга ошган ёзишманинг айнан қайсиси эканлиги то қўлёзмадан микрофильм олинмагунча номаълум қолаверади. Агарда иншо тўпламини тавсифлаш жараёнида ҳар бир хатнинг сарлавҳасидан (яъни кимдан кимга ёзилганлиги) ташқари унинг боши ва охиридан парча берилса, биринчидан, тадқиқотчи хатни тезда аниқлаб олган бўларди, иккинчидан, эпистолография билан алоқаманд тадқиқотчилар олдида иншо тўпламлари таркибида бутун дунё бўйлаб сочилиб кетган хатларни идентификация қилиш имкони туғилган бўлар эди. 269 ИСТОЧНИК XVI ВЕКА ПО ИСТОРИИ КУЛЬТУРНЫХ КОНТАКТОВ МЕЖДУ ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИЕЙ И ЗАПАДОМ СУННИТСКОГО МИРА Аширбек Муминов XVI век в истории Центральной Азии ознаменован изменениями в основных направлениях ее культурных контактов с остальными регионами мусульманского мира. Возникновение в Иране ши‘итского государства Сефевидов (1502-1736) и уничтожение Российской империей постзолотоординских государств – Казанского (14381552) и Астраханского (1460-1554) ханств, ограничение ею влияния Крымского ханства (1441-1783), положили конец продолжительному периоду былой открытости и интенсивного взаимообмена с западной частью суннитского мира, прежде всего, с Османской империей (12991924). Наступившая изоляция привела к некоторым последствиям в духовной жизни региона, среди которых можно назвать консервацию учебного процесса в системе конфессионального образования. Одним из ценных источников для изучения культурных контактов между интеллектуальными кругами западной и восточной частей суннито-ханафитского мира считается историко-биографический словарь Махмуда ибн Сулаймана ал-Кафави (ум. в 989/1581 г.) «Ката’иб а‘лам ал-ахйар мин фукаха’ мазхаб ан-Ну‘ман алмухтар».1 Современные турецкие исследователи рассматривают автора сочинения в качестве историка ислама.2 Причем ими выработан стандартный набор фактов по биографии ал-Кафави (имя автора, составление им единственного сочинения, несколько фактов Анализу этого источника была посвящена наша неопубликованная диссертация: «Ката’иб а‘лам ал-ахйар» ал-Кафави (ум. в 990/1582 г.) как источник по истории ислама в Мавераннахре (III/IX-VIII/XIV вв.): автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук по специальности 07.00.09 – историография, источниковедение и методы исторического исследования. Ленинград: Ленинградское отделение Института востоковедения АН СССР, 1991. 2 Özel, Ahmet. Kefevî, Mahmûd b. Süleyman (ö. 990/1582). Hanefi fukahasının biyografisine dair eseriyle tanınan osmаnlı ālimi // Türkiye Diyanat Vakfı İslâm Ansiklopedisi. Cilt 25. Ankara, 2002, ss. 185–186; Şimşek M. Mahmûd b. Süleyman El-Kefevî’nin (v. 990/1582) Ketâ’ib Adlı Eserinde Hz. Peygambar’in Konumu, Fazileti, İdari ve Kazaî Tasarrufları İle İlgili Gӧrüşlerinin Yer Aldığı Bӧlümün Tahkiki // İslam Hukuku Araştırmaları Dergisi, sy. 14, 2009, ss. 375-390. 1 270 из его трудовой деятельности, неверная дата его кончины и т.д.), который давно кочует из одних, хорошо известных книг справочной литературы и каталогов описаний восточных рукописей в другие.1 В современной исследовательской литературе жизнеописание ал-Кафави сложено из сведений, почерпнутых из двух групп источников: 1) из многочисленных списков сочинения самого алКафави «Ката’иб» (автобиографические сведения); 2) из памятников биографической и био-библиографической литературы – «Хада’ик ал-хака’ик фи такмилат аш-шака’ик» (или «Зайл аш-шака’ик анну‘манийа») Мухаммада ибн Йахйа Нау‘и-зада ‘Ата’и (ум. вскоре после 1044/1634-35 г.),2 «Кашф аз-зунун» Хаджжи Халифа (ум. в 1657 г.; стандартные сведения, характеризующие его в качестве составителя рецензируемого сочинения) и др.3 Этот набор данных отличается краткостью, сухостью, что в конечном итоге затрудняет понимание процесса становления ал-Кафави в качестве личности, ученого, проследить разные этапы его работы над составлением своего сочинения, процесса его редактирования и т.д. Между тем существует другая группа источников, принадлежащих перу его непосредственных учеников и современников. В них содержатся ряд новых сведений, касающихся подробностей личной жизни и творчества ал-Кафави. Целью данной публикации является введение в научный оборот новых источников по жизни и деятельности ал-Кафави, и на основе их сведений определить характер его работы над своим единственным сочинением, установить круг лиц, причастных к обработке этого сочинения: I. Первое сочинение «Саваних ат-тафа’ул ва-лава’их аттаваккул» принадлежит перу Хусайна Эфенди ибн Ибрахима алКафави (ум. в 1010/1601 г. в Мекке), ученика Махмуда ал-Кафави.4 Оно было закончено в 985/1577 г. в его родном городе Кафе. GAL, Bd. II, 434; SBd. II, 288, 645. Нау‘и-зада ‘Ата’и. Хада’ик ал-хака’ик фи такмилат аш-шака’ик / Neşre Hazırlayan Doç. Dr. Abdülkadir Ӧzcan. Istanbul: Çağrı Yayınları, 1989, ss. 272-273. 3 Flügel G. Lexicon bibliographicum et encyclopaedicum a Mustafa ben Abdallah Katib. Leipzig-London, 1935-1958, № 1472, 1473. 4 Akpınar, Cemil. Kefevî Hüseyin Efendi (ö. 1010/1601). Osmanlıkadısı, müderris ve edip // Türkiye Diyanat Vakfı İslâm Ansiklopedisi. Cilt 25. Ankara, 2002, ss. 186-188. Интересно, что пиром Хусайна Эфенди был накшбандийский шайх Хваджа Ахмад Садик Ташканди. 1 2 271 Сочинение включает в себя 139 нравоучительных рассказов (хикайа) из жизни различных исторических персонажей (большей частью суфиев–аскетов) или современников автора. Жизнеописанию алКафави посвящен рассказ под № 124.1 II. Сочинение «Раз-нама фи манакиб ал-‘улама’ ва-л-маша’их» того же Хусайна Эфенди ал-Кафави, воспитанника Махмуда алКафави, является расширенным вариантом его предыдущего сочинения: в нем количество рассказов было доведено до цифры 192. Хотя оно было закончено в 993/1585 г., Хусайн Эфенди долгое время вносил добавления в него: последний по времени его автограф датирован 998/1590 годом.2 Во втором сборнике Махмуду ал-Кафави посвящен рассказ под № 42. Сличение разделов из «Саваних» и «Раз-нама» показало, что эти два сочинения подробно описывают деятельность Махмуда алКафави в Кафе. В них по части биографии ал-Кафави производились небольшие изменения редакционного характера. Например, была добавлена информация личного характера: Хусайн ал-Кафави брал уроки у Махмуда ал-Кафави в разных отраслях науки, среди которых выделены дисциплины по арабской филологии (фунун-и ‘арабийа). III. Автором сочинения «Захр ал-‘арифин фи йаум ад-дин» является другой ученик ал-Кафави – Муслих ад-дин Мустафа ибн Хасан ибн Рамадан ибн Фатхаллах ал-‘Арифи ас-Синуби (ум. в 1018/1609-1610 г.). Ал-‘Арифи был знаком с Махмудом ал-Кафави с 983/1575-1576 г. – момента его назначения на пост кади города Синопа. Про автора «Захр ал-‘арифин» известно, что он в 987/1579-1580 г. из Синопа направился в Стамбул, где стал преподавателем (ходжа) в медресе Рюстем Паши. По сведениям самого автора, ал-‘Арифи исполнял в один-два срока функцию мулазима ‘Азми Эфенди (ум. в раджабе 990/августе 1982 г.) в его медресе. Затем около 1001/1592-1593 г. он направился в Табриз и Багдад, откуда в 1005/1596-1597 г. он вернулся в Синоп. Здесь же он составил свое данное сочинение.3 Также о нем Хусайн Эфенди ибн Ибрахим ал-Кафави. Саваних ат-тафа’ул ва-лава’их ат-таваккул. Рукопись Reisül küttab 821[Süleymaniye Kütüphanesi Koleksiyonu], лл. 158а-161б. 2 Хусайн Эфенди ибн Ибрахим ал-Кафави. Раз-нама фи манакиб ал-‘улама’ ва-л-маша’их. Рукопись Fatih 3892 [Süleymaniye Kütüphanesi Koleksiyonu], л. 73а. 3 Мустафа ибн Хасан ал-‘Арифи. Захр ал-‘арифин фи йаум ад-дин. Рукопись Serez 1649 [Süleymaniye Kütüphanesi Koleksiyonu], лл. 2б-3б. 1 272 известно, что он переводил «Рашахат ‘айн ал-хайат» Сафи ‘Али Кашифи (ум. в 1539 г.) с персидского на османско-турецкий язык.1 Его пока неизданное сочинение «Захр ал-‘арифин фи йаум ад-дин», составленное на османско-турецком языке, нам известно в пяти списках.2 Книга представляет собой сборник хадисов на суфийскую тематику, построенный в алфавитном порядке по начальной букве основы (матн) хадиса. В каждом разделе, соответствующем отдельной букве арабского алфавита, имеются по 10 хадисам. В конце раздела «Лам-алиф» («Баб ал-лам-алиф») приведена обширная по объему биография ал-Кафави, который здесь представлен как передатчик (рави) хадисов в данном сборнике.3 IV. Важные сведения содержат надписи (китаба) на арабском языке, нанесенные на двух стелах, установленных на могиле Махмуда ал-Кафави в городе Синопе.4 Могила располагается во дворе соборной мечети (джами‘) «Кефеви» в десяти шагах от нее в сторону Кыблы (юга).5 На головном камне имеются надписи на двух ал-Кафави. Ката’иб а‘лам ал-ахйар, рукопись Emânet Hazînesi, 1201[Topkapı Sarayı Kütüphanesi Müze-Koleksiyonu], л. 09б. 2 1) Рукопись Hacı Mahmud Efendi 607 [Süleymaniye Kütüphanesi Koleksiyonu] состоит из 182 листов; 15 строк на листе; размеры бумаги: 207 х 145 мм; размеры текста: 150 х 80 мм. Переписана почерком насхи. Впереди текста имеется фихрист (лл. 01б–03б); 2) рукопись той же библиотеки, Hacı Mahmud Efendi 631 состоит из 112 лл.; 23 строки на листе; размеры бумаги и текста 187 х 190; 137 х 65 мм.; почерк насхи; имеется фихрист; 3) рукопись той же библиотеки, Serez 1649 состоит из 326 лл. (1б–326б); переписана почерком насхи; имеется фихрист (лл. 01б–02б). Мы пользовались вышеперечисленными тремя списками. Также имеются сведения о наличии двух других списков этого сочинения: 4) Edirne Bad. 2572; 5) Milli Kütüphane 4975 переписана в 1058/1648 г.; состоит из 259 лл.; 17 строк на листе; размеры бумаги и текста: 205 x 145; 160 x85 мм. При упоминании сочинения обычно в электронных каталогах оно называ� ется «Зухр» вместо «Захр». 3 ал-‘Арифи. Захр ал-‘арифин, рукопись Serez 1649, лл. 166б-167а. 4 Нам удалось ознакомиться с надгробными надписями (китаба) во время научной поездки в город Синоп (Турецкая Республика), организованной «Научно-исследовательским Центром анатолийских исследований» при Университете Коч (Koç University’s Research Center for Anatolian Civilizations) 16-18 ноября 2012 года. Мы благодарны Центру и его директору проф. С. Рэдфорду (Scott Redford) за предоставленную возможность осмотреть и поработать с памятниками на месте. 5 Мечеть «Кефеви», находящаяся за воротами «Майдан» в Синопе, упомянуто Эвлийа Челеби (Evliyâ Çelebî. Günümüz Türkçesiyle Evliyâ Çelebî Seyâhatnâmesi. Hazırlayanlar: Yücel Dağlı, Sey�it Ali Kahraman. 2. Kitap, 1.Cilt. 3. Baski. İstanbul, 2011, s. 90). Ныне соборная мечеть находится в центре города в квартале «Кефеви» (Kefevi Mahallesi), располагающемся в нескольких сотнях метров к востоку от Дома правительства (Hükümet Dairesi). Нынешнее здание соборной мечети возведено на месте старой в 1312/1894–1895 г. со стороны наместника Бекир Пашой 1 273 его сторонах – южной и северной. На южной поверхности написано: «Он перешел в мир своего спасения, и удостоился встречи со Своим Господом. Почивающий в этой лучезарной могиле – маула, знаток, познавший Аллаха, аш-шайх Махмуд Челеби Эфенди ал-Кафави». На его северной поверхности следует продолжение надписи: «Да помилует его Аллах Всевышний и да поместит его в раю наивысшем! Он скончался [в ранге] муфтийа в городе Синубе третьего числа священного месяца рамадана 989/11 октября 1581 года».1 На камне в нижней части могилы имеется надпись только на одной его стороне – северной, которая гласит: «Нет божества, кроме Аллаха, Мухаммад – посланник Аллаха! О Боже, воздай нам добро в этом мире и исход на том свете, и отведи от нас мучения Огня!» Фотоснимок одного фрагмента этой надписи (с южной стороны головного камня, вместе с именем усопшего) без набора оригинального текста и его перевода был воспроизведен на обложке книги, вышедшей в 1991 году.2 Это было не научной публикацией, поэтому она осталась вне внимания исследователей, в том числе, турецких. Сведения этих надписей подтверждаются и дополняются Муслих ад-дином Мустафа ибн Хасан ал-‘Арифи ас-Синуби в его «Захр ал‘арифин». Ученик ал-Кафави, писавший в Синопе, к точной дате кончины ал-Кафави добавляет еще две детали: это случилось в (Mutasarrıf Bekir Paşa). Оно имеет размеры 13.30 х 10.26 метров. Над входом в соборную мечеть (Кефеви джами‘и) имеется строительная надпись от имени Бекир Паша при султане ‘Абд ал-Хамиде Хане (1891–1907), исполненная в 1312/1894-1895 г. Мухаммад Хамди ал-Кастамунуви. 1 Составители «столичной» (стамбульской) группы источников не располагали сведениями о последнем периоде жизни ал-Кафави в Синопе (обстоятельства его болезни, его кончина и погребение). Например, эта группа источников выдает три предположения насчет даты кончины ал-Кафави: 1) по оценочным сведениям ‘Ата’и, это случилось около 990/1582–1583 г. (Нау‘и-зада ‘Ата’и. Хада’ик ал-хака’ик. Л. 273); 2) Хаджжи Халифа называет точную дату – 990/1582-1583 г. (Flügel G. Lexicon bibliographicum. Vol. V. P. 173); 3) Мехмед Тахир Бурсалы посчитал, что великий поэт и писатель умер в Стамбуле в 997/1588–1589 г. (Мухаммад Тахир Бурсалы. Османлы муеллифлери. Истанбул: Матба‘а-йи ‘Амира, 1333, т. 2. C. 19). 2 Pekmezci, Bayram Ali. Sinop’da Medfun Alim ve Fâzıl Şeyh Mahmud Kefevi (926-989 H). [İstanbul]: Bayrak Yayımcılık, Matbaacılık: Ağustos 1991. По признанию автора книги, писателя, любителя местной истории, в течение 1981-1983 гг. по собственной инициативе он вел поиски сведений об этом ученом, погребенном в Синопе. Затем сведения ал-‘Арифи привели его и его отца Касыма Пекмезджи (Kasım Pekmezci) к могиле ал-Кафави во дворе этой соборной мечети (Pekmezci, Sinop’da Medfun Alim, ss. 5-6). 274 воскресенье (ахад), а возраст усопшего к тому времени достиг 63 лет.1 Ал-‘Арифи воспроизводит по памяти также подробную картину погребения (джаназа) мыслителя. V. Внетекстовые записи, заключающиеся в многочисленных списках «Ката’иб», содержат ценные сведения по истории его текста. Например, ценный список, принадлежавший медресе Рюстем Паша (Emânet Hazînesi, 1201, л. 09б), во внетекстовой записи представляет ученика ал-Кафави – Синуби Ма‘руф Эфенди, известного под псевдонимом «‘Арифи», учителем (хваджа) медресе Рюстем Паша, в котором тогда хранился данный список. Приводится, что ‘Арифи переводил также «Рашахат» на турецкий язык и скончался в 1018/1609–1610 году. Ал-Кафави упоминал своего ученика ‘Арифи в своем сочинении, предваряя цитаты из его слов следующим выражением «Кала тилмизи ‘Арифи Челеби» («Мой ученик ‘Арифи Челеби сказал...»). В другом списке «Ката’иб» от 1062/1651-1652 г. (Murad Molla, 1463, л.425а) сохранился колофон старого списка от месяца раджаб 987/сентября-октября 1579 года. В нем от имени ученика ал-Кафави – Мустафа ибн Хасан ал-‘Арифи ас-Синуби говорится, что в эту дату он завершил редактирование данного сочинения (тахрир джуз’ан джуз’ан) и переписку в чистовик (китаба; баййадту ма‘ тасвидих шатран шатран) в городе Синоп, известном как «Остров влюбленных [в Бога]» (джазират ал-‘ушшак). Этот же колофон приведен в списке Emânet Hazînesi, 1201, датированном переписчиком Мухаммадом ибн Камал ад-дином Хасаном ал-Ансари 22 джумада I (год читается неуверенно:2 Emânet Hazînesi, 1201, л. 425а). Факт редактирования (джам‘, тартиб, тахрир) сочинения со стороны ученика (тилмиз) составителя – ал-‘Арифи, отмечен на лицевой странице еще одного списка (Âşir Efendi, 263, л. 1а). В рукописи «Дар ал-кутуб ал-мисрийа» говорится, что она переписана в 998/1589-1590 г. непосредственно из копии, выполненной одним ал-‘Арифи. Захр ал-‘арифин. Рукописи Serez 1649, Hacı Mahmud Efendi 607, л. 171а. Составитель каталога этого фонда датирует рукопись XVII веком: Topkapı Sarayı Müzesi Kütü�phanesi Arapça Yazmalar kataloğu. Hazırlayan Fehmi Edhem Karatay. Cild III. Akaid, Tasavvuf, Mecalis, Ediye, Tarih, Siyer, Teracim, Bilimler. No. 4680-7487. Istanbul: Topkapı Müzesi, 1966 (Topkapı Sarayı Müzesi KütüphanesiYayınlari, No 15). C. 573. 1 2 275 из учеников самого ал-Кафави в 997/1588-1589 г. [может быть 987 г.(?), М.А.].1 Благодаря новым «провинциальным» источникам, мы можем восстановить с точностью последние 12 лет жизни ал-Кафави, когда он собирал материалы и работал над своим сочинением. Хусайн Эфенди ал-Кафави сообщает дату приезда Махмуда в Кафу в качестве кади (касаба кадысы) – 977/1569-1570 год.2 Затем в 980/1572-1573 г., получив отставку, он возвращается из Кафы в Стамбул.3 С 980/15721573 по 983/1575-1576 гг. ал-Кафави живет в Стамбуле, где он, видимо, собирал материалы для будущей своей книги и покупал книги для своей домашней библиотеки. Ал-‘Арифи снабжает нас датой начала карьеры ал-Кафави в качестве кади Синопа (983/1575-1576 г.), где он начинает работу над своим сочинением. Сочинение было завершено в 985/1577-1578 г., в том же году он получает отставку от своего поста кади.4 После отставки ал-Кафави решил остаться и обосноваться в г. Синопе. Этому были несколько причин. Во-первых, когда Махмуд начал работать во втором своем медресе, он женился на дочери купца по имени алхаджжи ‘Али из числа знатных лиц (а‘йан) города (мадина) Синопа по имени Халиса.5 Во-вторых, в рассказах ничего не говорится, что у ал-Кафави и Халисы были дети. По причине отсутствия детейсодержателей, наступления старости и усиления болезни, видимо, ал-Кафави решает обосноваться в Синопе – на родине жены. Для этого нужно было укрепить свое социальное положение в городе. Поэтому ал-Кафави купил участок земли на востоке от ворот города, в местности «Сизик Майдан куйуса» и на свои средства построил Фихрист ал-махтутат ал-мусаввара, ал-джуз’ 2, ал-кисм 4. ал-Кахира, 1970. C. 332. Хусайн Эфенди ал-Кафави. Саваних ат-тафа’ул, рукопись Reisül küttab 821, л. 158б. 3 ал-Кафави, Ката’иб, рукопись Института востоковедения АН РУз, № 2929, л. 353б. 4 Как сам автор заявляет, он свое сочинение завершил в 985/1577–1578 г. в шестидесятилетнем возрасте (ал-Кафави, Ката’иб, рукопись № 2929, л. 442а). Последние главы были написаны при шестнадцатом шайх ал-исламе Шамс ад-дине Ахмаде ибн Махмуде Кади-заде (985-988/15771580). Дата окончания работы устанавливается по хронограмме «а‘лам ал-ахйар», что дает 985/1577-1578 г. (ал-Кафави, Ката’иб, рукопись № 2929, л. 442а. Эта хронограмма нами впервые была прочитана при помощи В. В. Кушева (1927-2001). Ал-Кафави посвятил свое сочинение султану Мураду III (982-1003/1574-1595): ал-Кафави, Ката’иб, рукопись № 2929, л. 4б. 5 ал-‘Арифи. Захр ал-‘арифин, рукопись Hacı Mahmud Efendi 607, л. 167б; Haliṣa; рукопись Hacı Mahmud Efendi 631 пишет: Khalisa 1 2 276 соборную мечеть (джами‘) и кельи (худжурат). После освобождения от должности ал-Кафави попадает в затруднительное материальное положение. Это можно видеть в том, что предводители города обращаются с прощением к султану, чтобы ему была определена оплачиваемая (ма‘аш-и лазим) должность муфтийа – преподавателя в медресе, построенном Султаном ‘Ала’ ад-дином в центре Синопа.1 Как свидетельствует надпись на его надгробии, ал-Кафави скончался в этом чине и был с почетом похоронен во дворе им же построенной соборной мечети. В состоянии болезни и немощи ал-Кафави в 985-987/1577-1579 гг. редактированием его сочинения занимается его ученик, суфийский автор Мустафа ибн Хасан ал- ‘Арифи ас-Синуби. В дальнейшем он же становится распространителем его сочинения в Стамбуле. Эти новые источники важны и тем, что они исправляют и уточняют данные всей существующей справочной литературы без исключения. В настоящее время мы располагаем сведениями о 45 списках сочинения ал-Кафави, хранящихся в мировых фондах. Сохранившиеся списки сочинения условно можно разделить на две группы – 34 списка, происходящие из западных регионов ханафитского мира (часть Ближнего Востока и Европы, входившая в состав Османской империи) и 11 списков, происходящие из восточных регионов преобладания ханафитского мазхаба (Центральная Азия и Индия). О редакциях сочинения Ознакомление со списками «Ката’иб а‘лам ал-ахйар» позволяет нам выделить среди них следующие редакции сочинения: I. Списки, связанные с медресе Рюстем Паша, сохранили колофоны с упоминанием имени Мустафа ибн Рамадан ал-‘Арифи ас-Синуби (ум. в 1018/1609–1610 г.), ученика ал-Кафави, мударриса в медресе Рюстем Паша, а также название медресе Рюстем Паша (EmânetHazînesi, 1201, лл. 09б, 425а; Murad Molla, 1463, л. 425а; Hâlet Efendi, 630, лл. 1а, 524a, от 12 ша‘бана 1108/6 марта 1697 г.; ÂşirEfendi, 263, л. 01а; рукопись «Дар ал-кутуб ал-мисрийа»). В эту группу можно включить старый список от 1 сафара 1024/2 марта 1615 г. 1 ал-‘Арифи. Захр ал-‘арифин, рукопись Hacı Mahmud Efendi 607, л. 171а. 277 (Esad Efendi, 548, лл. 1а, 289a). Обычно эти списки содержат полный текст сочинения в первичной редакции ал-‘Арифи ас-Синуби. II.Вторую группу составляют списки, в которых текст сочинения завершается на биографии муфти Мухйи-д-дина Мухаммада ибн ‘Абд ал-Кадира Ма‘лул Эфенди, известного как ас-Саййид Мухаммад (ум. в 959/1552 г.). Эти списки связаны с Египтом: список Kılıç Ali Paşa, 728 был переписан ‘Абд ал-Хакком ибн ‘Умаром ашШафи‘и ал-Мисри в конце рамадана 1120/ноябрь-декабрь 1708 г. (л. 275a). Списком Âtif, 1807 владел Мухаммад ибн Ахмад в Египте в 1139/1726-1727 году (л. 1а). Затем этот список попал в собрание (хаза’ин) ал-Хаджжа Мустафа ‘Атифа, который превратил его в вакф в 1154/1741-1742 году. Составители этой редакции решили закончить книгу биографией учителя ал-Кафави в ханафитском мазхабе и текстом его завещания (васийа) своему сыну Мухаммаду Челеби, будущему муфти (988-993/1580-1585). В ней были опущены биографии суфиев, существовавшие в последнем разделе книги (22ой катибе). III. Списки, связанные с именем муфти ас-саййида Файзуллаха Эфенди (ум. в 1703 г.), превратившего свои книги в вакф в 1112/1700-1701 г. (Feyzullah Efendi, 1381, л. 03а). С этим списком сверялся список Велий ад-дина Эфенди (ум. в 1768 г.; Veliyyüddin Efendi, 1617, л. 03а). Были обнаружены восемь единиц несовпадений (накис), показавшие «достоверность» (сихха) последнего списка. Сокращенные редакции IV. Также биографией Мухйи-д-дина Мухаммада ибн ‘Абд алКадира завершается список Ayasofya, 3401/II (лл. 1б–165б). Однако в нем неизвестный редактор подверг сильному сокращению все части работы. Сокращение носило рабочий характер: после каждого из разделов и биографий оставлялось пустое пространство размером в две строки, видимо, для внесения новых данных. Следует заметить, что в отличие от других списков «Ката’иб» сокращенная редакция включена в состав сборной рукописи: она идет вторым в этой книге после «Табакат ал-маса’ил» ‘Али Челеби Кинали-зада, занимающей листы 02б-03а, а анонимный трактат «Тауших ал-хидайа» завершает сборник – лл. 166б-204а. 278 V. Следующее сокращение текста «Ката’иб» в списке Veliyyüddin Efendi, 1606/IV (лл. 124а–215а) носит авторский характер. Оно имеет название «Мухтасар фи табакат ал-фукаха’ ли-л-Кафави» и принадлежит перу Халил Эфенди ибн Такийаджи Хаджжи Мухаммад Сулак–зада Истанбуллу (ум. в 1095/1683 г.). Сулак-зада сильно сократил текст, оставив его информативную часть (даты жизни, имена факихов, их учителей, учеников, сочинений описуемого). Им были устранены биографии суфиев и некоторых неханафитов, отмечены противоречия между сведениями ал-Кафави и, например, Ибн Хаджара (л. 190б) и т.д.1 Редактор нашел текст сочинения излишне длинным (мутаввал), и решил сократить (ихтисар) его, оставив его полезные стороны (фава’ид) [л. 122б]. VI. Перевод сочинения ал-Кафави на османский язык был осуществлен Са‘д ад-дином Сулайманом ибн Аминаллах Мустакимзада (1131-1202/1719-1788). Единственный список этого перевода под названием «Тарджума-йи ката’иб» хранится в Стамбуле.2 Он состоит из 94 листов.3 VII. Имеется информация о том, что муфтият провинции (ил) Синоп приступил к новому переводу сочинения своего земляка с арабского на современный турецкий язык.4 Выше было отмечено, что известны одиннадцать списков, происходящие из восточных регионов распространения ханафитского мазхаба. Из них восемь хранятся в странах СНГ (Россия, Узбекистан, Туркменистан), остальные три выявлены в Индии. Лишь три списка Эта сборная рукопись является автографом. Солак-заде в этой книге обратился к переделке нескольких сочинений: 1) «Тухфат ат-тараджим» (лл. 1б-49б); 2) «Табакат маса’ил ал-ханафийа» Кинали-зада (лл. 50а-53б); 3) «ал-Мухтасар фи фава’ид Таки ад-дин ибн ‘Абд ал-Кадир ат-Тамими» (лл. 54б–122б); 5) «Фава’ид мин ал-фатава фи-л-фикх» (лл. 216а-249а); 6) «Рисала» ‘Али Челеби; 7) «Рисалат Синан Эфенди фи радд макалат ‘Али Челеби» (лл. 250а–256а). 2 İstanbul Büyükşehir Belediyesi Atatürk Kitaplığı, Osman Ergin Türkçe Yazmaları Koleksiyonu, лл. 481, 94. 3 Şimşek M. Mahmûd b. Süleyman El-Kefevî’nin (v. 990/1582), ss. 377-378. 4 Об этом заявил недавно муфти провинции Йалчын Топчу (YalçınTopçu), заполучивший одну копию (какая, не сообщается) сочинения ал-Кафави из рукописных собраний Стамбула. Уже переведена одна четвертая часть книги: Kenan Türkseven, Dilek Sezen. Sinop Müftülüğü Alim Kefevi’ye Sahip Çıktı. Kabri Sinop’ta bulunan alim Mahmut bin Süleyman Kefevi’nin Arapça yazılmış eseri “Fetva Tarih”nin Türkçe’ye çevrildi // www.haberler.com/sinop–muftulugu–alim– kefevi–ye–sahip–cikti–4121288–haberi/См. еще: www.vitrinhaber.com/din/sinoplu–alimin–430– yillik–emaneti–h1086.html 1 279 из этой группы (два ташкентских1 и один индийский2) содержат полный текст сочинения. Все списки произведены в XIX в., что свидетельствует о позднем распространении этого сочинения в данном регионе. Шесть восточных списков представляют собой извлечения (мунтахаб) и сокращения (мухтасар) текста «Ката’иб»: VIII. Петербургский список объемом в 30 листов происходит из региона Поволжья.3 IX. Ашхабадский список был выполнен в Бухаре.4 X. Рукопись Института востоковедения АН РУз под инвентарным № 2533/IV содержит сокращение, осуществленное Маулави ‘Абдаллахом ал-Балхи в 1237/1821-1822 году.5 XI. Рукопись Института востоковедения АН РУз, инв. № 522/III является самым ранним из всех восточных списков: она датируется 1222/1807–1808 годом.6 XII. В рукописи Института востоковедения АН РУз № 91, переписанной в 1235/1820 г., на листах 9б-27б находится сокращенное изложение «Ката’иб», охватывающее его 1-12 разделы (катиба). XIII. Рукопись Ташкентского госуниверситета (ТашГУ) под инвентарным № B09/205/X также содержит сокращение «Ката’иб». В Индии также существовала практика составления извлечений из сочинения ал-Кафави и составления на его основе новых сочинений по истории ханафитского мазхаба. Например, Абу-лХасанат Мухаммад ‘Абд ал-Хайй ал-Лакнави (ум. в 1304/1886-87 г.) создал на его основе свое сочинение «ал-Фава’ид ал-бахийа фи тараджим ал-ханафийа».7 Первый список (№ 91) описан в: Собрание восточных рукописей АН УзбССР (СВР), т. I. Ташкент, 1952. С. 123-130. Второйсписок (№ 2929, от 1277/1861 г.) описанв: СВР, т. V. Таш� кент, 1960. С. 380-381. 2 Suhrawardy A. Notes on Important Arabic and Persian Manuscripts Found in Various Libraries in India // Journal & Proceedings of the Asiatic Society of Bengal. New Series, Vol. XIII. 1917, p. CXXXVI, N 142. 3 Арабские рукописи Института востоковедения. Краткий каталог / под редакцией А. Б. Халидова. Ч. 1. Москва, 1986. C. 441. 4 Халимов Н. Б. Каталог арабских рукописей Академии наук ТССР. Ашхабад, 1988. C. 329. 5 Муродов А. Ўрта Осиё хаттотлик санъати тарихидан. Тошкент, 1971, 77, 171-б. 6 Рукопись Института востоковедения АН РУз, инв. № 522/III, л. 157а. 7 Абу-л-Хасанат Мухаммад ‘Абд ал-Хайй ал-Лакнави. ал-Фава’ид ал-бахийа фи тараджим 1 280 Заключение Многочисленность списков и широкая география распространения «Ката’иб» свидетельствуют о его широкой известности во всех регионах преобладания ханафитского мазхаба. В Османской империи и за ее пределами это сочинение использовалось в качестве справочного материала и вспомогательного учебного пособия. Некоторые требовательные читатели, исходя из своих конфессиональных убеждений, пытались приспособить его к своим нуждам, вкусам. Таковы компендиумы, преследующие цель удалить из него биографии суфиев, или сократить его громоздкий объем за счет сокращения словесной риторики. Заслуживает внимания попытки его использования некоторыми кругами для усиления позиций ханафитского мазхаба в местной мусульманской общине. Замеченная исследователями ценность «Ката’иб» в качестве источника по истории ханафитского мазхаба, и ислама в широком понимании, сделала актуальной задачей его издания. Продолжающая работа в трех группах1 и существующая конкуренция между ними, несомненно, стимулируют повышения качества в осуществлении издании книги. Применяемые ими подходы к изданию памятника (учет максимально большего количества списков, следование самому древнему списку, создание критического текста сочинения на основе учета нескольких редакций и др.) покажут в будущем, какое из изданий окажется самым лучшим и пригодным для исследований. ал-ханафийа ма‘а-т-та‘ликат ас-санийа ‘ала-л-фава’ид ал-бахийа. Казань, 1321/1903. C. 4. 1 В настоящее время три группы исследователей работают над подготовкой текста к изданию: 1) группа профессора Саффет Косе (Saffet Köse), университет Селчук, Конйа; 2) группа профессора Муртеза Бедир (Murteza Bedir), универитет Стамбул; 3) группа доктора Адила Кариева, Ташкент, Узбекистан. 281 НОВЫЕ АРХИВНЫЕ МАТЕРИАЛЫ И АРТЕФАКТЫ ПО СРЕДНЕВЕКОВОЙ ИСТОРИИ ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ Меруерт Абусеитова В исторической науке стран Центральной Азии происходят процессы переосмысливания исторического и духовного наследия предков, по-новому освещаются исторические и лингвистические источники, глубоко анализируются шедевры материальной и духовной культуры тюрков на всем протяжении общей истории. Цивилизационный подход к изучению всего многообразия тюркского мира во взаимодействии его с восточной и западной цивилизациями будет способствовать отражению новой значительной роли тюркского мира в глобальных мировых процессах. Особое внимание необходимо обратить на феномен кочевничества, который вызвал в Евразии вплоть до нового времени существование динамической системы, условно называемой «степь – город». Структурные отношения в ней определили основные аспекты исторического развития континента, в результате чего сформировались многие тюркские народы и их системы ценностей, мировосприятия. Несмотря на происходившие по евразийской оси процессы транскультурации, тюрки сохранили самобытность и не потеряли свою этническую территорию, складывавшуюся на протяжении многих веков. На обширном пространстве Центральной Азии сложилась уникальная систе­ма взаимодополняющих друг друга «цивилизаций» – оседло-земледельческая с раз­витыми городами, ремеслами, религией, письменностью, литературой, торговлей и ирригацией, с одной стороны, и номадная – с дисперсной системой расселения – с другой. На протяжении всей истории тюрки поддерживали тесные связи с го­родами и оседали в них. Это определяло специфику культурно–исторических про­цессов в оседло-земледельческих регионах, когда города и оазисы были своего рода частью кочевого мира. В свою очередь, степи были не менее важной периферией 282 оазисов, городов и оседлых государств. Тесное взаимодействие и взаимопроникновение разных хозяйственно-культурных и цивилизационных комплексов оказы­вали значительное влияние на процессы генезиса и эволюции тюркских государств. Отметим, что на протяжении последнего столетия издавались в основном учебники, в кото­рых, к примеру, единый регион Центральной Азии был во многом искусственно разделен либо по этническому, либо по государственно-политическому признакам. До сих пор мы не имеем истории данного культурно-исторического региона во всем его многообразии и общности. Перед исторической наукой стоят сейчас кардинальные проблемы, требующие новых подходов для своего решения, переосмысления исторического процесса, формирования нового исторического мышления. Состояние развития этнической идентичности ставит проблему глубокого, разностороннего, свободного от спекулятивных, абстрактных и упрощенных подходов изучения истории и динамики развития государственности. Мифологизированные исследования последних лет либо были идеологизированными, либо касались частных проблем вне контекста истории стран и народов Евразии, шире Востока. История и культура народов Центральной Азии на протяжении многих столетий развивались в тесном взаимодействии с восточными и западными цивилизациями. Китайские, тюрк­ские, монгольские, иранские и арабские древние и средневековые письменные памятники являются ценными источниками для изучения тюркской государственности и их этнополитической истории на территории Центральноазиатского региона.1 В современную эпоху все большее значение для правильного Материалы по истории казахских ханств XV–XVIII веков (извлечения из персидских и тюркских сочинений) / Сост.: С.К. Ибрагимов, Н.Н. Мингулов, К.А. Пищулина, В.П. Юдин. Алма-Ата, 1969; Юдин В.П. Центральная Азия в XIV–XVIII веках глазами востоковеда. Серия: «Казахстанские востоковедные исследования» (далее КВИ). Алматы, 2001; Абусеитова М.Х., Баранова Ю.Г. Письменные памятники по истории и культуре Казахстана и Центральной Азии в XV–XVII вв. (биобиблиографические обзоры), КВИ, Алматы, 2001; Зуев Ю.А. Ранние тюрки: очерки истории и идеологии, КВИ, Алматы, 2002; серия книг «История Казахстана в восточных (арабских, персидских, тюркских, китайских, монгольских) источниках». Алматы: Дайк-пресс, 2005-2010. 1 283 понимания сложных исторических процессов, происходивших и происходящих в обширном регионе Евразии, имеет разработка проблем историко-культурных взаимосвязей с древности и по настоящее время. Для решения этой задачи необходим комплексный междисциплинарный подход, предполагающий введение в научный оборот новых письменных источников, исторических, этнографических, лингвистических данных и т.д. В связи с этим глубокое изучение рукописных источников на восточных языках имеет большое научное и практиче­ское значение. Разработка многих проблем истории и культуры тюрков с соседними народами и странами на обширной источниковой базе является весьма актуальной и сложной задачей. Важные качественные изменения, происходящие в исторической науке, связаны с выработкой учеными принципиально нового объективного подхода к изучению проблем государственности тюрков, кочевниковедения, контактов кочевой и оседлой культур, историко–культурных взаимоотношений в Центральной Азии и странах Востока.1 В настоящее время сотрудниками Института востоковедения им. Р.Б. Сулейменова КН МОН РК ведется определенная работа по сохранению и развитию одного из важных направлений академической ориенталистики – восточной археографии. С помощью Государственной программы “Мәдени мұра” пополнялась казахстанская источниковедческая база, которая стала большим подспорьем для исследования и написания объективной национальной истории. С 2004 по 2009 годы по программе «Мәдени мұра» востоковедные археографические работы проводились в Российской Федерации, Крадин Н.Н. Кочевое общество (проблемы формационной характеристики). Владивосток, 1992; Трепавлов В.В. Ногайская альтернатива: от государства к вождеству и обратно / Альтернативные пути к ранней государственности. Владивосток, 1995; Кычанов Е.И. Кочевые государства от гуннов до маньчжуров. Москва, 1997; Абусеитова М.Х. Казахстан и Центральная Азия в XV–XVII вв.: история, политика, дипломатия, КВИ, Алматы, 1998; Humphrey C. and Sneath D. (eds). The End of Nomadism? Durham, NC. 1999; Юдин В.П. Центральная Азия в XIV–XVIII веках глазами востоковеда. Golden P.B. Ethnicity and State Formation in Pre-Cinggizid Turkic Eurasia. Bloomington, 1 N, 2001; Султанов Т.И. Поднятые на белой кошме. Потомки Чингиз-хана, КВИ, Алматы, 2001; Хазанов А.М. Кочевники и внешний мир. Алматы, 2002. 1 284 КНР, Монголии, Кыргызстане, Турции, Армении, Венгрии и Швейцарии. Конкретные результаты работы археографических экспедиций уникальны и вошли в книги, изданные в рамках этой Программы.1 Они создали солидную базу для работы большой группы исследователей по реконструкции древней и средневековой истории и культуры казахского народа. Широко и под новым углом зрения исследуются данные неизвестных и малоизвестных источников в казахстанской исторической науке, представляющих особую ценность для изучения истории формирования национальной идеи и духовной культуры казахского народа. Впервые вводится в научный оборот определенный ряд источников, отражающих все этапы исторического развития, культурные традиции казахского народа. В рамках Государственной Программы «Мәдени мұра» были выявлены новые материалы, констатирующие историческую роль тюрков в мировой истории. В результате востоковедных археографических экспедиций были обнаружены новые памятники древнетюркской письменности (в Таласе, Кыргызстане, Мерке, Казахстане, Хакасии, Монголии), нумизматические памятники VII–VIII веков с тюркскими руническими надписями (в Турфане, Бесбалыке, Каракоруме). Тщательно исследованы находки в Монголии, Китае, такие как короны гуннского императора III в.н.э., Бильге кагана VI в. и др. Сравнительно-сопоставительный анализ головных уборов тюркских правителей показывает преемственность традиций в символах верховной власти. Эта традиция нашла свое продолжение в гербе Республики Казахстан. В рамках Программы были обнаружены уникальные списки рукописей «Диван-и хикмет» Кожа Ахмета Йассауи, «Му‘изз алансаб» – генеалогии ханов-чингизидов (во Франции), «Джами‘ аттаварих» Кадыргали Джалаири, миниатюры правителей Мухаммада Шайбани-хана, Абдаллах-хана (в Великобритании), документы из канцелярии казахских ханов и султанов (в фондах Первого исторического архива Китая). Все эти новые памятники и артефакты показывают роль тюрков в политической истории, свидетельствуют о Әбусейітова М., Базылхан Н., Еженхан Б., Сұңғатай С., Нұрманова А., Шымшихан Е., Торланбаева К. «Мәдени мұра» мемлекеттік бағдарламасы бойынша жүргізілген археографиялық экспедициялар жайлы есептер // Shygys, 2005. № 1. С. 229–238. 1 285 том, что тюрки имели письменность, развитые города, устанавливали дипломатические, торгово-экономические отношения с соседними странами. Фонд Первого Исторического архива Китая представляет собой один из богатейших и уникальных фондов мира, где хранятся свыше десяти миллионов исторических документов. В ходе работы над архивами было обнаружено более 500 архивных документов на китайском и свыше 60 – на чагатайском, более 40 – на ойратском, а также более 3000 – на маньчжурском языках, которые имеют отношение к истории Казахстана, Центральной Азии (XVІІІXІX вв.). Вышеназванные документы Первого Исторического архива Китая охватывают историю взаимоотношений Цинской империи с соседними государствами в 1741–1828 годах. Для Казахского ханства ХVIII века, как и любого другого центральноазиатского кочевого общества, чье социальное бытие достигло определенного уровня, экспорт продукции скотоводческого хозяйства, являющегося главной опорой ее экономики внешним странам, был важным вопросом. Для Цинской империи, разгромившей Джунгарское ханство и покорившей Кашгарию, необходимо было укрепить оборону с западной стороны и поднять экономику, а ранее сложившиеся казахско-русские торговые отношения были недостаточно развиты для его решения. Именно поэтому Цинский император Цяньлун принял предложение казахских предводителей – Абылай хана, Абильфеиз хана и Кабанбай батыра, и открыл сначала в Урумчи (с 1757 года по 1765 год), затем (с 1765 года) в Кульдже и Тарбагатае ярмарки под названием «шелк в обмен на коней».1 В «Сиюй цзун чжи» (Общее положение Сиюй), написанном во второй половине ХVIII века маньчжурским писателем Чуньюань Циши–и имеются сведения о казахах, которыми правил Абылай: «Казахи ... имя их хана – Абылай. Подчиненные его зовут – Абылай би. Земля у них широкая, [наличествуют] большая численность людей и много скота. У зажиточных имеется по 10 тысяч лошадей и коров, а овец – не счесть. Даже у бедных имеется по несколько 1 «Цин Гауцзун шилу», 543-цзюань. С. 8-11; «Цин дай сибэй миньцзу маои ши». С. 134-136. 286 сотен лошадей и коров, несколько тысяч овец, они живут в достатке (дословно: не ломают голову над тем, что пить, что носить). Когда сыну исполняется 16 лет, выдают ему енши (часть имущества, которая выдается сыновьям при отделении), и предоставляют жить по–своему. На празднествах готовят блюда из конины, говядины, верблюжьего и бараньего мяса. Пользуются деревянными блюдцами, чашами и ложками. Те, кто побогаче, пользуются оловянной и медной посудой. Ценят китайские фарфор, чай, разноцветные ткани, дорогой и плотный шелк с золотыми узорами. Особо не признают одежды из тонкого шелка».1 Уникальные сведения, написанные Чуньюань Циши-и с одной стороны, показывают, что в то время казахское скотоводческое хозяйство процветало, и открытие внешнеторгового рынка было вынужденным шагом, а с другой стороны, межгосударственные торговые отношения с Китаем дали возможность казахам в скором времени в изобилии приобрести китайские шелка и другие изделия. Обнаружены документы о дипломатических отношениях: казахско-китайских, казахско-российских, казахско-киргизских, казахско-кокандских, казахско-ойратских, о послах казахских ханов, приехавших в Пекин к Богда Еженхану, о награждении их грамотами; о казахско-китайской торговле, документы о быте, традициях казахов и др.2 В документах имеются сведения о численности казахского населения, которые составлены в 1758 году на маньчжурском языке. Ряд официальных писем принадлежит Абылай-хану, они весьма интересны по содержанию, а их тон очень доверителен. Так, в одном послании Абылай-хан просит прислать ему лекарства от простуды и головной боли. В другом – шлет поздравления некоему китайскому сановнику в связи с получением им нового чина. Важно отметить, что, несмотря на расстояния и отсутствие привычных Чуньюань Циши-и, «Сиюй цзун чжи». Тайпэй, 1977. С. 212. Қазақстан хандығы мен Цин патшалығының сауда қатынастары туралы қытай мұрағат құжаттары / құрастырған, қытай деректемелерін аударған, кіріспесін, ескертулері мен түсіндірмелерін жазған. Б. Еженханұлы. Ғылыми редакторы М.Қ. Әбусейітова. Алматы: Дайк-пресс, 2009. Том 1. 210 б. (факсимиле 144 б., жапсырма 8 б.); Қазақ хандығы мен Цин патшалығының саяси–дипломатиялық қатынастары туралы қытай мұрағат құжаттары / құраст. Б. Еженханұлы. Алматы: Дайк-Пресс, 2009. Том 1. 255 б. (факсимиле 201 б.) 1 2 287 для нашего времени коммуникаций, у Казахского государства и Китая были очень тесные взаимоотношения. Все, что казахские ханы и султаны некогда писали в Китай, там сберегли. Выражаем благодарность китайским архивистам, которые сумели сохранить это документальное богатство казахского народа. Выше указанные материалы китайских архивов дополняют и уточняют материалы архивов Монголии. Необходимо продолжить археографические работы в Национальном историческом архиве и в Архиве иностранных дел Монголии в Уланбаторе, где хранятся редкие документы по истории и культуре Казахстана и Центральной Азии, одновременно дополняющие и уточняющие архивные материалы КНР. Расширение территорий тюрков привело их в соприкосновение с согдийцами, активными и влиятельными купцами той эпохи. Были обнаружены саркофаги согдийских предводителей Анцзя, Йухунга (Шаньси, Шэньси) с картинами их приема у тюркского правителя, стелы с согдийскими надписями (Монгол-Куре, Синцзянь, КНР), повествующими о великих победах тюркских каганов. Эти артефакты показывают тесные взаимоотношения тюрков с соседними народами (византийцами, персами, согдийцами, китайцами). На территории КНР обнаружены многие археологические и эпиграфические памятники по истории и культуре тюрков.1 Среди них: – Мавзолей Юйхун. Открыт и изучен в 1991 г. в провинции Шаньси в г. Тайюань. В комплексе захоронен Юйхун и его жена. Над комплексом воздвинута стела с китайскими надписями и датой захоронения – 592 г. н.э. Юйхун, тюркского происхождения являлся чиновником Жужаньского времени. На каменных стенах в виде барельефа изображены сюжеты о хозяйстве, вероисповедании и жизни тюрков того времени. – Мавзолей Аньцзя. Открыт и изучен в 2000 г. в провинции Шаньси в г. Сиань. Аньцзя – правитель (557-581 гг.) согдийской колонии в северном государстве Цжоу. Он являлся посредником в торговых отношениях между тюрками и китайцами. Сюжеты на стенах и в Abuseitova M.Kh., Dodhudoeva L.N. History of Kazakhstan in Eastern Miniatures. (Almaty: Daik– Press, 2010); Қазақстан тарихы шығыс миниатюраларында. Алматы: Дайк-Пресс, 2010. 1 288 саркофагах мавзолея свидетельсвуют о тесных контактах между тюрками, китайцами и согдийцами. – Каменные изваяния с согдийскими надписями. Каменные изваяния с согдийскими надписями находятся недалеко от пограничных районов Казахстана, в Чжоуском (в местности «Монголський Куре») Илийском автономной области КНР. В нижней части изваяние 19 строк согдийской надписи. Согласно исследованиям японских ученых в 1990 г. данный памятник был поставлен в 558 г. или 599 г. в честь Нари-кагана, внука Мукан-кагана. В настоящее время изданы 2 тома факсимиле архивных документов на чагатайском, древнеманьчжурском, китайском, ойратском языках, хранящихся в Первом историческом архиве Китая. По приглашению директора Дома гуманитарных наук Мориса Аймарда и директора Французского института изучения Центральной Азии (ФИИЦА) Винсента Фурньо была проведена работа в фондах библиотек Парижа с целью выявления архивных и рукописных материалов по истории и культуре Казахстана. Мне посчастливилось ознакомиться с уникальной картиной «Казахи преподносят дары лошадьми» (Дарственные лошади казахов), хранящейся в знаменитом Музее восточного искусства Гимэ в Париже, где хранятся художественные реликвии народов Востока.1 Это единственная на сегодняшний день картина 1757 года, представляющая дипломатический церемониал подношения даров в виде трех лошадей. Картина с изображением трех казахских посланников и трех лошадей отображает факт передачи казахами даров китайскому императору Цяньлуну как знак союза и дружбы. Казахские посланники изображены видными, представительными людьми. Изображения 10 человек и трех казахских лошадей выполнены итальянским художником Джузеппе Кастильони с величайшим мастерством. Джузеппе Кастильони (Лан Шинин), используя ограниченные цвета, успешно отобразил до мельчайших подробностей тайны маньчжурского двора. Изображены сцены из дворцовой жизни, в Абусеитова М.Х., Додхудоева Л.Н. История Казахстана в восточных миниатюрах. Алматы, 2010. 1 289 которых убранство, одежда, утварь представлены очень реалистично. Картина дает представления о бытовавшей тогда, к примеру, одежде. При изучении одежды немаловажное значение имеет ткань, из которой она сшита. Несмотря на скудость археологических находок в этом плане мы все же можем представить себе, какого рода ткани были в употреблении в Казахстане в XVI-XVIII вв. Анализ картины показал, что события, представленные в этой картине, относятся к эпохе правления Абылай-хана в Казахстане и императора Цяньлуня в Китае. В начале XVIII в. система международных отношений в Центральной Азии претерпевает значительные изменения. Крупным и влиятельным государством в регионе до половины XVIII в. было Джунгарское ханство. Особое влияние на международные отношения в Центральной Азии начинают оказывать Цинская империя и Россия. По существу, связи, которые сложились в то время между Китаем и Казахстаном, были в рамках обычных политико-дипломатических контактов. Весьма актуальным является рассмотрение Центральной Азии как единого историко-культурного региона, где на основе этнокультурного родства, формируется культура каждого народа региона, характеризующаяся неповторимым своеобразием и в то же время поразительным сходством традиций. Общность исторических судеб народов Центральной Азии, прослеживается в многочисленных исторических источниках и документах, над которыми мы сейчас работаем. Сегодня это проявляется в том, что народы возвращают себе эту «историческую память», способную стать важнейшим фактором стабильности и распространения диалога культур. Казахстан и Центральная Азия своим выгодным географическим расположением, природными ресурсами, древней самобытной культурой всегда привлекали внимание западно-европейских путешественников. И поэтому сохранились богатые коллекции артефактов культуры, документов, мемуаров. Шедевры Великой степи, имеющие непреходящее значение для изучения истории и культуры Казахстана, Центральной Азии, представлены в собраниях 290 ведущих музеев мира в Париже (Франция), Берне (Швейцария), Будапеште (Венгрия), Пекине (КНР), Улан-Баторе (Монголия) и др. В фондах Музея этнографии (Будапешт, Венгрия) хранится собрание Джорджа Алмаши, венгерского путешественника XIX века. Среди казахских экспонатов находятся, к примеру, ювелирные (серьги, браслеты, амулетницы), кожаные (походные сосуды для кумыса), деревянные, металлические изделия, конское снаряжение, вышивка и другие этнографические предметы. В собрании находятся экспонаты–раритеты, совершенно неизвестные науке Казахстана. Обнаруженные раритеты, несущие важную информацию историко– культурного значения, существенно дополняют общую картину истории казахского прикладного творчества. Большую научную ценность представляют экспонаты, относящиеся к культуре кыпчаков. Исследование и публикация кыпчакских материалов, соотносимых в художественном отношении с казахскими изделиями, открывают новую страницу в научном осмыслении культурного наследия казахского народа.1 Одним из неисследованных источников по истории Казахстана является фонд швейцарского путешественника Анри Мозера (ум. в 1923 г. в Шарлоттенфелс, Швейцарии). В 1868–1889 гг. он совершил четыре путешествия в Казахстан и Среднюю Азию. По итогам этих путешествий он опубликовал свои мемуары.2 Значение этого фонда, хранящегося в Бернском историческом музее, для истории Казахстана было установлено во время нашей поездки в Западную Европу в 2005 году. В своей первой поездке А. Мозер пересек казахские степи по маршруту «Оренбург-Орск-Казалинск-Ташкент». Он ехал в сопровождении генерала Черняева, посла Российской империи при бухарском эмире принца Витгенштейна и полковника барон де Серме, военного атташе посольства Франции в Санкт-Петербурге. По пути следования он вел наблюдения, встречался с местными Тохтабаева Ш.Ж., Каримова Р.У. Раритеты декоративно–прикладного искусства казахов за рубежом». Алматы: Таймас, 2008. 2 Moser H. A travels l’Asie centrale: la steppe kirgize, le Turkestan Russe, Boukhara, Khiva, le pays des Turcomans et la Perse; impressions de voyage par Henri Moser. Paris: labraire E. Plon, Nourrit et Cie, 1885. XI. 464 p. 1 291 правителями, оставил описания экономической, культурной жизни казахов: зарисовки природы, жилища, одежды; воспоминания о встречах с видными людьми того времени, рассказы о богатых обычаях, нравах, традициях народа. А. Мозера радушно встречали в аулах, делали дорогие подарки: мечи, ковры, конскую утварь. Впервые была проведена работа по сбору и копированию уникальных материалов из архива фонда швейцарского путешественника Анри Мозера (1844-1923). В фонде сохранились восточные рукописи, исторические фотографии, ценные этнографические и нумизматические артефакты, которые представляют огромное значение не только для изучения истории и культуры казахского народа, но и взаимоотношений Казахстана с Центральной Азией, Россией, Китаем, Ираном и Индией. Анри Мозер происходил из известной семьи Генриха Мозера, швейцарского торговца часами, имевшего крупный бизнес в России. Анри Мозер привез из своих поездок очень много ценных материалов, которые составили основу его коллекций. Отдельные разделы в его богатой коллекции составляют боевое снаряжение, этнографические предметы, восточные рукописи, миниатюры, образцы каллиграфии, нумизматические материалы и керамика. Помимо расширения своей коллекции путем дальнейших приобретений на аукционах, Анри Мозер занимался исследованиями истории и культуры Центральной Азии, популяризацией своей коллекции. В 1914 г. Анри Мозер передал свою коллекцию и богатый личный архив в Бернский Исторический музей, где они хранятся по сей день. Обнаруженные и зафиксированные в фонде Бернского Исторического музея Швейцарии экспонаты представляют огромную информационную ценность для более полного осмысления историко-культурного наследия казахов. Большинство экспонатов, датирующихся ХIХ в., являются раритетами, они существенно дополняют политическую историю Казахстана, а также представляют собой высокие образцы художественного творчества казахского народа. Некоторые из них представлены в единственном экземпляре и не имеют аналогов в музейных собраниях Казахстана. 292 Более того, собраны различные категории предметов такие как: настенный фриз, элементы одежды, пояса с подвесками, колчаны, оружие, женские украшения. Среди экспонатов особо выделяется длинный настенный фриз (Киіз үйдің арқалығы) с богатым аппликационным узором, отражающим политическую иерархию казахского общества, что само по себе является новым словом в области исследования не только материальной культуры казахов, но и политической истории Казахстана.1 В коллекции имеются несколько изделий, выполненных из бархата с великолепным золотым шитьем, демонстрирующим декоративное разнообразие. Представленные в золотом шитье орнаментальные композиции поражают богатством художественных мотивов. Мужское оружие представляет блестящую технику чеканки, резьбы, насечки серебром, а также разнообразие узоров. Важно то, что эти изделия зафиксированы в реальной бытовой обстановке в рисунках, выполненных в ХIХ в., что значительно дополняет их информационную сущность. Некоторые экспонаты отражают новые не исследованные до сих пор знания, связанные с этнографией и семантикой традиционного искусства казахского народа, что актуализирует исследовательский поиск в этом направлении. В коллекции содержатся экспонаты иноэтничного происхождения, бытовавшие в казахской среде, что свидетельствует о широких дипломатических, торгово– экономических и культурных взаимосвязях казахского народа с соседними странами. Большинство предметов данной коллекции в хорошей сохранности, позволяющее провести полноценное научное исследование не только об их технических, художественных особенностях и семантике их функционирования, но и в историческом плане в целом. В настоящее время сотрудниками Института востоковедения им. Р.Б. Сулейменова МОН РК активно ведется работа по дальнейшему развитию одного из направлений академической ориенталистики – восточной археографии. Важность археографической работы трудно переоценить: эти исследования позволяют обозначить ряд новых Абусеитова М.Х., Додхудоева Л.Н. История Казахстана в восточных миниатюрах, Алматы, 2010. 1 293 научных проблем и служат базой для работы по реконструкции древней и средневековой истории, культуры тюркского народа. Институт востоковедения издал более 30 книг в серии «Казахстанские востоковедные исследования». По государственной программе «Мәдени мұра» с 2005 года вышло в свет 29 томов в серии «История Казахстана в арабских, тюркских, персидских, китайских, монгольских, армянских источниках» Таким образом, конкретные результаты отрядов Востоковедной археографической экспедиции, а именно микрофильмы, ксерокопии восточных рукописей и других архивных материалов, явятся основой Восточного рукописного фонда в Казахстане, который должен и в дальнейшем непрерывно пополняться. Широко и под новым углом зрения необходимо систематизировать и обобщить сведения из новых источников, ранее неизвестных казахстанской и мировой исторической науке и представляющих особую ценность для изучения историко-культурного наследия тюрков. 294 ТРУДЫ БАДР АД-ДИНА АЛ-КАШМИРИ В КОНТЕКСТЕ РАЗВИТИЯ ИСТОРИЧЕСКОЙ КУЛЬТУРЫ МУСУЛЬМАНСКОГО СРЕДНЕВЕКОВЬЯ Лола Додхудоева Участие в сборнике статей, посвященных памяти выдающегося исследователя социально-экономической истории средневековой Средней Азии, Розии Галиевны Мукминовой, для меня – огромная честь и приятная возможность еще раз вспомнить эту неординарную личность, щедро делившуюся своими знаниями с молодыми исследователями. Судьба подарила мне несколько встреч с ней как на различных научных мероприятиях, прежде всего, на знаменитых когда–то «Бартольдовских» и «Массоновских чтениях», так и в доверительной атмосфере неторопливых бесед в уютном доме Розии Галиевны. Несколько книг, подаренных ею мне, тогда еще совсем молодому ученому, по-прежнему занимают особое место в моей библиотеке. Розия Галиевна посвятила свою жизнь изучению самых непростых проблем истории средневековья, таких как социальная дифференциация населения региона, структура и динамика развития ремесленного производства, особенности аграрных отношений в средневековый период. Ни одно слово в ее публикациях не появлялось без скрупулезного исследования источников, которые были и по-прежнему остаются не избалованными вниманием исследователей из-за чрезвычайной сложности работы с ними, начиная с процесса расшифровки самих текстов. Оценка же их значимости в контексте эпохи требует особой профессиональной квалификации, охватывающей знания по необозримо широкому кругу проблем историко-культурного, социально-политического и экономического характера. Вспоминая Розию Галиевну, ее вклад в развитие среднеазиатской исторической науки, в памяти невольно всплывает знаменитый ответ Эдит Пиаф на вопрос о том, почему при столь большом числе 295 поющих, так мало настоящих певцов. Пиаф ответила: «Мало иметь голос, надо быть личностью!» Эта маленькая хрупкая женщина – Розия Галиевна – несомненно, была уникальной личностью, которой нельзя отказать в мудрости, воле, преданности своему делу и подлинной научной смелости в выборе тем и умении честно говорить о самых сложных вопросах. Без преувеличения можно утверждать, что работы Р.Г. Мукминовой сформировали тот фундамент, который позволяет нам, следующему поколению ученых, идти дальше в попытках сформировать многоликую панораму жизни средневековой Средней Азии. Круг моих нынешних интересов оказался накрепко связанным с главными научными темами в творчестве Р.Г. Мукминовой. Фокусом моих исследований в настоящее время является уникальная рукопись сочинения ал-Кашмири «Зафар-нама». Она создавалась в период, исследованию которого Розия Галиевна посвятила немалую часть своих блистательных работ – я имею в виду время правления династии Шибанидов (906–1007/1500-99гг.).1 Этот период до сих пор относят к наименее исследованным этапам исторического развития Центральной Азии, при этом значимость социально-экономических и политических процессов, протекавших в ту эпоху, для формирования верного представления о путях дальнейшего развития региона отмечается многими учеными.2 Бадр ад-Дина б. Сайида Ибрахима ал – Хусайни ал-Кашмири можно отнести к числу наиболее ярких авторов той эпохи. К сожалению, ранний этап биографии этой неординарной личности остается весьма туманным. Значительно лучше восстанавливается Написание «Шайбан/Шейбан» и соответственно – «Шайбаниды/Шейбаниды» – было введено в науку только в XIX в., вероятно, русским востоковедом И. Березиным. В настоящее время принято писать «Шибаниды». Подробно об этом: Бартольд В. В. Шейбаниды //Соч. Москва, 1964, т. 2, ч. 2. С. 545, прим. 1; Mc Chesney. Shibanids // Encyclopeadia of Islam. N. ed., vol. 9, p. 428; Bosworth C.E. The New Islamic Dynasties: a Chronological and Genealogical Manuel. New York, 1996, p. 288; Subtelny M.E. Art and Politics in early 16th century Central Аsia // Central Asian Journal. Wiesbaden, 1983, vol. 27, N 1/2, р. 121, f. 1; Кляшторный С.Г., Султанов И.М. Государства и народы Евразийских степей. Древность и средневековье. СПб, 2000. С.10. 2 Одной из наиболее ярких работ по данной проблеме остается: Bregel Y. The Role of Central Asia in the History of the Muslim East // Institute of Asian and African Affairs. The Hebrew University of Jerusalem. Occasional Paper. New York, 1980. No. 20, pp. 1-2. 1 296 канва его жизни с начала 50-х гг. XVI в., когда, покинув родной Кашмир и побывав в Мерве, около 961/1553–4 г. он обосновался в Бухаре, где прожил вплоть до конца XVI в. Здесь он примкнул к джуйбарским шейхам, сблизившись с такими значимыми фигурами этого круга, как Мухаммад Ислам и его сын Хваджа Са‘д. В Бухаре он создает серию работ, которые, по признанию американского ученого Д.ДиУиза, занимающегося изучением отдельных агиографических сочинений Бадр ад-Дина, содержат «бесценную информацию по политической, социальной и более всего религиозной истории Центральной Азии».1 Ал-Кашмири относят к чрезвычайно плодовитым авторам. Такая оценка его творчества сформирована не только на основе того списка произведений, который составил сам автор, но и по тем трудам, которые сохранились.2 В ряду многочисленных работ Бадр ад-Дина выделяются четыре сочинения, которые в совокупности представляют по существу своеобразный проект автора по всемирной истории, получивший название «Русул-нама». Этот стихотворный гипертекст содержит 160 тысяч бейтов и состоит из четырех частей. В первой части – «Сафи-нама» – приводится история пророков от Адама до Иисуса, во второй – «Искандар-нама» – собраны сведения о легендарном Александре Македонском, излюбленном культурном герое исламской цивилизации. Третья часть – «Мустафанама» – обнимает всю мусульманскую историю от Мухаммада, мусульманских правителей до появления на престоле Мавераннахра Шейбани-хана (пр. 906–916/1500–10гг.). Завершает этот грандиозный труд четвертая, последняя часть, получившая название «Зафарнама». Рукопись «Зафар-нама», хранящаяся в Фонде рукописей, литографий и старопечатных книг Института языка, литературы, востоковедения и письменного наследия АН Таджикистана и DeWeese D. The problem of the Siraj al-salihin: Notes on two hagiographies by Nadr al-Din Kashmiri // Ecrit et culture en Asi Centreale et dans le moinde Turco-Iranien, Xe-XIXe siecles. Sous la durection de F.Richard et M.Szuppe. Studia Iranica. Cahier 40, Paris, 2009, p. 44. 2 Названия трудов приведены: Ч.А. Стори. Персидская литература. Био-библиографический обзор. пер. с анг., перераб. и доп. Ю.Э.Брегеля. Ч. II. Отв. ред. Ю.Е.Борщевский. Москва, 1972. С. 1133-35; DeWeese D. The problem of the Siraj al-salihin …p. 44. 1 297 является предметом моих нынешних исследований.1 Написать данную статью меня побудило справедливое утверждение выдающегося английского историка проф. Ч. Мелвиля о том, что любое историческое сочинение является продуктом определенных обстоятельств, которые определили мотивы, заставившие автора приступить к его написанию, и тот месседж, который автор вложил в свое сочинение. Ученый отмечает, что в условиях средневековой культуры ценность исторического труда определялась не столько содержащейся в нем фактической информацией, сколько целью написания сочинения и тем, по какому принципу скомпонован в нем материал, а также каков его контекст.2 Мне показалось интересным рассмотреть сам факт появления «Русул-наме», как своеобразного образца всемирной мусульманской истории, созданного ал – Кашмири, в контексте становления исторической культуры в регионе, попытавшись высветить отдельные этапы этого длительного процесса.3 Великолепный знаток средневековых мусульманских источников Ю.Э. Брегель отметил весьма существенную особенность историографической традиции Мавераннахра уже на начальном этапе ее сложения, в IV/Xв. Самой ранней работой на фарси здесь считается знаменитый труд Балами, который при всей своей оригинальности все же является своеобразным переложением прославленного исторического труда Табари. Исторических сочинений, посвященных истории Саманидов, и, тем более, Караханидов, в самом Мавераннахре в домонгольский период написано не было. Те сведения, которыми мы располагаем о правлении этих династий в настоящее время, как правило, извлечены Общие сведения о рукописи: Ч.А. Стори. Персидская литература. Био-библиографический обзор … Т. 2. С. 1134-35; Каталог восточных рукописей Академии наук Таджикской ССР под ред. A.M. Мирзоева и A.Н. Болдырева.Сталинабад, 1960. Том 1. № 61. С. 73. 2 Melville Сh. From Adam to Abaqa: Qadi Baidawi’s Rearrangement of History // Studia Iranica, 30, 2001, pp. 68, 75. 3 В данной публикации представлен небольшой фрагмент первой главы факсимильного издания «Зафар-нама» ал-Кашмири, находящегося в процессе подготовки к печати. Материал публикуется со значительным сокращением не только самого текста, но и его библиографической части. 1 298 из источников различных жанров, созданных вне региона1. Не было создано здесь и историй универсального характера. В домонгольский период в Мавераннахре появились произведения, дающие нам некоторое представление о жизни крупных городов, прежде всего, Бухары и Самарканда. Их можно отнести к жанру так называемых городских хроник («Тарих–и Бухара» Наршахи, IV/X в.) и трудам по «сакральной топографии» (арабоязычная «Кандия» алИдриси, ал-Насафи, V/XI–VI/XIIв.). Во все времена популярность этих произведений, их широкое распространение наряду с основополагающими первоисточниками содействовало «распространению культуры авторитета в народных массах (ал-авам) через устную версию биографий, нарраций, восходящих к библейским временам пророков и Времени Провозглашения Ислама»2 и помогало сохранить осознание своего единства со всей уммой.3 В период монгольского правления в регионе не было создано ни одной крупной работы исторического содержания, хотя в западной части «Дар ул-ислама» историографическая традиция на фарси развивалась весьма бурно, демонстрируя поистине колоссальные перемены. Продвижение и установление власти монголов на землях «Дар ул-ислама» привело к кардинальным геополитическим изменениям, важнейшим из которых следует признать гибель Багдадского халифата – центра притяжения политических интересов мусульманских государств, основы формирования их имперской идентичности, на сложение которой на протяжении нескольких столетий оказывала воздействие и арабоязычная историография. Мусульманское общество называют обществом Книги – книг,4 Bregel Yu. Historiography. XII. Central Asia //www. Encyclopeadia Iranica. Historiography. Originally published on December 15, 2004. 2 Arkoun M. The Unthought in Contemporary Islamic Thought. London, 2002, р. 245. 3 Известно, что согласно исламским представлениям, умма объединяет не только всех мусульман, живущих в определенный период, но и всех когда-нибудь живших в мире. Эта идея является ключевой в формировании осознания приверженности заповедям (худуд) предков, что, в свою очередь, порождает феномен известной ригидности духовной традиции. 4 В этом словосочетании, введенном известным современным философом М. Аркуном, Книга – это Коран, в книги – вся мусульманская литература, как производное от Корана. См.: Arkoun M. The Unthought in Contemporary Islamic Thought… р. 245. 1 299 что подчеркивает особую роль книжной культуры в его истории и значимость преемственности духовной традиции, переданной, прежде всего, через записанное Слово, для самого существования уммы. Осознание колоссальных потерь в интеллектуальной сфере в ходе монгольских завоеваний породило неизбывное стремление к восстановлению книжного фонда и через интенсивный поиск сохранившихся копий, и через последующую переписку известных сочинений, авторитет и авторов, и текстов которых не угасал по прошествии веков.1 Усилия по возрождению культуры книжного Слова «работали» на обеспечение реинтеграции общества, сохранение его идентичности в изменившихся исторических условиях. С падением Багдада в качестве символа единения уммы, «центра схождения перспектив культуры», имевшего универсальное историческое измерение, заметно возрастает значимость ал-Каабы. Такая замена ориентиров позволяла отстоять культурные универсалии и ценности ислама и «удерживать единство культурного ландшафта» (Б.Г. Соколов) перед возможным риском потери общемусульманской идентичности в момент кульминационных вызовов сообществу, связанных с кардинальной сменой парадигмы развития. И если верно утверждение о том, что «... исторический взгляд, историческое сознание присутствует лишь тогда, когда есть, прежде всего, некое цементирующее начало, некая центрирующая точка,»2 то для периода правления монгольских династий таким центрирующей точкой следует признать, по-видимому, ал-Каабу. Земная, имеющая физическое воплощение, ал-Кааба воспринимается повторением ал-Каабы небесной, и вместе со своим космическим атрибутом – Черным Камнем, сочетанными с ключевыми персонажами и событиями мусульманской сакральной антропологии и истории Dodkhudoeva Lola. Sur la question de l’activite du khanaqa de Mouhammad Parsa // Boukhara La Noble. Cahiers de l’Institut d’ Etudes sur l’Asie Centrale. Tachkent– Aix–en– Provence, vol. 6,1998, рp.125–146; idem. Translating and copying in pre-Timurid Herat: an original Persian translation of the Ihyâ’ ‘ulûm al-dîn, 725/1324// Fr. Richard, M. Szuppe (dir.) Ecrits et culture en Asie centrale et dans le monde turco-iranien, Xe-XIXe siècles. (Cahiers de Studia Iranica 41), Paris , 2009, pp. 165-193. 2 Соколов Б.Г. Гипертекст истории. С-Пб., 2001. С. 14. 1 300 (Адам, Шис / Сиф, Ибрахим / Авраам; всемирный потоп и проч.), является основополагающим архетипом закрепившейся политико– спиритуальной Традиции. Политическое покровительство ал-Каабы,1 ее посещение, или личностная духовная ориентация на нее приводили к центрации контекста приобщения к самой сущности Мироздания; это приобщение имело как вертикальный (Земля-Космос, связь мифического и реального Времен), так и горизонтальный (единение человека с человеком) векторы. Так достигалась коллективная идентичность и политическая легитимация.2 В мусульманской истории пики появления и широкого распространения книжной продукции являлись своеобразным ответом на деструктивные шоки, вызванные очередной агрессией, и отвечали идее сохранения сакрального порядка мироздания, космоса, в борьбе с угрозой хаоса, занимая особое место в идеологических кампаниях «возвращения к [истинному] исламу».3 Восстановление книжного фонда «золотого века» ислама стимулировало творческий потенциал сохранившейся интеллектуальной элиты, способствовало изменению вектора развития литературы, ее тематизации и инструмента ее выражения – языка. Время монгольского правления отмечено расцветом ираноязычной исторической культуры.4 Важнейшим направлением развития О соперничестве за возможность покровительства ал-Каабе см.: Melville Ch. The Year of the Elephant Mamluk-Mongol Rivalry in the Hejaz in the reign of Abu Sa’id (1317-1335) // Studia Iranica, vol XX, fasc. 12, 1992, pp. 197-214. 2 Додхудоева Л. К вопросу о роли архетипов и мифотехнологии в конструировании социальной реальности // Додхудоева Л. Материалы по социально–политической истории Центральной Азии.VIII – нач. XVI вв. Душанбе, 2011. С. 633–634. 3 Этот вопрос рассмотрен в целом ряде работ М. Субтельны. Subtelny M.E. Art and Politics in early 16th century Central Asia // Central Asian Journal, vol. 27. No. 1-2, Wiesbaden; 1983, pp. 119147; idem. Socioeconomic Bases of cultural patronage under the Later Timurids // Middle Eastern Studies, 1988, vol. 20, pp. 479–505; idem. The Sunni Revival under Shah-Rukh and its promoters: A Study of the connection between ideology and higher learning in Timurid Iran // Proceedings of the 27th meeting of Haneda Memorial Hall. Symposium on 93 Central Asia and Iran. August, 30, 1993, Kyoto, pp. 14-23; Le Monde est un Jardin. Aspects des l’Histoire culturelle de l’Iran Medieval. Paris, 2002. 4 Spuler В. The Evolution of Persian Historiography // Historians of the Middle East, eds. B. Lewis and P.M. Holt. London, 1962, pp. 127- 131. 1 301 историографии на фарси становится составление универсальных историй. По существу их появление стало одним из ответов на вызовы непростого настоящего, оказав огромное воздействие на закрепление матрицы построения и осмысления исторического материала, теперь уже не только на арабском зыке, но и на фарси.1 Симптоматично, что начальный, «стартовый элемент» универсальных историй – первочеловек, Адам – традиционно «закреплен» во всех сочинениях как начало всех начал, «открывающий» череду пассионариев, определивших облик мусульманской цивилизации. Далее следуют имена мифологические, зафиксированные в коллективной памяти, и, конечно, если говорить об общеиранской духовной традиции, в «Шахнаме». Постепенно в эту «цепь» вводятся личности, историчность которых подтверждена реальными источниками, свидетельствами очевидцев. Важнейшим новым элементом традиции универсальных историй становится тенденция «вплетения» в общность мусульманских народов и известных культурных героев представителей новых этнических групп и новой правящей элиты. Так история пришлых народов закрепляется в коллективной памяти мусульман, становясь неотъемлемой частью общего культурного наследия, так историк со-формирует мир, а фигура патрона проекта написания новой общемусульманской истории вырастает в «повелителя весьма гибкого прошлого» (Б. Гене), представлявшего единый поток времени. Анализируя феномен появления целого ряда универсальных историй как важного направления в ираноязычной историографии периода правления монголов, Ч. Мелвиль выделяет две основных причины этого явления. Первая, по его мнению, была связана с тем, что правящая монгольская элита воспринимала свое правление как имперское и хорошо осознавала факт управления территориями, известными как очаги древнейших цивилизаций (Китай, Иранское плато). Это заставляло династов стремиться «удерживать планку» Подробно рассмотрены в серии блистательных работ проф. Ч. Мельвиля. См. Melville Ch. Historiography. IV. Mongol Period // www.Encyclopeadia Iranica. Last Updated: March 22, 2012. Idem. From Adam to Abaqa … 1 302 не только в политической, но и интеллектуальной сфере и демонстрировать свое соответствие имперскому статусу правителей древних центров письменной культуры, в иранском варианте – прославленных Сасанидов.1 Добавим, что этот феномен сказался, в частности, на покровительстве созданию уникальных по художественным свойствам списков «Шахнаме». Так, «проект» выполнения роскошной рукописи этого знакового сочинения при дворе Ильханидов в 1333 был задуман и воспринимался как выражение принятия культурной матрицы Иранзамина, полноценной «встроенности в сознание» монгольской династии «царства» архетипов, воссозданных в «Шахнаме», став весомым доказательством права на власть в регионе.2 На вторую причину указал Ш. Мескуб, отметив, что заинтересованность монгольских правителей в создании исторических произведений была частично связана с желанием сохранить и отстоять собственную идентичность в условиях риска быть поглощенными культурой народов, на территорию проживания которых они вторглись.3 Идея защиты собственного культурного наследия служила стимулом и для фиксации истории народов, живших на этих землях до вторжения монголов. Эта тема была близка местным интеллектуалам, пережившим огромные моральные потери. Таким образом, потребность в составлении всемирных историй ощущалась представителями всех слоев общества и всех этнических общностей, отвечая их интересам. Это был своеобразный ответ на вызовы настоящего, которое, опираясь на прошлое, по своей сути было обращено в будущее. Идея следования за прошлым, но непременно в понимании восхождения на более высокую ступень – важнейший из архетипов исламской матрицы, наделенный особой жизненной окрашенностью и специфической динамикой. На протяжении всей истории ислама он остается бессознательной праформой, принадлежащей унаследованной психической структуре, вследствие чего может Melville Ch. Historiography. IV. Mongol Period … Додхудоева Л. К вопросу о роли архетипов и мифотехнологии… С. 635-636. 3 Melville Ch. Historiography. IV. Mongol Period … 1 2 303 спонтанно актуализироваться в любых сферах человеческой деятельности и в любое время. Так в исламской традиции воссоздается траектория возвращения к онтологическому источнику организационных структур, имеющему метафизическую основу. Возможность инкорпорирования практически любого политического деятеля и этническую общность в общую мусульманскую Традицию придавала универсальное измерение исторической эволюции, создавала впечатление совместного присутствия, события, и, безусловно, являлась инструментом легитимации верховных политических деятелей после акта деконструкции старой социальной реальности. В определенной мере в этом можно видеть и попытку гармонизировать отношения внутри социума, испытавшего мощный деструктивный шок, выстроить на этом фундаменте новую социальную реальность. Так происходила «легализация» такой классификации образцов/персоналий великого прошлого, которая наилучшим образом могла ответить на вызовы текущей религиозно-политической жизни, утверждая непрерывность исторической традиции при безусловно происходившем смещении смысловых оттенков. Благодаря этим приемам сакральная антропология не отрывалась от исторической. Более того, именно она подтверждала «весомость» и легитимность современных авторам персоналий и служила пропаганде новых политических программ.1 Символизируя бесконечность исторического процесса, Традиция, актуализируя важнейшие архетипы, воплощалась в универсальной истории как в своего рода «Большом нарративе», и в этом случае выступала как обращенная в будущее метаисторическая реалия единых коллективной памяти и культурного капитала. Утверждение о том, что «социумом управляет история написанная» (Б. Гене) выявляет универсальную значимость книги в средневековом сознании. В разряд излюбленных жанров ираноязычной историографии Интересно в этой связи замечание известного исследователя исторической культуры западно-европейской средневековья Б. Гене, указывавшего, что особенность средневековой пропаганды в том, «что она очень часто обосновывала свои аргументы прошлым. В мире, где прошлое было наилучшим оправданием настоящего, было естественно, что история была наилучшим аргументом пропаганды, наилучшей опорой власти». Гене Б. История и историческая культура средневекового Запада. Москва, 2002. С. 378. 1 304 этого периода вышли и истории династий местного происхождения (Музаффаридов, Сарбадаров, Джалайиридов, Куртов), появлявшихся на землях угасавшего государства Ильханидов на фоне бурной фрагментации политической сферы. В стремлении доказать легитимность своих претензий каждой из политических групп, представлявших соперничавшие альтернативные центры власти, приходилось демонстрировать свое соответствие классической Традиции, важнейшему социально–политическому понятию ‘адл, символизирующему в классическом исламе, прежде всего, следование установленному порядку.1 При этом всячески подчеркивалась преемственность традициям прославленных династий прошлого, в частности через наделение современных авторам династов титулами и лакабами, восходящими к эпохе Сасанидов, или, к примеру, хронологически более близких Гуридов.2 Обогащали историческую культуру периода правления монголов и истории городов, сыгравших большую роль в восстановлении культурного потенциала региона после вторжения монголов, и жития святых, и традиционные сочинения по «сакральной топографии». Эти произведения дополняли друг друга, закрепляя в памяти биографии подвижников веры прошлых эпох. Следует, однако, отметить, что и в этот период разнообразие форм и приемов исторических сочинений на фарси проявилось преимущественно лишь в западной части расселения ираноязычных народов. Специально занимавшийся этим вопросом американский ученый Дж.Вудз отмечает: «Изучение политического, экономического и культурного развития Чагатаидского удельного ханства в Мавераннахре и Моголистане (Йеди Су и Восточный Туркестан) с момента смерти Чингиз – хана в 624/1227 г. вплоть до утверждения независимой власти Тимура затруднено серьезными проблемами, связанными с освещением этих вопросов в источниках. Бедность и фрагментарный характер местных письменных источников, содержащих в значительной мере небогатый свод нумизматических, эпиграфических и архивных данных, – главная в ряду этих проблем. Додхудоева Л. Политическое измерение концепции «ал-адл» в классическом исламе (в печати). 2 Dodkhudoeva L. Translating and copying in pre-Timurid Heкat ... 1 305 Следовательно, в отличие от соседнего государства Ильханов в Иране, Чагатайское ханство не обладало утвердившейся традицией нарративной дворцовой историографии на фарси, представленной сочинениями Джувейни (ум. 681/1283), Рашид ад-дина (ум. 718/1318 г.) и Вассафа (728/1328 гг.). Вследствие этого первый век истории Чагатаидов может быть восстановлен лишь в самых общих чертах, главным образом, по источникам, созданным вне самого государства; наиболее важными из них являются упомянутые ильханидские хроники».1 По признанию ученых, действия монголов создали серьезные предпосылки дальнейшего развития Ирана как централизованного национального государства, в полной мере реализованных спустя два столетия, в период правления Сафавидов.2 Они же предопределили дальнейшую судьбу Центральной Азии, социально–политическое положение которой в XVI в. поразительно напоминало ситуацию, сложившуюся в ней в канун арабского завоевания.3 Следующий, тимуридский период занимает особое место в истории Востока, как время наиболее полного расцвета мусульманской культуры. Количество даже дошедших до нас трудов по истории всего «Дар ул-ислама», отдельных городов и династий, агиографической литературы потрясает4. Однако не менее впечатляющим признается тот факт, что и на данном историческом этапе все крупные исторические работы как универсального, так и локального характера создаются вне Мавераннахра, центра империи, Woods J. D. The Rise of Timurid Historiography // Journal of Near Eastern Studies.Vol. 46. № 2, 1987, p. 81. 2 Melville Ch. Historiography. IV. Mongol Period … 3 Мавераннахр был разбит на несколько мелких, зачастую враждебных друг другу ханств–княжеств, развивавшихся, если не полностью автономно, то, по меньшей мере, мало связанных в своем развитии. В Западном Иране шли активные процессы формирования строго централизованного государства с максимально выраженной для ислама тенденцией структурирования религиозного сословия, что в целом перекликается с религиозно–политической ситуацией, существовавшей здесь в домусульманский период. Восточный Иран, и прежде всего, некогда поражавший интенсивным развитием Хорасан, постепенно терял свое значение экономического и культурного центра. Додхудоева Л. Сложение принципов легитимации верховной политической власти в Мавераннахре постсаманидского периода, (в печати). 4 Szuppe M. Historiography V. Timurid period //www. Encyclopeadia Iranica. Originally Published: December 15, 2003, last updated: March 22, 2012. 1 306 созданной Тимуром.1 Судя по сохранившимся источникам, как верно отмечает Ю.Э. Брегель, собственная историографическая традиция на фарси, создается в Мавераннахре в начале X/XVI в., в период правления здесь Шибанидов. Инициатива принадлежала самому Шейбани– хану, который счел необходимым начать составлять не только дворцовые хроники, но и всемирную историю в подражание тем, что были созданы при дворах Ильханов и Тимуридов. Известны попытки создавать исторические произведения на чагатайском языке;2 однако они получили развитие практически лишь в значительно более тюркизованном Хорезме.3 Шибаниды ощущали настоятельную необходимость в позиционирование себя в качестве легитимных правителей региона и гарантов сохранения мусульманской духовной традиции. И вновь, как и ранее в период установления власти кочевой монгольской военной элиты над превосходящими их в культурном отношении народами, населявшими регион, новой кочевой династии потребовалось вписать себя в более широкий исторический контекст. Эта цель могла быть достигнута только при включении исторических работ, прославлявших династию, в сложившуюся общемусульманскую книжную культуру, в пространстве которой роль lingua franca выполнял фарси. Вызовом первостепенной важности, настоятельно требовавшим четкого идеологического обоснования, явился принцип размежевания Западного Ирана и Мавераннахра, «разорвавшего» великую тимуридскую империю.4 Этот принцип воплощал сакральную природу власти, выражаемую, как правило, в религиозной Woods J.D. The Rise of Timurid Historiography …; Bregel Yu. Historiography. XII. Central Asia ... Считается, что к рубежу XV–XVI вв. на тюрки писалось 10% поэтических произведений при дворе Хусайна Байкара: Lentz T. W., Lowry G. Timur and the Princely Vision. Washington, 1989, р. 271. Вопросы двуязычия и представленности обеих традиций в культурной жизни позднетимуридского Герата: Szuppe M. 1) Entre Timourides, Uzbeks et Safavides ... 2) The Female Intellectual Millieu in Timurid and Post-Timurid Herat: Faxri Heravi’s Biography of Poetesses, Javaher al-’ajayeb // Opera Minora. N. s. Anno XV (76), 1996.Vol. 2, pp. 119-138. 3 Bregel Yu. Historiography XII. Central Asia … 4 Szuppe M. Le Khorasan aux XIV – XVI siecles: La literature savante comme expression de l’Unite avec la Transoxiane // La Persia E L’Asia Centrale Da Alessandro al X Secolo. Roma. Atti DEI Convegni Lincei. 127, pp. 149-164. 1 2 307 символической системе. Таким принципом стала провозглашенная в качестве идеологического лозунга противоборствующих сторон принадлежность к различным направлениям ислама; Шибаниды объявили о своей приверженности суннизму, Сафавиды – шиизму. Как и во многие другие поворотные моменты истории ислама различие в символике духовной практики использовалось как инструмент разделения на конфессии внутри единой религии; этот идеологический символизм определял притязания политических групп.1 Необходимость приведения весомых доказательств в пользу приверженности единственно правильному направлению ислама – суннизму – явилась мощным стимулом для написания новых универсальных историй исламского мира при дворе Шейбани-хана. Становление историографической культуры в период правления Шибанидов проходило под сильнейшим воздействием тимуридских образцов.2 Отличительной особенностью историографии этого периода является тот факт, что четыре из пяти авторов, создавших наиболее крупные произведения, являлись эмигрантами из тимуридского Хорасана.3 Можно с определенной степенью уверенности говорить о том, что и интересующий нас ал-Кашмири также был носителем великих Об этом явлении весьма точно высказался Азиз Эсмаил; отмечая отличие символизма религии как духовной системы и символики религии, выступающей в качестве идеологии. Если в первом случае подразумевается открытость и способность к восприятию множественности значений, то во втором – сама система взглядов приобретает закрытый характер, а символика превращается в догму. Esmail A. Introduction // Intellectual Traditions in Islam. London, New York, p. 11; МакЧесни также видит в этом феномене скорее ярко выраженный политиче� ский принцип, чем «некое непреложное теологическое решение, принятое на основании существовавших различий в религиозной практике». McChesney R.D. “Barrier of Heterodoxy?”: Rethinking the Ties Between Iran and Central Asia in the 17th Century // Safavid Persia. The History and Policy of an Islamic Society / Ed. by Ch. Melville. London; New York, 1996, р. 235; М. Аркун считает, что в таких обстоятельствах социальные группы разбиваются на категории по политическому и религиозному принципу, но разделительная линия, религиозная в принципе, является де факто политической. Arkoun М. The Unthought in Contemporary Islamic … р. 90. 2 Subtelny M.E. Timurid Legacy Reaffirmation and a Reassessment // Cahiers d’Asie Centrale– Tachkent; Aix-au-Provence, 1997, No. 3-4, p. 10-19; Porter Y. Le kitab-khana de ‘Abd al’Aziz Khan (1645 – 1680) et le mecenat de la peinture a Boukhara // Cahiers d’Asie Centrale-Tachkent; Aixau-Provence, 1999, No. 7, pp. 117-129; Акимушкин О.Ф. Библиотека Шибанидов в Бухаре XVI в. // Акимушкин О.Ф. Средневековый Иран. Культура. История. Филология. С–Пб., 2004. С. 368-382. 3 Bregel Yu. Historiography XII. Central Asia … 1 308 традиций книжной культуры, сформированной вне Бухары. Его нисба и сведения о приезде его из Кашмира дают основание предположить, что становление Бадр ад-Дина как интеллектуала проходило в сфере влияния культуры Великих моголов (932–1275/1626–1857), истоки которой восходят к духовной традиции Тимуридов.1 И такую возможность нельзя считать уникальной. Согласно подсчетам ученых, четыре из семи ираноязычных универсальных историй, включавших в орбиту своих интересов историю среднеазиатских земель, были написаны либо непосредственно в Индии, либо авторами, долгое время жившими в ней. При этом отмечается, что наиболее сильное влияние на развитие жанра всеобщих историй в регионе оказал скорее «Равзат ул-сафа» Мирхонда, чем «Хабиб ассийар» Хандамира.2 Продвижение Шибанидов явилось второй, более разрушительной, чем нашествие монголов, волной номадизации региона, которая, нанесла громадный урон развитию городской инфраструктуры, ремесел и торговли.3 Неудивительно, что предприняв огромные усилия для объединения земель, совершив тем самым акт созидания после значительных разрушений,4 Шейбани-хан выступил патроном новой историографической традиции. ‘Абдаллах-хан б. Искандар (991-1006/1583-98) стал вторым героем всеобщей истории из династии Шибанидов. Считается, что сам ‘Абдаллах-хан не был Додхудоева Л. Художественная культура книги Средней Азии и Индии 16–19вв. Душанбе, 2001. 2 Bregel Yu. Historiography XII. Central Asia … 3 Так, Мукминова Р.Г. пишет: «ремесленное население составляло не более 20-25% взрослого мужского населения городов. Процент ремесленников в общем профессиональном составе города составлял около 5%, и соответственно доля прибавочного продукта ремесленников играла ничтожную роль в экономическомбалансе общества». Самарканд так и не смог достичь уровня домонгольского развития вплоть до XIX в.; Ташкент конца XVI в. по уровню своего развития был отброшен далеко назад от показателей его развития на рубеже XV–XVI столетий. Мукминова Р.Г. Социальная дифференциация населения городов Узбекистана. Конец XV–XVI вв. Ташкент, 1986. 4 Из важнейших мер по формированию сильного государства, предпринятых Шейбани-ханом, особое значение имела поэтапная денежная реформа, начатая 1505 г. Davidovich, E. Central Asia // History of Civilizations of Central Asia. The Age of Achievement: A. D. 750 to the end of the fifteenth century. UNESCO, Vol IV. Ed. by M. S. Asimov and C. E. Bosworth. Paris, 1998, part 1, pp. 391-412. 1 309 непосредственным заказчиком и патроном проекта всемирной истории «Русул-нама», выполненного ал-Кашмири. Завершающая часть этого капитального труда – «Зафар-нама» – была завершена в 1001/1593 и посвящалась истории его правления. Уже самое название произведения высвечивало самую яркую черту правления ‘Aбдуллах – хана, известного своими победоносными военными кампаниями, благодаря которым территория владений Шибанидов достигла максимальных размеров. Некоторые особенности душанбинской рукописи дают основание предполагать, что список готовился к подношению самому хану. Произведение это внушительного объема – 597 л., состоит из предисловия, 56 глав (хама); оно содержит не только подробные биографические сведения и о самом хане, но приводит и некоторые данные о его сыне и приемнике ‘Aбд ал-Мумине. Принимая во внимание дальнейшую судьбу Шибанидов, короткое правление Пира – Мухаммада II и последующий раздел на различные ветви, можно сказать, что поэма содержит информацию о «начале конца» государства, созданного Шейбани-ханом в Мавераннахре и его распаде на ряд малых, часто враждебных другу другу владений. В предисловии к «Зафар-нама», ал-Кашмири сделал краткий экскурс в общемусульманскую историю, особо отметив произведения, на которые он опирался при написании своего труда,1 подчеркивая при этом, что все четырехчастное сочинение «Русулнама» было создано в подражание «Искандар-нама» Низами. «Проект» всемирной истории «Русул-нама» ал-Кашмири отвечал, с одной стороны, всем требованиям конкретного исторического момента, а, с другой, был выполнен в полном соответствии с утвердившейся традицией составления универсальных историй. Считается, что интерес к мусульманской всеобщей истории возобладал в исторических работах, созданных в регионе, только к концу XI/XVII столетия, а с 1830 гг. вектор развития историографической традиции меняется, основным фокусом интересов становятся локальные истории. Однако с этого времени Отметим лишь «Тарих-и Рашиди» Мирзы Хайдара, «Тарих-и Джахан-гушаи» (Джувайни), «Тарих-и Йамини» Байхаки», «Тарих-и гузида» Хамдаллаха Муставфи Казвини, «Гулистан» Са’ди и проч. 1 310 превалировали не столько хроники деяний отдельных региональных ханов, сколько биографические работы, основанные на поэтических антологиях, и описания могил религиозных деятелей. Новый всплеск интереса к истории внешнего мира, по мнению А. фон Кюгельген, в частности истории Оттоманской и Российской империй проявляется после 1868г., в чем нельзя не видеть влияния политических событий, а именно переход под протекторат России.1 Новые вызовы заставляли искать новые ответы, осознанно и энергично пользуясь услугами историков. Ибо «в мире, который не принимал нового, прошлое всегда призывалось в оправдание настоящего». 2 Аnna von Kügelgen. Bukhara VIII. Historiography of the Khanate, 1500–1920 //www. Encyclopeadia Iranica. Historiography. Originally published on July 15, 2009. 2 Гене Б. История и историческая культура … С. 392. 1 311 АҲМАД ЯССАВИЙ МОЗОРИ ВАҚФ ХЎЖАЛИГИ БОШҚАРУВИГА ДОИР (А.Л. КУН ШАХСИЙ АРХИВИДАГИ ҲУЖЖАТЛАР ТАҲЛИЛИ) Ўктам Султонов XIX асрнинг 90-йиллар ўрталарида туркистонлик бир гуруҳ шайхлар Сирдарё вилояти бошқармасига Амир Темурнинг Аҳмад Яссавий мозорига берган ёрлиғини тақдим қилади. Бундан мақсад ўзларининг мозор вақф мулкларига бўлган эгалигини тиклаш эди.1 XX аср бошида Туркистон шаҳрида бўлган А.Н. Добросмыслов эса Аҳмад Яссавий мозорини ўрганаркан, XIX асрнинг 40 йилларида вақф бошқаруви авлиёнинг укаси Садр ота2 авлодлари қўлидан бошқа бир гуруҳ тарафидан тортиб олингани, икки тараф ўртасида даъвогарлик кураши ҳануз давом этаётгани ҳақида ёзади.3 Бу воқеа авлоддан авлодга ўтиб бугунги кунгача етиб келган. Жумладан, 1994 йилда А. Мўминовнинг суҳбатдоши Алиш бобо Қўқон хонлари даврида Туркистон шаҳрида хожаларнинг шайх ул-ислом, нақиб ва азизлар мансабларига эгалик қилувчи хонадони устунликка эришиб, ўзларини Аҳмад Яссавий қизи Гавҳар онага уйланган Сулаймон валийнинг авлоди деб маълум қилганини сўзлаб беради.4 Юқоридаги қисқа маълумотлардан Аҳмад Яссавий мозори назоратини салкам тўрт юз йил ўз қўлида ушлаб келган Садр ота авлодларидан устунликка эришган бу хонадон ўзининг келиб чиқишини қандай қонунийлаштирди деган савол туғилади. Мазкур мақолада шу каби саволларга жавоб қидиришга ҳаракат қилдик. Бунга 2010 йилда Герда Хенкел фонди ҳомийлигида Санкт-Петербург шаҳрига қилган илмий сафаримиз вақтида қўлимизга тушган А.Л. Туркестанский кружок любителей Археологии. 2-й год (11 дек. 1896 г. – 11 дек. 1897 г.). Ташкент, 1897. С. 1-3. 2 Садр ота – Садрхожа, Садршайх, Садриддиншайх. Аҳмад Яссавийнинг Хилватишайх лақаби билан машҳур бўлган укаси. 3 Добросмыслов А.Н. Города Сыръ-Дарьинской области. Казалинск, Первоск, Туркестан, Аулие–ата и Чимкент. Ташкент: Эл.-пар. Типо-лит. О.А.Порцева, 1912. С. 148-150. 4 Muminov A. Veneration of Holy Sites of the Mid-Sirdar’ya Valley: Continuity and Transformation // Muslim Culture in Russia and Central Asia from the 18th to the Early 20th Centuries. Vol.1. Islam� kundliche Untersuchungen. Band 200. Berlin: Klaus Schwarz Verlag, 1996, p. 366. 1 312 Кун (1840-1888)1 шахсий фондида сақланаётган ҳужжатлар туртки бўлди. Аҳмад Яссавий мозори ҳужжатлари тадқиқига келсак, уларнинг илмий муомалага киритилиши Н.П. Остроумовнинг Туркистон археология ҳаваскорлари тўгарагининг 1897 йил 29 августдаги мажлисида Амир Темурнинг Аҳмад Яссавий мозорига берган ёрлиғи ҳақидаги маърузаси билан бошланган.2 Унда маърузачи Амир Темурга тегишли ҳужжатларни йиғиб ўрганиш ҳам илмий, ҳам ўлкада олиб борилаётган вақф ишларида амалий натижа беришини таъкидлаб, барча вилоят маҳкамаларидан бундай ҳужжатлар чиққан тақдирда тўгарак аъзоларига маълум қилишини сўрайди.3 Жамоатчиликни ҳужжат мазмуни билан яқиндан таништириш учун кейинги йил унинг матни ҳам чоп этилди.4 Бир оз вақт ўтиб янада кўпроқ одамлар эътиборини тортиш учун А.А. Диваев томонидан “Туркестанские ведомости” газетасининг 1901 йил 39 ва 41-сонларида қайтада эълон қилинди.5 1912 йилда А.Н. Добросмыслов ўз китобида ёрлиқнинг русча таржимасини ҳам чоп қилди.6 А.А. Диваев мақоласи қозоқ ва рус тилларида 2006 йилда Туркистонда қайта нашр қилинди.7 Аҳмад Яссавий мозори ҳужжатлари билан боғлиқ муҳим янгилик бу 1974-1975 йилларда Туркистон шаҳри ва унинг яқинидаги Отабой қишлоғидан топилган янги ҳужжатлар коллекциясининг топилиши бўлди.8 Топилма ҳақидаги илк нашрга қараганда, у XVIII аср охири Воднева О.А. А.Л. Кун как историограф и этнограф (по материалам Архива востоковедов Института восточных рукописей РАН) // XXVI-Международная конференция «Источникове� дение и историография стран Азии и Африки». Санкт-Петербург, 2011. С. 107-108. 2 Аҳмад Яссавий мозори ва авлодлари масаласи ҳақида батафсил қаранг: DeWeese Devin. The Politics of sacred Lineages in 19th Century Central Asia: Descent Groups Linked to Khwaja Ahmad Yasavi in shrine Documents and Genealogocal Charters // International of Middle East Studies, 1999. Vol. 31. № 4, pp. 507-530; DeWeese Devin. Sacred Places and “Public” Narratives: The Schrine of Ahmad Yasavī in Hagiographical Traditions of the Yasavī Sūfī Order, 16th -17th Centuries // The Muslim World. 2000. 90, 3/4б pp. 353-376. 3 Туркестанский кружок любителей Археологии. 2–й год ... С. 1-3. 4 Туркестанский кружок любителей Археологии. 3–й год (11 дек. 1897 г. - 11 дек. 1898 г.). Ташкент, 1897-1898. С. 75-80. 5 Диваев А.А. Жалованная грамота, данная Тимуром Туркестанской мечети Азрета Ясави: Пер. с перс. А.А.Диваев // Туркестанские ведомости. 1901. № 39. С.41. 6 Добросмыслов А.Н. Города Сыръ-Дарьинской области ... С. 141-147. 7 Ахмет Ясауидiң Туркiстандағы құтхана мешiтiне Вакуф. Туркiстан, 2006. 16 б. 8 Кумеков Б.Е., Настич В.Н., Шуховцов В.К. Письменные документы из Южного Казахстана (Предварительное сообщение) // Вестник АН КазССР. 1977. № 8. С. 70-73. Ўз ўрнида ушбу 1 313 XX аср бошларига мансуб бўлган 1000 дан ортик ҳужжатни ўз ичига олади. Кейинчалик, В.К. Шуховцев ушбу тўпламдаги XIX асрга мансуб 10 та ҳужжат расми ва рус тилига таржимасини эълон қилди.1 Ҳужжатлар мазмунига қараганда, улар Туркистондаги нақиб, шайх ул-ислом ва азизлар мансаби эгаларига тегишли. Бизга маълум бўлишича, ҳозирда ҳужжатларнинг барчаси Олмаота шаҳрида истиқомат қилаётган В.К. Шуховцев қўлида сақланади.2 Афсуски бу ҳужжатлар билан яқиндан танишишнинг имкони бўлмади. Кун коллекцияси Бугунги кунда А.Л. Куннинг ҳаёти ва фаолиятига оид ҳужжатлар Санкт-Петербургда, Шарқ қўлёзмалари институтидаги шахсий архивида сақланади. 33-рақам остидаги мазкур жамғармада 300 дан ортиқ йиғма жилд мавжуд бўлиб, уларнинг аксарияти А.Л. Кун тарафидан йиғилган Марказий Осиё халқлари ижтимоий-иқтисодий тарихи ҳамда этнографиясига оид материаллардан иборат. Аҳмад Яссавий мозорига тегишли ҳужжатлар асосан 175-йиғма жилддан (96 бет), 1 та ҳужжат эса 174-йиғма жилддан (1 бет) ўрин олган.3 Туркистон уезд бошлиғининг А.Л. Кун номига ёзилган 1872 йил 15 июндаги 1172-сонли хатига қараганда, нусха олиш Раҳматуллохожа нақиб, Шарифхожа азизлар ҳамда Насруллохожа шайх ул-ислом қўлидаги ҳужжатлар асосида амалга оширилган.4 Кимдан қанча ҳужжат кўчирилганига келсак, Насруллохожа шайх ул-ислом ўзидан 21 та ёрлиқ, 2 та ривоят, 1 та хатти иқрор, 1 та вақфнома ва 1 шажара кўчириб олинганини тасдиқлаб муҳр босиб берган.5 Раҳматуллохожа нақибдан эса 18 та ёрлиқ, 2 та вақфнома, 1 та хатти иқрор, 1 та шажара кўчирилгани ҳақида икки жойда қайд мавжуд.6 Аммо Шарифхожа нашр ҳақида маълумот берган А. Мўминовга ўз миннатдорчилигимни билдираман. 1 Шуховцев В.К. Письменные документы из города Туркестана // Казахстан в эпоху феодализма (Проблемы этнополитической истории). Алма-Ата, 1981. С. 164 -191. 2 Мақолада А.Л.Кун фондидаги ва В.К. Шуховцев қўлидаги ҳужжатлар хусусида гап кетганда, уларни бир биридан фарқлаш учун шартли равишда уларнинг сақланиш жойига қараб “Кун коллекцияси” ва “Олмаота коллекцияси” деб бердик. 3 Личный архив А.Л. Куна / Архив востоковедов. АН РФ Институт Восточных рукописей/ Санкт-Петербург. Ф. 33, оп. 1, д. 174, 175. 4 Личный архив А.Л. Куна, д. 175, л.1. 5 Личный архив А.Л. Куна, д. 175, л. 94 об. 6 Личный архив А.Л. Куна, д. 175, лл. 22, 37. 314 азизлардан кўчирилган ҳужжатлар ёрлиқлар, вақфнома ва шажара деб умумий айтилган, сони кўрсатилмаган.1 Ҳужжатлар мазмунидан келиб чиқиб ҳисоблашимизча тўпламда форс ва ўзбек тилларидаги жами 77 та ҳужжатнинг кўчирмаси ўрин олган бўлиб, Олмаота коллекциясидагидан анча кам. Сабаби мозорга тегишли барча хужжатлардан эмас, муҳим деб топилганларидан нусха олинган. Қолаверса, 1872 йилдан кейин ҳам ҳужжатлар сони ортиб борган. Кўчирмаларда уларга босилган муҳр эгалари исмлари келтирилиб, тўғрилиги ҳамда аслияти билан солиштирилгани ҳақида Қулаҳмадхожа аълам Ҳолмуҳаммадшайх азизлар ўғли ва Туркистон шаҳри оқсақоли Шермуҳаммад мингбоши Мулло Боймуҳаммад ўғли муҳрлари босилган. Айрим варақларда ҳужжатларнинг кўчирилиш санаси кўрсатилган. Охирги варақда кўрсатилишича, кўчириш ишлари 1872 йил 20 майда тугатилиб дафтар шаклида тикилиб муҳрлар босилган. Кун коллекциясидаги ҳужжатлар таркиби ҳақида кенгроқ тасаввурга эга бўлиш учун қуйида ҳужжатлар мазмунига қисқача тўхталиб ўтамиз. Ёрлиқлар. Олмаота коллекциясида ҳукмдор ва ҳокимларга тегишли 30 та ёрлиқ борлиги айтилади. Кун коллекциясида эса бу турдаги ҳужжатлар тахминан 1 та чала кўчирилгани билан бирга 60 тани (улар матнда ёрлиқ, нишон, иноятнома шаклида тилга олинган) ташкил этади. Энг қадимгиси 938/1531-32 йилда шайбоний Абу Саъидхон (1531-1534) тарафидан, энг охирги 2 та ҳужжат 1280 йил рабиъ ул-аввалда (1863 йил авг.-сент.) Қўқон хони Султон Сайидхон (1863–1865) ва унинг вазири Алимқули амирлашкар тарафидан берилган. Насабномалар. Оламаота коллекциясида насабномалар ҳақида ҳеч қандай маълумот йўқ. Кун коллекциясида Аҳмад Яссавийнинг XIX асрда яшаб ўтган авлодларининг туркий ва форсий тиллардаги 5 та насабномасидан копия мавжуд. Улардан учтасида воқеалар Одам ота авлодлари, Исҳоқбоб фаолияти билан бошланиб, XIX асрда мозор назоратини ўз қўлида ушлаб турган шайх ул-ислом ва нақиб (ўзбек тилида) ҳамда азизлар (форс тилида) шажараси билан 1 Личный архив А.Л. Куна, д. 175, л. 64. 315 тугайди. Раҳматуллохожа нақиб топширгани айтилган 7 варақдан иборат форсий матн Аҳмад Яссавий авлодларининг назмда битилган насабномаси бўлиб, Абдулазиз ибн Каттахўжа қаламига мансуб. “Насабномаи манзума” номи билан аталувчи ушбу насабноманинг бир неча нусхаси таҳрир қилиниб нашр этилган.1 “Бисмиллоҳ” билан бошланган ўзбек тилидаги яна бир насабноманинг охири йўқ. Ривоятлар. Кўчирмалар ҳақидаги айрим қайдларда фақатгина Насруллохожа шайх ул-ислом тасарруфида 2 та ривоят борлиги айтилган. Аммо коллекциясида 3 та ривоят мавжуд. Уларда мозор вақф маъмуриятининг Ўртоқ ва Суйри ариқларидаги вақф ерлардан фойдаланувчи деҳқонлар билан юзага келган зиддиятлар акс этган. Масалан, бир ривоятда Ўртоқ ариғидаги вақф ерлардан фойдалангани эвазига 1/5 миқдорда танобона тўловчи деҳқонларнинг бундан кейин 1/10 миқдорда ушр тўлаш ҳақидаги даъвоси ҳақида сўз боради. Лекин унда Туркистон замини хирожий бўлгани сабаб деҳқонларнинг даъвоси асоссиз экани таъкидланган.2 Ривоятларга босилган муҳрлардаги исмларга қараганда, улар Қўқон хонлиги ва колониал даврга тегишли. Вақфномалар. Тўпламда форс тилидаги 3 та вақф ҳужжати мавжуд. Улардан бири Асадуллошайх ибн Олимшайхнинг Қорачуқдаги3 хонақоҳи вақфномаси бўлиб, унда 822 йил рабиъ улохир санаси кўрсатилган (бу ҳақда кейинроқ тўхталамиз). Қолган иккита вақфнома Тошкент ҳокимлари Азиз парвоначи (1263 йил ражаб/1847 йил июнь-июль) ҳамда Нормуҳаммад қушбеги (1269 йил зулҳижжа/1853 йил сент.-окт.) тарафидан берилган.4 Исламизация и сакральные родословные в Центральной Азии: Наследие Исхак Баба в нарративной и генеалогической традициях / Генеалогические грамоты и сакральные семейства XIX-XXI веков: насаб-нама и группы ходжей, связанных с сакральным сказанием об Исхак Бабе. Составители, перевод на русский язык, комментарии, приложения и указатели: А. Муминов, З. Жандарбек, Д. Рахимджанов, Ш. Зиядов. Ответственные редакторы: А. Муминов, Анке фон Кюгельген, Девин ДиУис, М. Кемпер. Алматы-Берн-Ташкент-Блумингтон, 2008. Том. 2. С. 235-252. 2 Личный архив А.Л. Куна. Д. 175, лл. 53-54; А.К. Гейнсга кўра, ўша вақтда ерлар хирожий, ушрий ва хурри холисга бўлинган. Шундан дарёдан сув ичадиган ерлар хирожий (танобонаси 1/3 ёки 1/5 миқдорида) ва қудуқ ёки булоқлардан сув ичадиган ерлар ушрий (1/10 миқдорида) деб аталган. Қаранг: Гейнс А.К. Управление Ташкентом при Кокандском владычестве // Собрание литературных трудов. СПб, 1898. Том. 2. С. 440. 3 Қорачуқ – XIX-XX аср бошларида Туркистондан 9 версть узоқликдаги қишлоқ. Добросмыслов А.Н. Города Сыръ-Дарьинской области ... С. 110. 4 Личный архив А.Л. Куна, д. 175, лл. 40 об - 41 об, 74 об - 76. 1 316 Бошқа турдаги ҳужжатлар. Коллекцияда ҳар хил мазмундаги 6 та ҳужжат мавжуд. 1271/1854-55 йилда бир гуруҳ кишиларнинг Насруллохожа шайх ул-ислом, Алиакбархожа нақиб ва Шарифхожа азизларнинг Қўқон хони Маллахон (1858-1863) тарафидан Ўртоқ ва Суйри ариқларидаги вақф ерларга мутавалли этиб тайинланишига эътирози ва даъвоси йўқлиги ҳақидаги иқрор хати хонлик даврига оид.1 Қолганлари эса колониал даврга тегишли. 174-йиғма жилдда эса биргина ҳужжат мавжуд бўлиб, унда Туркистон қозиси Баҳоуддинхожанинг уезд (ёки вилоят) ҳокимига Аҳмад Яссавий мозори вақф даромадлари ҳақида берган маълумотномаси ўрин олган.2 Умуман олганда, В.К. Шуховцев қўлида сақланаётган ва Кун коллекциясидаги ҳужжатлар бир бирин тўлдиради, улар ўртасида ўзаро яқинлик, мантиқий давомийлик бор. Шу сабаб Олмаотада сақланаётган ҳужжатлар орасида Кун коллекциясидаги ҳужжатларнинг асл нусхалари ҳам бўлиши мумкин. Нақиб, шайх ул-ислом ва азизлар 1929 йилда Туркистонда бўлган В.А. Гордлевский ушбу уч мансаб эгалари ҳақида қизиқарли маълумотларни тўплаган. Унинг ёзишича, Туркистон ва унинг атрофида ҳар бири алоҳида ариқ ўтказилган қуйидаги 12 та қишлоқ бўлган: Иқон, Чаға, Қўшқўрғон, Бозорлиқарға, Суноқ, Қарноқ, Чубоноқ, Қарсакли, Оранғай, Саврон, Ўртоқ.3 Қишлоқ бошида “ота”нинг авлоди бўлган азизлар турган. У қишлоқ хирожининг бир қисмини Аҳмад Яссавий мозорига етказилишини назорат қилган. Мазкур 12 қишлоқ азизлари Аҳмад Яссавий хонақоҳидаги зикрга етакчилик қилувчи Яссавийнинг қиз авлоди бўлган Туркистон азизларига бўйсунган. Бошқа бир жойда суҳбатдошларидан эшитган маълумотлар асосида Яссавийнинг кизи Хушноз ва куёви Алихожа ота авлодлари эгаллик қилувчи шайхул ислом, азизлар ва нақиб мансабларининг вазифаларига тўхталади. Унга кўра, азизлар мозордаги зикр ишларига, Личный архив А.Л. Куна, д. 175, лл. 67–68. Личный архив А.Л. Куна, ф. 33, оп. 1, д. 174, л. 1. 3 Гордлевский В.А. Ходжа Ахмед Ясеви / Избранные сочинения. Москва, 1962. Том. 3. С. 363364. 1 2 317 нақиб вақф мулклари ва мозорнинг моддий таъминотига, шайх улислом Туркистонда шариатга амал килинишини назорат килган. Улар Туркистон шаҳрининг турли жойларда, азизлар Қумбулоқда, нақиб Қарсаклида, шайх ул-ислом Берчин қишлоғида истиқомат қилган.1 В.А. Гордлевский келтирган фактларга асосланадиган бўлсак, уларнинг субординацияси ўзгариб турган. Масалан, зикр ва хилват вақтида азизлар, хатми қуръон вақтида шайх ул-ислом, вақф билан боғлиқ масалаларда нақиб етакчилик қилган. Кун коллекциясидаги ҳукмдорлар ва ҳокимлар томонидан берилган ёрлиқларга қараганда, ушбу уч мансабни эгаллайдиган шахслар аввал мирасад, судур каби амалларда бўлган. Уларнинг айримлари отаси ёки акаси вафотидан сўнг ўзининг меросий амалига эришган, баъзилар эса ўша амалларида қолиб кетган. Кун коллекциясидаги ёрлиқлар Аҳмад Яссавий мозори бошқарувининг XVI-XIX асрлардаги хусусиятларига ҳам бир оз ойдинлик киритади. Масалан, ўрта асрларда ҳам Туркистон шайх улисломи бир вақтнинг ўзида мозор мутаваллилигига ҳам тайинланган. Бунга Шайбоний Абу Саъидхоннинг 938/1531-32 йилдаги шайх улислом ва мутаваллиликка тайинлаш ҳақидаги (исми тушиб қолган), Абдуллахоннинг (1541-1542) 940 йил 20 шаввол (1534 йил 4 май)даги Мирзо Або Бакршайхни шайх ул-ислом ва мутаваллиликка тайинлаш ҳақидаги ёрлиқларини мисол қилиб келтириш мумкин.2 Шунингдек, XIX аср ёрлиқларида нақиб, шайх ул-ислом ёки азизлар мансабига тайинланган шахсларнинг мозор вақфининг 1/3 қисмига мутавалли сифатида бошқариши белгилаб қўйилган. Аштархонийлардан Имомқулихоннинг (1611-1642) 1021 йилнинг ражаб (1612 йил авг.сент.) ойида Муҳаммадқулишайх, Асадуллошайх, Мўминшайх ва Муҳибиллошайхларни мозор мутаваллиси этиб тайинлаш ҳақидаги, Абдулазизхоннинг (1645-1680) 1059 йил ражаб (1649 йил авг.сент.) ойидаги Отабобушайхни Ўртоқ ва Суйри ариқларидаги вақф ерларининг 1/3 қисмига мутавалли этиб тайинлаш ёрлиқлари бу анъана анча аввал ҳам мавжуд бўлганини кўрсатади.3 Мозор бошқарувининг Садр ота авлодлари қўлидан кетиши А.Н. Гордлевский В.А. Ходжа Ахмед Яссеви ... С. 365. Личный архив А.Л. Куна, д. 175, лл. 82 об - 83, 93-94. 3 Личный архив А.Л. Куна, д. 175, лл. 83 об, 30. 1 2 318 Добросмислов ёзганидек, XIX асрнинг 40 йиллардан эмас анча аввал бошланганга ўхшайди. Чунки, Шарифхожа азизларнинг отаси Беҳбудхожа азизон Қўқон хони Олимхоннинг (1798-1810) Тошкентдаги ноиби сифатида қолдирилган Султонхожанинг 1222/1807-08 йилги иноятномасидаёқ мутавалли этиб тайинланганини кўрамиз. Аслида шажара ва ёрлиқларда келтирилган исмларга қараганда нақиб, шайх ул-ислом ва азизлар мансабини эгаллаган Аҳмад Қорачуқий авлодлари мозор бошқарувида шайбонийлар давридан бошлаб фаол иштирок этиб келган. Қўқон хонлиги даври келиб Аҳмад Яссавий мозори бошқарувига даъвогарлик узил-кесил Аҳмад Қорчуқий авлодлари фойдасига ҳал бўлди. XIX аср ёрлиқлари бизга уч мансаб эгасининг Туркистон шаҳридаги сиёсий ҳокимият ўзгаришлар вақтидаги тақдири ҳақидаги тасаввурларимизни бойитади. Афтидан шаҳардаги ҳокимият ўзгариши Аҳмад Қорачуқий авлодларининг эгаллаб турган мансабларига жиддий ҳавф солмаган. Масалан, Афзалхожа 1219/1804–05 йилда амир Ҳайдар, 1230 йил ражаб (1815 йил июнь)да Умархон тарафидан, Исҳоқхожа эса 1241/1825-26 йилда Муҳаммадалихон, 1258 йил шаъбонда (1842 йил сент.-окт.) амир Насрулло, 1259/1843-44 йил Шералихон томонидан шайх ул-ислом этиб тайинланган. Худди шунингдек, 1263 йил рабиъ ул-аввал (1847 йил фев.-март) Худоёрхон томонидан нақиб этиб тайинланган Алиакбархожа 1275 жумод ул-аввалда (1858 йил янв. - 1859 фев.) Маллахон, 1279 йил сафарда (1862 йил июль-авг.) яна Худоёр, 1280 йил сафар (1863 йил июль-авг.) Султон Сайидхон томонидан ўз мансабига қайта-қайта тайинланаверган. Демак, Бухоро амирлари ва Қўқон хонлари ҳамда уларнинг ноиблари Аҳмад Яссавий авлодларининг мозор бошқарувини ўз қўлига олиш борасидаги курашларига аралашмасликка ҳаракат қилган. Ана шу сабаб Садр ота авлодларининг хонликлар давридаги даъволари эътиборсиз қолдирилган бўлиши мумкин. Садр ота авлодларининг айнан XIX асрнинг 90 йилларида колониал маҳкамаларга мурожаатига келсак, бу ўша вақтда одатий ҳолга айланган эди. Бир сўз билан айтганда бу даврга келиб “авлодлар” ўртасидаги вақф бошқаруви масаласидаги курашлар хонликлар 319 даврига қараганда анча кўпайган эди. Буни Занги отанинг Самарқанд ва Тошкентдаги авлодлари, Шайх Хованд Таҳур, Чотқол тоғидаги Идрис пайғамбар чироқчилари авлодлари ўртасида мутаваллилик мансаби ёки вақф даромадидаги улуш учун кечган рақобатда ҳам кўриш мумкин. Аҳмад Қорачуқий авлодлари Албатта, минтақадаги энг йирик мозорлардан бирига шунчаки даъвогарлик қилишнинг ўзи бўлмайди. Шу сабаб бошқа хожалар каби нақиб, шайх ул-ислом ва азизлар оиласи ҳам ўз шажараларини тузишга муваффақ бўлган. Аҳмад Қорачуқий авлодлари қўлидаги учта таҳрирдаги (нақиб, шайх ул-ислом ва азизлар) шажаралар ҳам бошқа насабномалар каби XIX асрга мансуб ва қисман ўхшаш.1 Аммо уларнинг муҳим жиҳати бу Абу Бакр Сиддиқ (р.а.) сифатида Сулаймон валий насабининг янги талқини, Аҳмад Қорачуқий авлодларининг уч тармоқ бўйича тўлиқ акс этиши ва табиийки уларнинг Аҳмад Яссавийга энг яқин ва муносиб авлод эканлигини кўрсатувчи ўзига хос асослар билан боғлиқ. Аввало Аҳмад Қорачуқийнинг отаси Сулаймон валий ҳақида. XVIII асрнинг 30 йилларида ёзилган “Туҳфат ул-ансоб алавий” асарида Иброҳимшайх (Яссавийнинг отаси) Сайрамдан Туркистонга келган вақтда бу ерда Мусохожа раис ва унинг отаси шайх ва подишоҳ Сулаймонхожа Қорачуқий тилга олинади. Мусохожа Иброҳим отага мурид бўлиб, кейинчалик тушида отасининг ишораси билан ўз қизини Аҳмад Яссавийга никоҳлаб беради.2 Аммо ушбу икки шахс номлари насабномаларга бошқача талқинда кўчди. Масалан, оққўрғон хожалари шажарасига кўра, Сулаймон валий бу Аҳмад Яссавийнинг қизи ва Алихожа отадан туғилган Саъдонхожа исмли кишининг лақаби. Бу ерда Сулаймонхожа валий насаби Садр ота орқали Ҳазрат Алига уланган. Суноқ хожалари шажарасида эса Мазкур шахс хонадони Исҳоқбоб авлодлари насабномаларида тўлиқ ўз аксини топмаган. Аниқроғи, насаб Сулаймон валийнинг ўғли Аҳмад Қорачуқийнинг бошқа ўғли орқали давом этган. Арқуқ таҳририда Аҳмад Яссавийнинг қизи Гавҳари Хуштож ва Сулаймон валийдан туғилган Аҳмадхожа отадан кейинги фарзандлар тилга олинмаган. Қаранг: Исламизация и сакральные родословные в Центральной Азии … С. 114, 278. 2 Хожа Абдураҳим Ҳисорий. Туҳфат ул-ансоб алави. ЎзР ФА ШИ қўлёзма №1459. 273б–274а-варақлар. 1 320 ушбу шахснинг келиб чиқиши халифа Абу Бакр Сиддиққа боғланади (Сулаймон Вали > Хусомиддин Сиғноқий > Абдуллоҳ малик > Қаййум малик > Қайсар малик > Бурҳон малик > Мансур малик > Сулаймон малик > Жобур малик > Шоҳ малик > Мавлуд султон > Каъб > Қосим > Оқ султон > Жабборқули > Абу Қуҳофа > Абу Бакр).1 Нақиб, шайх ул-ислом ва азизлар насабномаларида Сулаймон валий асосий ота аждод қилиб олинган бўлиб, шажарада Абу Бакр Сиддиқ авлоди бўлган Султон Иброҳимга уланган: Хожа Сулаймон Валий > Моҳимшайх (лақаби Пазмон ота ?)> Ҳинду ота > Султон Исҳоқ > Ўғузхон > Бубак ота > Султон Хожа Муҳаммад ота > Султон Иброҳим (лақаби Хожа Рушнойи). Шажарага қараганда, Бубок (ва Султон Абу Бакр) Султон Хожа Муҳаммад ота ва Палоспуш ота лақабли Рум подишоҳининг қизидан, Ҳинду ота (ва Хожа Муҳаммад ота) эса Султон Исҳоқхожа ва Садр отанинг қизидан туғилган.2 Шажара матнида таъкидланишича, “Хожа Рушнойи” лақаби билан машҳур бўлган Султон Иброҳимнинг қабри Намгон (Наманган)дан 1 кунлик йўлда жойлашган Косон номли мавзеда жойлашган. Умуман олганда, Сулаймон валий шажарасининг бундай талқини бошқа манбаларда ҳам бўлса керак. Масалан, Аҳмад Заки–Валидий Тоғоннинг “Машойих-и турк” номли асарга таяниб ёзишича, Аҳмад Яссавийнинг халифаси ва куёви Хожа Сулаймоннинг отасининг исми Бармон ота бўлган. Бу шахс “Девони луғотит турк” асарида Афросиёбнинг (Алп Эр Тўнга) ўғли, боболаридан бирининг исми эса Ўғузхон бўлиб, у хон қизидан туғилган.3 Сулаймон валийнинг бобокалони Адҳам ота – Хожа Рушнойи қабри Фарғонадаги Косон шаҳридалигини қайд қилар экан, бу шахс монихейлик дини вакили бўлганига урғу беради.4 Шунингдек, Сулаймон валий насабномаси Исламизация и сакральные родословные в Центральной Азии ... С. 278-279; Muminov A. Die Qožas. Arabische Geneologien in Kasachstan // Muslim Culture in Russia and Central Asia from the 18th to the Early 20th Centuries. Vol.2. Islamkundliche Untersuchungen. Band 216. Berlin: Klaus Schwarz Verlag, 1998, рр. 200-201. 2 Сулаймон валий аждодлари ва авлодлари шажараси ҳақида азизлар, шайх ул-ислом ҳамда нақиб насабномалари асосида тайёрланган иловадаги жадвалга қаранг. 3 Барман ёки Базмон Афросиёбнинг ўғли, у Йунгу дарёси буйида Барман шаҳрига ҳам асос солган. Махмуд ал-Кашгари. Диван лугат ат-Турк. Перевод, предисловие и комментарии А.М. Ауэзовой. Индексы составлены Р. Эрмерсом. Алматы: Дайк-пресс, 2005. С. 1015. 4 Toğan Z.V. Yeseviliğe dair bazı yeni malumat // 60 Doğum yılı münasebetiyle F. Köprülü armağanı. 1 321 XIX аср бошида ёзилган Амир Сайид Шайх Аҳмад Носириддин ал-Марғинонийнинг “Силсила-йи нисбат-и Амир Сайид Шайх Аҳмад Носириддин ибн Амир Сайид Умар ал-Марғиноний” номли рисолада ҳам ўз аксини топган.1 Асар муаллифининг насаби эса Аҳмад Қорачуқийнинг 7-авлоди Ҳоруншайх ибн Мўминшайхнинг қизи Оиша биби Моҳбегим орқали Аҳмад Яссавийнинг қизи Гавҳари Хуштожга уланади. Аҳмад Қорачуқий кейинги авлодлар эса қуйидагича давом этади: Нақиб: Аҳмадхожа Қорачуқий > Имодшайх > Ҳоруншайх > Отабобошайх > Асадуллошайх > Тулакшайх (катта) > Олимшайх > Тулакшайх (кичик) > Ифтихоршайх > Ҳасаншайх > Чўбонхон > 1. Олимшайх нақиб (2. Ҳорунхон) > (1. Муҳаммад Зуҳурхожа нақиб) 2. Жунайдуллоҳхожа нақиб > 1. Подшоҳхожа нақиб (2. Хонхожа мирасад) > Жунайдуллоҳхожа нақиб; Хонхожа мирасад > Али Акбархожа нақиб > 1. Сайид Абдуллохожа. 2. Раҳматуллохожа нақиб. 2 Шайх ул-ислом: Шайх Ахмад Корачуқий > Имодшайх > Хорунхожа ота > Отабобушайх > Олимшайх > Асадуллошайх > Мўминшайх > Ҳоруншайх > Олимшайх > Исмоилшайх > Мусошайх > Лавлакшайх > Ҳасаншайх > Иброҳимшайх > Усмоншайх > Ифтихоршайх > Маҳмудшайх > Бобошайх > Аҳмадшайх > Мўминшайх > Афзалшайх > Аҳмадшайх > Муҳаммадқулишайх > Анваршайх > Азаматшайх > Афзалшайх > Исҳоқхожа шайхулислом > Насруллохожа шайхулислом.3 Азизлар: Шайх Аҳмад Қорачуқий > Имодшайх > Ҳорунхожа > Отабобушайх > Асадуллошайх > Мўъминшайх > Ҳоруншайх > Олимшайх > Исмоилшайх > Мусошайх > Тулакшайх > Ҳасаншайх Istanbul, 1953, s. 525. 1 Ҳазрат Хожа Сулаймон валий > Султон Пармон ота – Моҳимшайх > Султон Ҳинду ота > Султон Исҳоқ ота > Султон Ўғузхон ота > Султон Бубак ота > Султон Хожа Муҳаммад ота > Султон Иброҳим > Султон Адҳам > Султон Жалолиддин > Султон Сафо > Султон Салим > Султон Абулос > Султон Ҳолид > Султон Валад > Султон Каъб > Султон Муҳаммад Ҳалаб > Султон Абу Бакр > Султон Жалолиддин Румий > > > Абу Бакр Сиддиқ (р.а.). Қаранг: Амир Сайид Шайх Аҳмад Носириддин ал-Марғиноний. Силсила-йи нисбат-и Амир Сайид Шайх Аҳмад Носириддин ибн Амир Сайид Умар ал-Марғиноний. ЎзР ФА ШИ қўлёзмаси, №11290/1, 2а-варақ. 2 Личный архив А.Л. Куна. Д. 175, лл. 11–18. 3 Личный архив А.Л. Куна, д. 175, лл. 71-74. 322 > Иброҳимшайх > Усмоншайх > Ифтихоршайх > Маҳмудшайх > Бобошайх > Аҳмадшайх > Мўъминшайх > Мирзо Миракшайх > Шоҳимшайх > Султонхожа Азизон > Зулфиқорхожа азизон > Беҳбудхожа азизон > Шарифхожа азизон.1 Учала шажарада воқеаларнинг кенг ёки қисқароқ баён қилинганини истисно қилганда катта фарқлар, бир бирига умуман рад қиладиган жойлар йўқ. Уларда тилга олинган айрим шахслар бошқа насабномалар, ҳужжатларда ҳам учраб туради. Масалан, Исҳоқбоб авлодлари насабномасида Сулаймон валий ўғиллари Абдулазиз мавлавий, Зиёвуддин Сиғноқий ва Аҳмад ота Қорачуқий тарзида тилга олинган. Унда келтирилишича, Қорачуқийнинг набираси Дарвишали Сиғноқий Азизоншайх номи билан машҳур бўлиб, унинг авлодлари Яссавий мозоридаги масжидда имомлик қилган.2 Шунингдек, Амир Темур тарафидан Сиғноққа шайх ул-ислом этиб тайинланган Сирожиддиншайх Аҳмад Қорачуқийнинг биродари Зиёвуддиншайхнинг авлоди бўлса керак. Чунки, Зиёвуддиншайх мозори вақфи учун унинг авлодларига берилган 1007/1598-99 ва 1044/1634-35 йилги ҳужжатлардаги Мавлоно Камолиддин, Жунайдшайх, юқорида номи айтилган Сирожиддиншайх исмлари ва насаби азизлар шажарасидаги билан бир хилда.3 Бундан ташқари, Аҳмад Қорачуқий авлодлари шажараларидаги айрим кичик сюжетлар ва исмлар бошқа насабномаларда ҳам учраб туради.4 Аҳмад Қорачуқий авлодлари легитимацияси Юқорида тилга олинган учала шажара эгаларининг нима сабабдан Аҳмад Яссавийнинг укаси Садр отага бевосита, ота тарафдан авлод бўлишдан қочишга урингани ҳозирча қоронғу. Бироқ, улар ҳақиқатан ҳам Садр отага бевосита авлод бўлмаслиги, буни хоҳлаган тақдирда эса Садр ота авлодлари норозилигига учраган бўлиши мумкин. Шу сабабли уларнинг ҳам насаб жиҳатдан, ҳам маънан Аҳмад Яссавийга янада яқинлашишнинг бошқа усулларини қидириши табиий ҳолат. Личный архив А.Л. Куна, д. 175, лл. 51-52. Muminov A. Die Qožas. Arabische Geneologien in Kasachstan ... р. 201. 3 Бартольд В.В. Отчет о командировке в Туркестан / Собр. соч. Том. 8. Москва, 1973. С. 200– 202; Грамоты из Сыгнака // Материалы по истории казахских ханств XV-XVIII веков (Извлечения из персидских и тюркских сочинений). Алма-Ата. Наука, 1969. С. 315-316. 4 Исламизация и сакральные родословные в Центральной Азии ... С. 283, 285 и др. 1 2 323 Масалан, азизлар шажарасида Аҳмад Яссавий Сулаймон валий ва Гавҳари Хуштождан туғилган набирасига Аҳмад деб ўзининг исмини қўйиши, туғилганда оғзига уч марта туфуриб қўйиши, гўдаклигидан унинг тарбиясини ўзининг биродар чеҳлтонларига топшириб ўз назоратига олиши каби сюжетлар орқали Аҳмад Қорачуқий ҳам насабий ҳам маънавий жиҳатдан муносиб меросхўр сифатида гавдалантирилади. Шунингдек, Аҳмад Қорачуқий ота-онаси ва онасининг ота-онаси воситасида бир вақтнинг ўзида Сиддиқий, Алавий ва Умарий нисбаларига эга бўлган. Аҳмад Қорачуқий авлодлари легитимациясининг яна бир асоси Асадуллошайх ибн Олимшайх ибн Отабобушайх ибн Ҳоруншайх ибн Имодшайх ибн Аҳмадхожа отанинг Қорачуқдаги хонақоҳи вақфномасидир. Ушбу вақфноманинг кўчирма нусхасида 822 йил раби ул-охир (1419 йил, апрел-май) санаси кўрсатилган бўлиб, остидан Шоҳруҳ султон, қози ул-қуззот Хусомиддин ҳамда Аблуғозий Турсун Аҳмад Баҳодирхон ибн Суюнчхожахон1 исмлари ёзилган. Кўрсатилган санага асосан Шаҳруҳ султон дейилганда темурий Шоҳруҳ мирзони (1409-1447) тушунишимиз мумкин. Вақфномага кўра, мазкур хонақоҳ биноси Исҳоқбоб томонидан бунёд этилган бўлиб, унинг атрофида эски мадраса, работ ҳамда Аҳмад Қорачуқий мақбараси тилга олинган. Шоҳруҳ мирзонинг Хуросондаги мозорлар ва уларнинг шайхларига муносабати анча яхши ўрганилган.2 Бироқ, Шоҳруҳ мирзо ва Аҳмад Яссавий мозори билан алоқадор тарихий воқеа ёки унинг ҳужжат берилган санада Мовароуннаҳр тарафга келгани номаълум.3 Ҳар ҳолда Амир Темурдан кейин минтақа тарихида энг йирик ҳукмдор номидан вақфноманинг мавжудлигини Амир Темур Садр ота авлодларига берган ёрлиққа жавоб сифатида қабул қилиш мумкин. Чунки, Садр ота авлоди Мир Алишайх ибн Ҳасаншайхнинг Ушбу муҳр вақфномани кейинчалик қайта тасдиқлаш вақтида босилган бўлса керак. Manz B. Power, Politics and Religion in Timurid Iran. Cambridge University Press, 2007. рр. 219-238. 3 Шу сабаб ҳужжатдаги муҳр аслида Мовароуннаҳрда деярли мустақил ҳукмронлик қилган Мирзо Улуғбекка тегишли бўлгани, бироқ кўчирувчилар янглиш тарзда фақат Шоҳруҳ исмини келтирмаганмикан деган тахмин хам ўртага чиқади. Умид қиламизки, бу каби саволларга келгусида ҳужжатнинг асли нусхаси устида ўтказиладиган жиддий изланиш орқали аниқлик киритилади. 1 2 324 Соҳибқирон Амир Темурнинг шахсан ўзидан Хожа Тумаси булоғидан сув олувчи Янгича ариғи ва унга қарашли ерлар ҳамда Хожа Тумаси яқинидаги боғнинг Аҳмад Яссавий мозори фойдасига вақф қилингани ҳақидаги ёрлиқни олиши ушбу хонадон вакилларининг бошқалардан устунлигини таъминлаб берди. Исҳоқбоб авлодлари насабномаларининг Садр отага қараб йўналишига ҳам қайсидир маънода шу ёрлиқ сабаб бўлгани эҳтимолдан ҳоли эмас. Ҳозирда Амир Темур тарафидан берилганига ишора қилувчи бошқа ҳужжатлар ҳам маълум. Улардан бири 806/1403-04 йилда Ардабилдаги Ҳазрат Али авлоди Султон Хожа Алига берилган вақфнома.1 Иккинчиси 780/1378-79 йилда Абу Муслимнинг (ўлд.755) Хоразмдаги авлодларига солиқ ва тўловлардан озод қилиш ҳақидаги,2 учинчиси 803/1400-01 йилда Сирожиддин шайхни Сиғноққа шайх ул-ислом этиб тайинлаш ва Ўрдакент, Қизилтол, Бўзгилўзак ариқларида ер инъом қилгани ҳақида.3 Ўтган вақт давомида билдирилган мулоҳазаларда уларнинг қалбаки эканлиги ҳақидаги фикрлар ҳам кўп. Бироқ, ўша давр муҳитидан келиб чиқиб баҳо берадиган бўлсак, мазкур ҳужжатлар ҳақиқий ёки сохталигидан қатъий назар соҳибларига бир неча аср давомида кўрсатилган мулкларга эгалик қилиш ва ҳокимият алмашинуви вақтларида янгисини олиш учун асос бўла олди. Бир сўз билан айтганда улар қандай ва нима мақсадда тайёрланганига қарамай ўз вазифасини бажара олди. Вақфномада тилга олинган Асадулло шайх насабномаларга қараганда, Раҳматулло хожа нақибнинг 11чи, Насруллохожа шайх ул-исломнинг 22чи, Шарифхожа азизларнинг 20чи аждоди бўлиб, бу уларнинг мозор бошқарувидаги даъвогарлигида муҳим аҳамият касб этган. Вақфноманинг яна бир муҳим нуқтаси бу унда тилга олинган Исҳоқбоб қурдирган хонақоҳдир. Агиографик асарларда Исҳоқбобнинг ҳаждан қайтиб Каъбадаги ҳужрага ўхшатиб қурдирган Сайрамдаги Чубин масжиди ва у ерда қилган ибодатлари Horst H. Timūr und Hōğä ‘Alī. Ein Beitrag zur Geschichte der Safaviden. Wiesbaden, 1958. p. 23-49. 2 Чехович О.Д. Собрание восточных актов Академии Наук Узбекистана // Исторические записки. 1948. Том. 26. С. 308-309; Маннонов Б., Остонова Г., Камолиддин Ш. Амир Темурнинг туркий ёрлиғи. Тошкент, 2005, 49 б. 3 Бартольд В.В. Отчет о командировке в Туркестан ... С. 200; Грамоты из Сыгнака ... С. 315-316. 1 325 рамзийлаштирилган.1 Бу сюжет кейинги даврда Исҳоқбоб авлодлари насабномаларига ҳам кўчган. Вақфномада эса бу бир оз бошқача талқин этилган. Яъни Исҳоқбобнинг Туркистондаги Қорачуқ мавзеида бунёд қилган табаррук хонақоҳи ва у ердаги шайхлик Аҳмад Қорачуқий авлодлари қўлидалиги ҳам уларнинг ўз келиб чиқишини мустаҳкамлашга бўлган бир ишорадир. Шайбонийлар, Аштархонийлар, Манғит ва Минглар сулолалари ҳукмдорлари уларнинг ноиблари ҳамда Қозоқ хонлари тарафидан берилган ёрлиқларда Ўртоқ, Суйри Тўғон, Жубноқ ариқлари вақф эканлигини тасдиқлаш, шайх ул-ислом, нақиб, мирасад ва мутавалли этиб тайинлаш масалалари акс этган. Мазкур ёрлиқлар ўз даврида хонадон вакилларининг мозор бошқаруви масаласидаги даъвогарлигини янада мустаҳкамлашга хизмат қилди. Бироқ, уларда Аҳмад Қорачуқий авлодлари шажарасидаги шахсларнинг тез тез учрайдики, бу келгусида XIX асргача бўлган ёрлиқларнинг қалбаки ёки ҳақиқийлиги масаласида ҳам изланиш олиб боришни тақозо қилади. Юқорида билдирилган мулоҳазаларга хулоса қиладиган бўлсак, Кун коллекциясидаги ҳужжатлар XIX асрда Аҳмад Яссавий мозори ва Туркистон шаҳри маънавий ҳаётини ўз назорати остига олган нақиб, шайх ул-ислом ва азизлар мансабини эгаларига тегишли. Мазкур ҳужжатларда Аҳмад Қорачуқий авлодлари Аҳмад Яссавий мозори бошқарувининг меросхўрлари - Садр ота авлодларига қарши тура олган хонадон сифатида гавдаланади. Шу ўринда бошқарув масаласида Аҳмад Яссавий авлодлари ўртасидаги курашнинг асосий сабаби фақатгина Туркистоннинг Бухоро ва Қўқон ўртасида, ёки Қўқонда ҳукуматнинг қўлдан қўлга ўтиши билан боғлаш учун асослар етарли эмаслигини таъкидлаш лозим. Зеро, ҳаракатлар замирида одатда аввало жамият олдида катта мавқега ва иқтисодий манфаатга эга бўлиш ётади. Шунингдек, Аҳмад Яссавий авлодлари ўртасида курашга маълум маънода XIX асрда бошланган насабномалар тузиш ҳаракатининг салбий оқибатлари ва унинг натижасида насабий субординациянинг издан чиқиши ҳам сабаб бўлган. Хожа Абдураҳим Ҳисорий. Туҳфат ул-ансоб алави. ЎзР ФА ШИ қўлёзма, №1459, 272б-263а-варақлар; Хожа Исҳоқ ибн Исмоил ота. Ҳадиқат ул-орифийн. ЎзР ФА ШИ қўлёзма, №11838, 134б-варақ. 1 326 Умуман олганда, Кун коллекциясидаги ҳужжатлар асл нусха бўлмаса–да, Аҳмад Яссавий мозори вақф бошқаруви, қолаверса, Туркистон ва Сирдарё бўйидаги бошқа шаҳрларда ер–мулк, муносабатлари тарихини ўрганишда муҳим манба бўлиб хизмат қилади. Албатта, бу борадаги изланишларни Олмаотада сақланаётган ҳужжатлар билан муқояса қилган ҳолда олиб бориш мақсадга мувофиқ. 327 Азизлар, шайх ул-ислом ва нақиб шажараси. Али (р.а.) → Муҳаммад Ҳанафия → Абдулфаттоҳ → Абдужалил → Абдужаббор →Абдуқаҳҳор → Абдураҳмон → Исҳоқбоб → Хоруншайх → Юнусшайх → Мусошайх → Исмоилшайх → Ҳасаншайх → Усмоншайх → Умаршайх → Муҳаммадхожа Абу Бакр Сиддиқ (р.а.) → ... → Султон Иброҳим (Хожа Рушнойи) → Султонхожа Муҳаммад → 1. Бубок ота (2. Султон Абу Бакр) → Ўғузхон → Исҳоқхожа → 1. Хожа Муҳаммад ота. 2. Ҳинду ота. Маҳмудшайх Ҳинду ота Мусохожа Моҳимшайх Шайх Умар Боғистоний Иброҳим ота Оишаи Хуштож Тағой бича (Қорасоч она) Аҳмад Яссавий 1. Сулаймон валий Зиёвуддиншайх Умар (р.а.) → Абдуллоҳ → шайх Абу Бакр → шайх Усмон ал-Фақиҳ → шайх Ҳасан ал-Восилий → шайх Усмон парранда → шайх Умар парранда → шайх Носириддин Маоби → шайх Ҳасан парранда → Ҳасан парранда (тўғриси Умаршайх) Садр ота 1. Гавҳари Хуштож Абдулазизшайх 2. Шайх Аҳмад Қорачуқий 3. Имодшайх 4. Хорунхожа 5. Отабобушайх Имодшайх Сафошайх 8.Ҳоруншайх 9.Олимшайх 10.Исмоилшайх 8. Олимшайх 13. Ҳасаншайх 12. Тулакшайх 11.Мусошайх 9. Тулакшайх 14.Иброҳимшайх 15. Усмоншайх 16. Ифтихоршайх 10. Ифтихоршайх 19. Аҳмадшайх 18. Бобошайх 17.Маҳмудшайх 11. Ҳасаншайх 20. Мўминшайх 21. Мирзо Мирак 22. Шоҳимшайх 6.Асадуллошайх 7. Тулакшайх 12. Чўбоншайх Олимшайх 7.Мўминшайх Ҳорунхон 21. Афзалшайх 13. Олимшайх нақиб 22. Аҳмадшайх 23. Муҳаммадқулишайх Муҳаммад Зуҳурхожа нақиб 14. Жунайдуллохожа нақиб 15. Подшохожа нақиб 15. Хонхожа мирасад 25. Азаматшайх 16. Жунайдуллохожа нақиб 16. Алиакбархожа нақиб 26. Афзалшайх Сайид Абдуллохожа 17. Раҳматуллохожа нақиб 24. Анваршайх 27. Исҳоқхожа шайх улислом 28. Насруллоҳхожа шайх ул-ислом 328 23. Султонхожа азизон 24. Зулфиқорхожа азизон 25. Беҳмудхожа азизон 26. Шарифхожа азизон ЭПИГРАФИКА ВА НУМИЗМАТИКА ЯНГИ МАЪЛУМОТЛАР АСОСИДА NEW DATA ON EPIGRAPHY AND NUMISMATICS ЭПИГРАФИКА И НУМИЗМАТИКА В СВЕТЕ НОВЫХ ДАННЫХ THE IMPERIAL TITLES ON THE COINS OF THE WESTERN TURKIC QAGHANATE Gaybulla Babayarov The formation of the Turkic (Türk) Qaghanate (552-744) in the second half of 6th century AD led to change of a political situation in the Eurasia steppes and its neighboring regions. The Ashina Turks became overlords of vast territories stretching from Mongolia (Orkhon) to the Northern Caucasus and the Black Sea. From that time onward, the Turkic Qaghanate became a direct neighbour of the vast empires of Byzantium, Sasanian Iran and China. Türkic Qaghanate – has formed two parts: Türkic Qaghanate – it is the Central/Eastern Qaghanate or Eastern Türkic Qaghanate (552-630; 682-744), which capital was Ötüken in Mongolia and Western wing or Western Türkic Qaghanate (568-740), which capital was Suyab in Semirech’e (Kyrgyzstan). The results of our last researches showed that in the 6th – 8th centuries in Transoxiana (basin between Amudarya – Syrdarya rivers and places surrounded them) found near 50 types Old Turkic coins with legends written in Sogdian (basically), Pehlewi (Middle Persian), Bactrian, Ancient Indian and Turkic-Run alphabets and more the 20 types of them belonged to the central kingdom of Western Turkic Qaghanate (Ashina dinasty). Other parts of them minted by local branches of the Qagahante: like Ferghana branch of Ashina dynasty (approximately 630-750), Tutuks of Ferghana (7th – 8th cc), Tegins of Chach (605-750), Tuduns of Chach (640-750), Sogdian-Turkic dynasty of Samarkand (7th – 8th cc), Yabgus of Tokharistan (620-750), Tegin-Shahs of Kabulistan (640-843) and etc. Above mentioned factors shows that in more 20 types coins, which minted in Chach reflected titles as qaghan, jabghu-qaghan and jabghu. On the pecularities (rulers names, paleographic and iconographic similarities, titles ierarchy, state symbols, the form of tamga/sign and etc.) of the most of them we can name these coins as “Coins of Western Türkic Qaghanate”. Coins of local Turkic rulers of the Qaghanate on except of some coins of Ferghana and Sogd with title of qaghan other coins minted with titles 330 as tegin, elteber, tudun (Chach), tutuq (Ferghana), yabghu, tegin, tarqan (Tokharistan), tegin (Kabulistan). Some coins of the Qaghanate minted in Chach with imperial titles as qaghan, jabghu-qaghan and jabghu coined by central imperial Kingdom (by qaghans ownselves) and coins with other Old Turkic titles like tegin, elteber, tudun, tutuq and tarqan minted by representatives (prince of Ashina dynasty and officials) of local branches of Ashina dynasty. On the base of abovementioned factors, we can conclude that the supreme rulers of Western Türkic Qaghanate minted only with imperial titles. Our suggestion confirms by data of written sources in which titles as qaghan, jabghu-qaghan and jabghu described as main central titles of the Qaghanate; shad and tegin like titles of prince of the Ashina dynasty; elteber, tudun, tutuq tarqan and others as titles of officials of the Qaghanate. Additionaly, coinage style of the Western Qaghanate had some influence of Byzantine coinage tradition1 in part in iconography of Qaghanate coins described imperial images (portrait of double figures – emperor and empress, sitting figures on the throne) emperor of Byzantium. Recently we read the Sogdian legends on the Pre-Islamic (the last quarter of 6th-the second qaurter of 8th centuries) coins of Chach, which minted by Western Turkic rulers as follows: It is however necessary to notice, that the Byzantine traditions on coins of the Western Türkic Qaghanate are not merely copied from their analogues, but had been processed on a Türk basis. It is well traced in the coins’ iconography. The aforementioned type of coins with a direct portrait are an exception to this rule as they are very similar to the coins of Byzantine: they have similarity in headdress, a Greek cross (gammadion) and ethnic shape of the governor’s face (fig. I. 1-2). In our opinion, coins of this type were one of the very first coins of the Western Türkic Qaghanate. Other types of the coins, for example, the ones with a pair portrait, preserve a specific Byzantine plot, but in the same time the faces of the governor and governess are clearly mongoloid (a roundish face, narrow eyes), and the portrait have definite old Türk features (long hair, absence of headdress of the governor, a tricorn headdress of the governess). One of the important features of the Western Türkic coins is the replacement of the cross which was present on the analogous Byzantine coins with a crescent moon and a star that took the important place in views Old Türks and other people of the Central Asia/ Thus it is possible to state that the rulers of the Western Türkic Qaghanate in their own coinage, after having borrowed from the Byzantine traditions, step by step changed their design on the ethnic basis more and more. First, they borrowed the obverse design of Byzantine coins, and merely put their tamga on the reverse (fig. I. 1-2). Later they just used the borrowed plot (scene), with such new features as depictures with the appearance and traditions relating with ancient mythological thoughts specific for the Ancient Türks (See fig. I. 3-4, 6, 15, 17-19) (Babayarov G., Kubatın A. Byzantine impact on the iconography of stern Turkic coinage // Acta Orientalia Academiae Scientiarum Hung. Vol. 6 (1). Budapest, 2013, pp. 47-58). 1 331 1) ZNH pny żpγw krnw(?) 1 crδnk – «This is coin of Jabghu, essence (of) skillful (?)»2 (fig. I. 3); 2) pny żpγw kr(?) (short. krnw?) crδnk – «Coin of Jabghu, essence (of) skillful?»3 (fig. I. 4); 3) pny ’krt twrk x’γ’n – “The coin made by the Türk-qaghan”4 (fig. I. 7 – fig. II. 1–7); 4) βγу cpγw x’γ’n ’yrpy ’šp’r’ – “Heavenly Ĵabghu-qaghan Elbi Ishbara” or cpγw x’γ’n ’yrpy ’šp’r’sy (?) – “Ĵabghu-qaghan Elbi Ishbarasi (?)”5 (fig. I. 13); 5) cpγw x’γ’n pny – «Coin of Ĵabghu-qaghan»6 (fig. I. 14); 7) βγу twn cpγw x’γ’n – “Heavenly Tun Ĵabghu-qaghan” (Type I (pair krnw – may be from Sogdian krnw’k / krnw’n “skilful” (See: Gharib B. Sogdian Dictionary. Sogdian – Persian – English. Tehran, 1995, p. 193). 2 The inscription with Sogdian letters on these kind of coins was suggested to read by E.V. Rtveladze as following: pny ’wstnk nwsknw s... – “The coin of Avst(a)n(a)k, the King of Nush/skan (?)” (Rtvela� dze E.V. Drevnie i rannesrednevekovye monety istoriko-kul’turnykh oblastey Uzbekistana. Tashkent, 2002. Тom. 1. S. 265–266; Rtveladze E.V. Istoriya i numizmatika Chacha (vtoraya polovina III - seredina VIII v. n.e). Tashkent, 2006. S. 92). A few later it was read as in the form of: ZNH pny tδwnk č[’č]ynk – “This coin belongs to the Tudun of Chach” (Shagalov V.D., Kuznetsov A.V. Catologue of coins of Chach III – VIII A.D. Tashkent: Fan, 2006, p. 81). 3 This type of coins were first checked in the 1980’ths by V.A. Livshits, E.V. Rtveladze and Livshits read these as (k’w)yrδn kprnw xwb – “Kaviradn – the King of Kabarna” (Rtveladze E.V. Numizmaticheskie materialy k istorii rannesrednevekovogo Chacha // ONU, No. 8. Tashkent, 1982. C. 35; Rtveladze E.V. Pre-Muslim Coins of Chach // Sılk Road Art and Archaeology, 5. Kamakura 1997/98, р. 317, Pl. II, 8). But, by comparing some of the coins it’s been proved that this kind of readings were false. 4 Trying to prove the coin E.V. Rtveladze in his first works read as: c’cnk xwβ twrk (?) – “Turk (?) – the King of Chach” (Baratova L. Alttürkische Münzen Mittelasiens aus dem 6.–10. Jh. N. Chr. Typologie, Ikonographie, historische Interpretation//Archalogische Mitteilungen aus Iran und Turan. Band 31. Berlin, 1999, p. 247). But, in his last readings he approved as: twrkš c’cnynk mr’yw – “Turkesh – the King of Chach” (Rtveladze E.V. Drevnie i rannesrednevekovye monety ... S. 259). 5 E.V. Rtveladze tried to read this kind of coins on the basis of the letters on the coins that are indistinct and gave proof as follows: č’... (perhaps č’čynk – belonging to Chach) and xwβ – “the King” (Rt�veladze E.V. Istoriya i numizmatika Chacha ... S. 64-65; Shagalov V.D., Kuznetsov A.V. Catologue ..., p. 101). But, we have gained these experience of reading after working on the lots of copies that are well-saved and by comparing them. 6 It is more than 30 years yet after these type of coins had been found. When it was firstly written about these (in the 80’ths) it was considered that they belong to one of the groups of the coins (Kabarna coins) that read as δ’yk/βwrtw [M]R’y – “The King Daivurtu” (see. Rtveladze E.V. Pre-Muslim Coins ..., p. 325, Pl. I, 8-9). However, in his last researches E. V. Rtveladze reads the legend in this type of coins as: xnk … nw xwβ… and stoppes at the view that the existence of a plae name of kprnw (Каbarna) on it is very probable (Rtveladze E.V. Istoriya i numizmatika Chacha … S. 62-63). Later E.V. Rtveladze proposed to read the legend as: pny xwβw xnβ’z/n – “The coin of the King xnβ’z/n” (Shagalov V.D., Kuznetsov A.V. Catologue ..., p. 93). 1 332 portrait) – Type II (sitting ruler)1 (fig. I. 15-16); 8) βγу twwn x’γ’n – « Heavenly Tūn (chief)-qaghan» (fig. I. 18); 9) prn βγу x’γ’n – “The divine, blessed Qaghan”. Type I (pair portrait – fig. I. 19); Type II (camel – fig. I. 24); 10) βγу prn x’γ’n – “The divine, blessed Qaghan” (fig. I. 20); 11) pny βγу x’γ’n – “Coin of Divine Qaghan” (fig. I. 21); 12) βγу x’γ’n – “The divine Qaghan” (fig. I. 22); 13) trδw x’γ’n – “Tardu qaghan”2 ((fig. I. 23) and so on. Coins with title “Qaghan”. 1.1. Coins with phrase “Türk-qaghan”. In recent times, the finding of a new copy of the well-saved coin from an ancient ruin city of Kanka located in Chach (Tashkent) made us possible to prove the following coins: I. Type I. According to E.V.Rtveladze this type of legend in the coins was read in his new book named «The history and numismatics of Chach» (The second half of III c.–the middle of VIII c. A.D.) as: ’ysβr β’γ’δwr ywLk (?) – «Ishbara Bagadur İylig?» (Rtveladze E.V. Istoriya i numizmatika Chacha … S. 64–65). According to it, these coins should be related with İrbis Ishbara Djabgu–han (640–641) the ruler of Western Türkic Qaghanate. However, E.V. Rtveladze finally now is proposing the following reading: [ZNH] pny tδwn šwγ’... – “[This] coin belongs to the Tudun of Sh/Savga[r]” (Shagalov V.D., Kuznetsov A.V. Catologue ... p. 85); Type II. This kind of coins were first read by E.V. Rtveladze as follows: β... (kp)rnw (?) xwβ? – “B… The King of Kabarna (?)» (Rtveladze E.V. Istoriya i numizmatika Chacha ... S. 35; Rtveladze E.V. Pre–Muslim Coins ... Р. 325, pl. I, 10). And in his last researches he suggests to read the phrases as following: č’čynk MR’Y ’w’βh ? – «The King of Chach’w’βh ?” (Rtveladze E.V. Istoriya i numizmatika Chacha … S. 61–62); Type II. According to E.V. Rtveladze this type of legend in the coins was read in his new book named «The history and numismatics of Chach» (The second half of III c.– the middle of VIII c. AD.) as: ’ysβr β’γ’δwr ywLk (?) – «Ishbara Bagadur İylig?» (Rtveladze E.V. Istoriya i numizmatika Chacha … S. 64-65). Accord�ing to him, these coins should be related with İrbis Ishbara Djabgu-han (640-641) of the Western Türkic qaghan. However, E.V. Rtveladze finally now is proposing the following reading: [ZNH] pny tδwn šwγ’... – “[This] coin belongs to the Tudun of Sh/Savga[r]” (Shagalov V.D., Kuznetsov A.V. Catologue ... Р. 85). 2 These type of coins has been read as γwβw “King” in Sogdian due to fact that have not been found more clear types (Rtveladze E.V. Numizmaticheskie materialy ... S. 37). 1 333 Av. Description of a prince with long hairs reached to the shoulders. His head a little bit looks to the right. It’s being known that the prince’s face is round, having large almond-shaped eyes and with a thin moustache. Rv. On the center the tamgha as in the earliest coins of the Western Turkic Qaghanate (with the title of Jabgu) in which described the prince and princess sitting with legs crossed. Sogdian legend is placed around it. The letter begins at against clockwise. Now, we try to read the legend as follows: pny ’krt twrk x’γ’n – “The coin made by the Türk-Qaghan”. D: 3,6 mm, W: 4 gr. FO: Kanka (Tashkent region), PS: Personal collection. The last quarter of 6th century – the first half of 7th century. Bronze (see. Fig. II–III).1 The paleographic and iconographic features of these coins are considered to be the coins of the Western Turkic Qaghanate that belong to the earliest period of the Qaghanate. Significant part is that their mintage technique (for instance, their size) and paleography (the form of the mintage of Sogdian statements) is very closer to those of the coins of local dynasties ruled in Chach oasis. Especially, we can see the statements: pny ’krty c’cynk xwβw n/zyrt – “The coin made by the King of Chach Z/Nirt” (G. Babayarov’s reading) or “Yellow (bronze?) coin issued by ruler of Čāč” (P. Lurje’s reading)2 on the surface of 6th-8th centuries made coins (with tamga ) belonging to the non-Turkic dynasty of Chach. And this also verifies that Western Turkic Qaghanate counted on local traditions during the mintage of their coins. In this type coin the existence of “Turk-qaghan” phrase needs certain comments. Thus, its proved that more 20 types of coins there are Old Turkic titles of Jabgu, Jabghu-qaghan and Qaghan and also the names of the rulers and titles as Tardu Qaghan, Tun Jabghu-Qaghan, related to the Western Turkic Qaghanate,3 but the only the meaning of the phrase of Turk-Qaghan lasted to nowadays. Here is the most important point is that the phrase of “Türk-Qaghan” minted in the last quarter of the 6th century – the beginning of the 7th century AD. is not a title or the name of a ruler, but it should carry an ethnic or political meaning. That’s, here the name of the Photos and detailed representations showed in the article presented in some articles, monography and catalogues, published by the author. On this reason in this article is presented photos and detailed representations of all exemplar of coins with phrase “Türk-qaghan” found till contemporary period. 2 Babayarov G. Drevnetyurkskie monety Chachskogo oazisa (VI-VIII vv. n.e). Tashkent, 2007. S. 74. 3 Babayar G. Köktürk Kağanlığı sikkeleri Katalogu – The Catalogue of coins of Turkic Qaghanate. Ankara:TİKA, 2007. S. 19-22. 1 334 home dynasty that build the Türkic Qaghanate has a sign of being Turkic. Importantly, being differently from Turgesh Qaghanate (699-766) which minted its coins with the same standarts (with the statements (βγy twrkyš x’x’n pny – “The coin of Divine / Lord Turgesh Qaghan”),1 the rulers of the Western Türkic Qaghanate sometimes minted coins with their names and sometimes with phrases explaining their ethnic origin. 1.2. Coins with the phrase “Tardu Qaghan” Av. On the centre of an anchor-shaped tamgha Sogdian legend trδw «Tardu» is placed in one level (layer), Rv. On the center of an inscription here is the word x’γ’n – «Qaghan» with Sogdian italics. D: 16 mm. W: 1.5 gr. FO: Kanka (Tashkent). PS: Personal collection – AK–1. The last quarter of VI c.–the beginning of VII c., Bronze. 1.3. Coins with the title Tūn-qaghan Av. On the left side: description of a man (Qaghan) with wide, round face. On the right side: description of a woman (Hatun) carrying triangleSmirnova O.I. Svodnyy katalog sogdiyskikh monet. Bronza. Moskva, 1981. S. 61; Thierry F. Sur les monnaies des Türgesh // Coins, Art and Chronology. Ed. M. Alram and E. Deborah. Wien, 1999, pp. 321-322 1 335 shaped cap. Her eyes are almond-shaped. Both are looking to the straight. Rv. On the center the same tamgha as in the coins of Tun Yabguqaghan and Yabgu-qaghan but having a little bit difference. There is Sogdian letters on the surroundings of it. The letter begins at cloclwise 7 o’clock and is read: βγy twwn x’γ’n – “The Divine Tūn-qaghan”. D: 20,4 mm, W: 2,3 gr, FO: Tashkent region. PS: Personal collection. NBU – III, No. 47. VII-VIII c. Bronze. 1.4. Coins with description of a horseman Av. The description of a horse rider. The horse is long to some extent. Rv. The tamgha as the same as in the coins of Tun Yabgu-qağan which have been foreseen. There is Sogdian legend around it as might be seen through the mirror at against clockwise. The letter begins at against clockwise 3 o’clock and is read: βγу prn x’γ’n – “The divine, blessed Qaghan”. D: 2–3 mm, W: 2, 5–3 gr. FO: Tashkent region, PS: Personal collection. 1.5. Coins with double–humped camel 336 Av. There is a description of a double-humped camel looking to the right. Rv. On the center the tamgha in the form of rhomb (square). Soghdian legend is placed around it. The letter begins at against clockwise and is read: prn βγy x’γ’n – “The divine, blessed Qaghan”. D: 16,5–15,5 mm, W: 1,0 gr. FO: Kanka (Tashkent region), PS: Personal collection. VII–VIII c. Bronze. Type I. 1.6. Coins with a square on the center Av. On the center there is a square hole. On the surroundings of it Soghdian legend is placed. The letter begins at against clockwise 10 o’clock and is read: prn βγy x’γ’n – “The divine Qaghan”. Rv. There is Soghdian legend on the upper part of the hole. The letter begins against clockwise 1 o’clock. For now it can be read. D: 15 mm, W: 1,0 gr. FO: Tashkent region. PS: Personal collection – [int–1]. VII–VIII c.. Bronze. Type II. Av. On the center there is a square hole. On the surroundings of it Soghdian legend is placed. The letter begins at against clockwise 10 o’clock and is read: βγy x’γ’n – “The divine Qaghan”. Rv. Indistinct. 337 There can not be found any sign. D: 20 mm, W: 1, 64 gr. FO: Tashkent region. PS: Personal collection – [zeno.ru–7]. VII–VIII c.. Bronze. II. Coins with title “Jabghu-Qaghan”. 2.1. Coins of Tun Jabghu-Qaghan Type I. Coins with pair portraits Av. On the left side there is the fıgure of a man (king), with a long hair, open forehead; wide and round face On the right side there is the triangle-shaped description of a woman (Khatun) with a hat. The faces of both are round; the eyes are a little bit slanting like an almond. Rv. On the center there is few different-shaped tamgha and Sogdian legend is placed around it. The letter begins at against clockwise 5 o’clock and is read βγу twn cpγw x’γ’n – “Heavenly Tun Ĵabghu-qaghan”. D: 21.7 mm, W: 3.0 gr, FO: Kanka (Tashkent). PS: Personal collection – A-1. The first quarter of VII c., Bronze. Type II. The coins with description of a prince sitting on the throne. 338 Av. The description of a prince with long hairs, holding a thing (a bird?) sitting cross–legged on the throne. His face looks to the right and there are descriptions of the half Moon and stars on the left and right sides. Rv. On the center the tamgha similar to the below one and Sogdian legend is placed around it. The letter begins at against clockwise 5 o’clock and is read βγу twn cpγw x’γ’n – “Heavenly Tun Ĵabghu-qaghan”. D: 2 cm, W: 2.3 gr, FO: Hanabad-tepe (Tashkent). The first quarter of VII c., Bronze. 2.2. Coins with descriptions of a horse Av. The description of a horse turning to the right and there are descriptions of the half Moon and stars on the Horse. Rv. On the center the tamgha similar to the below one and Sogdian legend is placed around it. The letter begins at against clockwise and is read: βγу cpγw x’γ’n ’yrpy ’šp’r’ – “Heavenly Ĵabghu-qaghan Elbi Ishbara” or cpγw x’γ’n ’yrpy ’šp’r’sy (?) – “Ĵabghu-qaghan Elbi Ishbarasi (?)”. D: 17 mm, W: 1,5 gr. FO: Kanka-tepe (Tashkent). PS: Personal collection – D-3. The first quarter of VII c., Bronze. 2.3. Coins with description of a horseman 339 Av. The description of a horse rider. The horse is long to some extent. Rv. The tamgha as the same as in the coins of Tun Yabgu-qağan which have been foreseen. Sogdian legend is placed around it. The letter begins at against clockwise 4 o’clock and is read: cpγw x’γ’n pny – «The money of Ĵabghu-qaghan». D: 17-18 mm, W: 2,5 gr. FO: Tashkent region, PS: Personal collection. II. Coins with the title “Jabghu” 3.1. Coins with double-portraits Av. Description of a man (Qaghan) with a round face and long hairs reaching to the shoulder turns to the straight. Description of a woman (Khatun) with a little bit smaller face. And she wears a sharp cap with 3 horns. The eyes of both are quite slanting. There is the description of the Half Moon and stars on the man’s head. Rv. On the center the same tamgha as in the coins of Tun Yabgu-qaghan and Yabgu-qaghan. But tamgha is in a large diameter. Sogdian legend is placed around it. The letter begins at against clockwise 3 o’clock and is read ZNH pny żpγw kr / krnw? crδnk – «This is coin of Jabghu, essence (of) skillful (?)». D: 24 mm, W: 2, 4 gr. FO: Kanka-tepe (Tashkent region), PS: Personal collection – A-31. The first half of VII c. Bronze. 340 3.2. Coins with description of a prince and princess sitting with legs crossed Av. There is a description of a prince (Qaghan) (on the left) and princess (Khatun) (on the right) sitting with legs crossed. The prince, with long hairs holds an object (a bird?) in his left hand. Princess wears a sharp cap with 3 horns. Breasts and stomach resembles her pregnance. It shows that here it is imitated to the Lord (God) of wellfare – Umay (The protector of troop, children and pregnance) which is famous among the Turkic faith. Rv. On the center the same tamgha as in the coins of Tun Yabgu-qaghan and Yabgu-qaghan . But tamgha is in a large diameter. Sogdian legend is placed around it. Because of the letter is indistinct and beginning at against clockwise it can not be read at all. There is a Sogdian legend around it. The letter begins at clockwise 7 o’clock and is read: pny żpγw kr? (short. krnw?) crδnk – «Coin of Jabghu, essence (of) skillful?». D: 20-19 mm, W: 1, 4 gr. FO: Tashkent region, PS: Personal collection. The first half of VII c. Bronze. On the basis of numerous findings of coins with rulers name, phrases and imperial titles: Tardu qaghan, Jabghu-qaghan, Tun Jabghu-qaghan, Jabghu, Tūn/Ton qaghan and etc. on the territory of Chach we can draw a conclusion that Chach was one of the earliest centuries for the mintage of coins related to the Western Türkic Qaghanate: – In particular, the existence of coins with the imperial image (pair portrait, sıttıng ruler in throne) and the imperial title of qaghan / jabghuqaghan / jabghu, and also with the legend «The coin of Jabghu-qaghan» shows that possibly these coins were minted by the Western Türkic qaghans; 341 – This enables us to attribute their coinage to one state-namely the Western Türkic Qaghanate (568-740), because the most part of the coins bear the name and the title of Tun yabghu-qaghan, as well as supreme titles of the Western Türks, such as Jabghu-qaghan and Jabghu.1 Legends on two aforementioned types of coins with the Byzantine influence are read as pny żpγw krnw? crδnk – «Coin of Jabghu, essence (of) skillful (?)» and pny żpγw kr? (shorted krnw?) crδnk – «Coin of Jabghu, essence (of) skilful(?)». It is necessary to note that according to some researchers, after the formation of an independent Qaghanate in the Western wing that was not submitting the Eastern (Central) Türkic Qaghanate, the first ruler to take a title yabghu/jabghu was Istemi. If to identify names meeting in the Byzantine sources, such as Στεμβισχάγαν‚ Σιλζίβουλος, Διζάβουλος, Ζιέβηλ with the name of Istemi2, who he is junior brother of Bumin, founder of Türkic Qaghanate‚ and to take into consideration opinions of some researchers according to which they are forms reflecting a title yabghu/ jabghu in Greek sources, then once again is approved a fact that at first stages Istemi had only a yabghu title.3 It allows us to confirm the logicality of attributing the coinage of coins with a title yabghu/jabghu to Istemi; – According to the new materials it was clear for us that the coins with Sogdian legends are read from Av side as trδw – «Tardu» and from Rv side as x’γ’n – «qaghan». Moreover, these coins were minted by the founder of the Western Türkic Qaghanate, Tardu Qaghan (576-603 AD); – The existence of various types of coins minted with tamghas and title qaghan is related to the ruling family, rulers of the Western Türkic Qaghanate. The fact that during the reign of such qaghans as Ch’ulo (*Chura; 603-610), Shih–kuei (611–618), Tun Yabghu (618-630) and Ashina Khelu (*Ulugh, 651-657) the ties between the centre of the Western Qaghanate in Yettisu (Semirech’e) and Chach had strengthened and once the residence of the Western Qaghanate was located in the northern part Babayar G., Kubatin A. K voprosu monetnogo chekana Zapadno–Tyurkskogo kaganata (na osnove numizmaticheskikh materialov Tashkentskogo oazisa) // Tyurkologiya. № 6. Turkestan, 2005. S. 97105; Babayarov G. Drevnetyurkskie monety ... S. 26-29. 2 Moravcsik Gy. Byzantinoturcica. II. Berlin‚ 1958, pp. 130‚ 275‚ 291; Dobrovits M. Silsiboulos // Archivum Ottomanicum. Edited by Gy. Hazai. 25 (2008). Harrassowitz Verlag – Wiesbaden, 2008, p. 70-73. 3 Chavannes E. Documents sur les Tou-Kiue (Turks) occidentaux. SPb., 1903, pp. 226-228; Moravcsik G. Byzantinoturcica ... p. 130. 1 342 of Chach oasis (Ch’ien-Ch’üian – «Thousand Sources»/Ming–bulaq) perhaps had led to the minting of coins by Western Türkic rulers. The following facts – described in Chinese chronicles – also contribute to this conclusion: the Western Türkic ruler Ch’ulo qaghan (603-610) had established two small Qaghanates in his state and one of them was located in the north of Shi-guo (Chach Kingdom) and ruled all the lands in Hu (the settled oasis of Central Asia). Tun Yabghu-qaghan (618-630) had moved the residence of the Western Türkic Qaghanate to the territory of Chach Kingdom, particularly, to the district of Ch’ien-Ch’üian (Ming–bulaq) and also, one of the Western Türkic qaghan’s residences was established in Chach Kingdom in 650s by Ashina Khelu (Ulugh)1; – It is evident that the rulers of the Western Türkic Qaghanate differing from the ones of the Eastern (Central) Qaghanate (Orkhon valley / Mongolia) carried with themselves the title «Yabghu-qaghan» (in Chinese sources as She-hu Ke-khan) and this also proves that the coins with legends «the coin of Jabghu-qaghan» of the Western Türkic rulers belong to them. And among the findings there are significant numbers of various types of coins with legend βγу twn cpγw x’γ’n – “Heavenly Tun Ĵabghu-qaghan”, the mints which, perhaps, directly related to the famous ruler of the Western Qaghanate, Tun Yabghu-qaghan (618-630). – In addition, it is known by Arabian geographers that there was a city named Jabghukath (literally «the city of Jabghu»)2 which was placed in two farsahs from Binkath, the capital of Chach, established during the period of the Qaghanate. In our opinion, the construction of this fortified city was related to one of the Western Türkic qaghans. According to some scholars, Jabghukath (“Town of Jabghu”) was a winter residence of Tun Yabghu-qaghan;3 – These tamgas ( ) can be accepted as variants of tamgas with the shape of a “mountain goat”/arkhar ( ) of those depicted Bichurin N.Y. Sobranie svedeniy o narodakh, obitavshikh v Sredney Azii v drevnie vremena. Тom. I. Мoskva–Leningrad, 1950. S. 279, 283, 289. 2 al-Istakhri, Abu Ishak al-Farisi. Viae regnorum, ed. M.J. de Goeje, BGA, pars 1. Lugduni– Batavorum: E.J.Brill, 1967, p. 345; Hudud al-‘Alam, the regions of the world, a Persian geography, translated and explained by V. Minorsky. London, 1970, pp. 117, 357. 3 Baytanaev B.A. Voprosy lokalizatsii Nudjiketa // Novye issledovaniya po arkheologii Kazakhstana/ Trudy nauchno-prakticheskoy konferentsii “Margulanovskie chteniya – 15». Almati, 2004. S. 67–70, prim. 25. 1 343 on the stelas of the Türkic Qaghanate in the Orkhon valley (Mongolia). In our opinion those tamgas went through the following paths: > / 1 – / – / As discussed above in the note, the differences . between the tamgas ( ) in the Chinese chronicles2 and those appearing on coins might be explained as resulting from the different techniques involved with rendering a sign with a pen as opposed to stamping it on metal. Besides that, according to well-documented traditions among Central Asian nomads, a tribe or group that has separated from another group distinguishes itself by adding to the original sign, thereby creating a distinct tamga. That is to say the main tamga is preserved with the addition of some new characteristic. After a fashion, a ‘new’ sign is thereby created. This is also the case with royal dynastic tamgas. The similar tamghas except the coins of Chach can be met also in the coins of Ferghana valley ( / ), Penjikent (Sogd) ( ) and in some of the Old Turkic coins (especially with countermarks) of Tokharistan ( / ), belonging to 7th–8th centuries AD.3 We think these tamghas are the stylized variants of tamghas of the founder of Ashina dynasty from which came out the qaghans of both Qaghanate. So, the Western Türkic Qaghanate had its specific fiscal system, where the rulers minted their own coins (with the imperial titles of “Jabghu”, “Jabghu-qaghan” and “Qaghan”, the ethnopolitical name of “Türkqaghan” and with the names of “Tardu qaghan”, “Tun Jabghu-qaghan”) Babayarov G. The Tamghas of the Co–rulering Ashina and Ashida Dynasties as Royal Tamgas of the Turkic Kaghanate // Traditional Marking Systems: A Preliminary Survey (International Seminar and Exhibition. Seals‚ symbols and tamghas). Edited by Joam Evans Pim, Sergey A. Yatsenko, Oliver T. Perrin. London; Dover, Dankling Books, 2010, p. 394­395; Babayarov G. Kubatin A. K voprosu o genezise tamg na monetakh Zapadno-Tyurkskogo kaganata // Materialy mezhdunarodnoy nauchnoy konferentsii: “Arkheologiya Kazakhstana v epokhu nezavisimosti: itogi, perspektivy», posvyashennoy 20-letiyu nezavisimosti Respubliki Kazakhstan i 20-letuyu institute Arkheologii im. A.Kh. Margulana. 12-15 dekabrya 2011 g., g. Almaty. Тom II. Almaty, 2011. S. 295-303. 2 Zuev Yu.A. Tamgi loshadey iz vassal’nykh knyazhestv // Novye materialy po drevney i srednevekovoy istorii Kazakhstana. Alma-Almata. Izd-vo AN KazSSR, 1960. S. 132. 3 Rtveladze E.V. Istoriya i numizmatika ... S. 87–88; Ilyasov J.Ya. On a number of Central Asian Tamghas // Silk Road Art and Archaeology. Vol. IX, Kamakura, 2003, р. 157, pl. II, 11; Zeymal’ E.V. The Circulation of Coins in Central Asia during the Early Medieval period (fifth–eighth centuries a.d.) // Bulleten of the Asia Institute. New series. Vol. 8. Bloomfield hills, 1994, р. 258, fig. 5, 8; Babayarov G., Kubatin A. Tamgi kak istochik po istorii vzaimootnasheniy Chacha I Tokharistana v rannem srednevekov’e (na osnovee numizmaticheskogo materiala) // O’zbekiston tarixi‚ №1‚ 2010. S. 3­13. 1 344 in Chach region and gained state symbols relatively to Old Turkic traditions. On the base of written and numismatic sources, it’s shown that the Western Qaghanate passed three steps as Yabghu, Yabghu-Qaghanate and Qaghanate. 345 346 347 348 РАННИЙ ЭПИГРАФИЧЕСКИЙ МАТЕРИАЛ КОМПЛЕКСА НАРИНДЖАН-БАБА Бахтияр Бабаджанов Я познакомился с профессором Р.Г. Мукминовой еще в 1984 году, когда готовился к защите дипломной работы по эпиграфике знаменитого архитектурно-мемориального комплекса Чор-Бакр (в 4 км. к западу от Бухары).1 Покойная Разия Галиевна была назначена оппонентом моей работы. До ее чтения, она посоветовала обратиться к вакфным документам комплекса, что действительно улучшило качество моего первого серьезного исследования и открыло для меня массу интересного материала. После защиты, мы еще долго разговаривали в ее гостеприимном доме, когда она настоятельно посоветовала продолжить мои работы по эпиграфике. Она полагала, что если даже не удастся все опубликовать, тем не менее, следует пользоваться, каждым случаем, чтобы фиксировать памятники письменности и особенно раннего времени на архитектурных памятниках или надгробиях, считая эти надписи очень важным и уникальным источником. «Удобное время и место для публикации найдутся» – заметила он тогда. Много времени прошло с тех пор, и я не всегда имел возможность постоянно заниматься эпиграфикой. Хотя помнил о наставлении Разии Галиевной и действительно старался фиксировать памятники эпиграфики, при каждом удобном случае. «Время и место для публикации» находились и находятся разные. И кажется настоящий сборник, посвященный памяти Разии Галиевны, действительно самый удачный, как в смысле «времени» (годовщина ее рождения) и «места» (сборник, посвященный ее памяти). В этой статье я представлю вниманию читателей два текста (надгробный и посвятительный), написанных на керамических плитках, ныне хранящихся в разных музеях и коллекциях. Они были некогда установлены на культово-мемориальном комплексе Позже мне удалось опубликовать этот материал со своей французской коллегой Марией Шуппе: B. Babajanov, M. Szuppe. Les inscription persanes de Chār Bakr, necropole familiale des khwāja Jūybary près de Boukhara. London: Corpus Inscriptionum Iranicarum, 2002. 1 349 с усыпальницей известного в былом шафи‘итского богослова Мухаммада ан-Наринджани. Надписи изучались мной в рамках проекта фонда «Форум культуры и искусства Узбекистана» по изучению и публикации памятников эпиграфики республики.1 Я пока воздержался от обширных выводов и заключений по публикуемому материалу, предоставляя это сделать специалистам, кто занимается биографиями и обширными историко-культурными связями до монгольской и пост-монгольской эпох, либо историей и генеалогией выходцев из знаменитых фамилий. Тем не менее, я полагаю, что представленный материал весьма важен и ценен, поскольку эпиграфика как письменный источник, будучи написанной однажды, никогда вновь не переписывалась и потому была свободна от пристрастности и ошибок переписчиков. Одновременно я постараюсь представить собственные заключения, имеющие отношение к почеркам, стилю написания, текстологические комментарии и другие наблюдения, что является прерогативой и обязанностью публикатора текстов. Два керамических брикета, надписи, которых представлены ниже, происходят из погребально-поминального комплекса, на котором погребен знаменитый в свое время шафи‘итских богослов и суфий Абу ‘Абдаллах Мухаммад ибн Дауд ан-Наринджани, известный как Наринджан-баба. Его имя происходит от названия старинного селения Наринджан.2 Со временем вокруг могилы образовался ритуально-мемориальный комплекс. В XIII веке мавзолей, засыпанный песком после монгольского нашествия, был обнаружен шейхом Мухтар Вали, который построил новый мавзолей в 686 г.х. (1287 г.н.э.). В XVIII-XIХ в. производится перестройка портала с пустотелыми пилонами и небольшим минаретом и помещением для паломников (зийаратхана). Здесь же были возведены помещения для отшельников и ритуальных уединений (каландар-хана, чилляхана), жилые комнаты, Первый альбом этой серии уже увидел свет: Шедевры архитектурной эпиграфики Узбекистана. Расшифровка, перевод, чтение, комментарии: Б. Бабаджанов, А.Р. Бухари, К. Рахимов, Б. Маъруфи, С. Эшонова, К. Худайберганов. Ташкент, 2010. 2 Ғуломов Я.Ғ. Хоразмнинг суғорилиш тарихи. Қадимги замонлардан ҳозиргача (История орошения Хорезма с древнейших времен до наших дней). Ташкент, 1959. 145–б. 1 350 зимняя мечеть, помещение для чтения Корана за упокой умерших (кари-хана), для суфийских ритуалов (зикр-хана), усыпальница, хозяйственные помещения и т.д.1 В начале 1990-х годов памятник вновь был очищен и заново перестроен, вокруг образовался комплекс, а надгробие облицовано мрамором поверх оригинального терракотового покрытия.2 В настоящее время комплекс Наринджан-баба (Элликалинский р–н, Автономная Республика Каракалпакстан) представляет собой группу сооружений (мечети, погребальная камера и помещения для ритуалов). Только два из них достаточно древние.3 Остальные здания построены во время последней реставрации (1999-2005). Первая из представляемых здесь находок (см. иллюстр. № 1) представляет собой посвятительную надпись мавзолея (усыпальницы) Наринджан-баба (Х век) и хранится в Республиканском Краеведческом музее Каракалпакстана.4 Надпись аккуратно процарапана на керамическом брикете темно–желтого цвета. Брикет расколот на несколько кусков, из которых сохранились две крупные половины (верхняя часть брикета) и кусок нижней части. Почерк курсивный «насх» с декоративными элементами почерка «дивани». Диакритика нерегулярная. Ошибок в тексте не обнаружено. Брикет, очевидно, был установлен над входом в усыпальницу Мухаммада ан-Наринджани. Текст содержит ряд интересных сведений об умершем, а так же частично утраченную дату его смерти. Судя по палеографической картине, надпись относится примерно к началу XII века. Некоторые слова утрачены и заменены многоточиями. В отдельных частях часть слов восстановлена по смыслу на основании частично сохранившихся графем. Хожаниязов Г., Юсупов Н. Наринджан – уникальный памятник средневековья// Вестник Каракалпакского отделения АН РУз. 1999. №3. С. 78-79. 2 Хожаниязов, Юсупов. Наринджан – уникальный памятник … С. 78-79. 3 Денике Б.П. Архитектурный орнамент Средней Азии. Москва-Ленинград: Изд-во Всесоюзной Академии Архитектуры, 1939. С. 108. 4 КП №7842 инв.149. 1 351 ‫‪Текст:1‬‬ ‫‪ .1‬هــذه روضــة الشــيخ العالــم الربانــي و الحبــر البــارع الصمدانــي و البحــر الزاخــر‬ ‫النورانــي الســبحاني‬ ‫‪ .2‬محمــد بــن موســى بــن داود أبــو عبــد اهلل النارينجانــي ذكــره صاحــب التواريــخ المــام‬ ‫الهمــام الشــافعي الثانــي مظهــر‬ ‫‪ .3‬الديــن العباســي فــي تواريــخ خــوارزم و منصــورة بهــذه العبــارت انــا‪[ ...‬ا] المــام العالــم‬ ‫العامــل و الهمــام الكامــل‬ ‫‪ .4‬الســابق الــى كل منقبــة قــوال و فعــا و نفســا و ســلفا صاحــب العــزة و الفتــوة و المــروة‬ ‫ومســتجاب الدعــوة كانــت لــه‬ ‫‪ .5‬روایتــان یحصهمــا بالحنــا انتهنــا (؟) باســتر‪ ...‬بالســاقام (؟) بامامــة المســجد الجامــع‬ ‫بمنصــوره کل (؟) ســند قدمــه [ﺑ]جعفــر بــن محمــد (؟)‪...‬‬ ‫‪ .6‬و هــو ابــن خمــس عشــر یــن و قــام ليالیهــا واذا كان وقتــه العيــام حــرک‪( ...‬؟) [ﺑ]محمــد‬ ‫بــن موســى فمــر وكان ابنــه ابــو القســم (؟) يقــول كان أبي[يقــرأ]‬ ‫‪ .7‬القــران فــى ليلــة بالترتيــل وخــرج أيــام فتوتــه الــى بخــارا فنــزل حاثــا و ‪ ...‬شــرفه‬ ‫فاســتمهل خليــل (؟) ‪...‬‬ ‫‪ ... .8‬فر (؟) فاعتذرزوا (؟) الیة واستحلوا منه وكان طيب الكالم ‪...‬‬ ‫‪ ... .9‬ر ‪ ...‬ین و ثلثمائة و ‪...‬‬ ‫‪... .10‬یة القدمه عن جانب المغر[یب] ‪...‬‬ ‫‪ ... .11‬الن رجعت‬ ‫‪ .11A‬کتب ‪ /‬جمال (؟) ‪ /‬محمود ‪( ...‬؟)‬ ‫‪Перевод:‬‬ ‫‪1. Это усыпальница шейха, ученого богослова (с) божьей‬‬ ‫)‪помощью, искусного знатока божественных наук, (подобного‬‬ ‫‪океану великодушия божественного блеска,‬‬ ‫‪2. Мухаммада сына Мусы, сына Дауда Абу ‘Абдаллаха ан‬‬‫)‪Наринджани. О нем упомянул автор исторических (сочинений‬‬ ‫‪имам великодушный, по прозвищу «аш-Шафи‘и ас-сани»А), Мазхар‬‬ ‫)‪3. ад-дин ал-‘АббасиВ) в своих «Историях» ХорезмаС) и «Мансура»D‬‬ ‫‪в следующих фразах: «(Он)… имам, ученый, деятельныйЕ),‬‬ ‫‪великодушный, совершенный,‬‬ ‫‪4. Опережающий (всех) всеми своими добродетелями (в) речах,‬‬ ‫‪деяниях, духовно и (по примеру) праведных предков, обладатель‬‬ ‫‪В чтении неясных мест помощь оказал К. Рахимов, за что приношу ему благодарность.‬‬ ‫‪352‬‬ ‫‪1‬‬ влияния, благородстваЕ) и доблести, (тот), чьи молитвы (Аллаху) бывают услышаны. Существуют 5. два рассказа о его … (?) … имамом в соборной мечети в МансураF). Все обоснованные документы Джа‘фара ибн МухаммадаG) он [комментировал?]… , 6. (когда) ему было двадцать пять лет. И стоял он все свои ночи в молитвах. А когда наступал день он переходил … с Мухаммадом ибн МусойH). А его сын Абу-л-Касам говорил: «Бывало мой отец [читал] 7. Коран за ночь [способом] «тартил»I). И отправился он в молодые годы в Бухару и прибыл … 8. дано некоторое время с его другом … (?). Затем простили его. И был он прекрасным оратором …». 9. … триста … надцать…J) 10. … его поступь со стороны запа[да] … 11. … прибыл он с восто[ка] … 11а. Написал [это] … Джамал (?) … Махмуд (?)K) Комментарии: А). Имеется в виду эпоним шафиитского (суннитского) мазхаба Имам аш-Шафи‘и. Его полное имя – Абу ‘Абдаллах Мухаммад б. Идрис (768–820). Нам пока не удалось выяснить, кто имеется в виду под «Вторым шафи‘итским имамом». Однако, очевидно, что он был весьма грамотным богословом своего мазхаба, коль скоро удостоился чести именоваться титулом «ашШафи‘и ас-сани» (буквально: «Второй [имам] Шафи‘и». Насколько нам известно, такой титул носил другой имам шафиитского мазхаба Абу-л-‘Аббас Ахмад ибн Сурайдж (род в 240/844-855 г.). Известен так же другой имам этого мазхаба – Абу Хамид Ахмад ибн Абу Тахир ал-Исфарайни (344/955 – 406/1015-16 гг.), за которым закрепился титул «аш-Шафи‘и ас-салис» (буквально: «Третий [имам] Шафи‘и»). В). Историк Хорезма, сочинения которого не дошли до нас (см. след. комментарий). Его полное имя Абу Мухаммад Махмуд ибн Мухаммад ибн Арслан ал-‘Аббаси ал-Хваразми (ум. в 568/1172-73 г.). Не вполне ясно, на каком основании автор эпитафии присваивает ему титул «Второго имама аш-Шафи‘и». С). Имеется в виду обширный труд (80 томов) упомянутого историка и богослова ал-‘Аббаси 353 (см. предыдущий комментарий), посвященный истории Хорезма и его жителям. Сокращенная редакция этого труда дошла до нас в переложении известного компилятора аз–Захаби (ум. в 748/1348 г.).1 Очевидно, автор эпитафии заимствовал сведения об ан-Наринджани непосредственно из труда самого ал-‘Аббаси, поскольку компиляция аз–Захаби появилась позже представляемой эпитафии. D). Из контекста видно, что имеется в виду другое (не известное до селе) сочинение ал-‘Аббаси ал-Хваразми «Та’рих Мансура». Возможно, имеется в виду город Мансура (совр. Алжир), в соборной мечети которой ан-Наринджани, как следует из представленного текста, был имамом (см. так же комментарий «F»). Е). То есть исполняющий религиозные предписания в соответствии со своими знаниями. F). Скорее всего, имеется в виду средневековый город Мансура (Алжир), который был известен как один из шафи‘итских центров Северной Африки. G). Данных об этой личности разыскать не удалось. H). К сожалению и это имя не удалось идентифицировать. I). То есть медленное, ясное чтение с необходимыми паузами. Такой способ чтения Корана занимает значительное время. Автор хочет подчеркнуть мастерство ан-Наринджани и его способность с чудотворным деяниям, то есть прочитать большой текст за столь короткое время. J). Остатки написанных перед сотнями букв («‫»ر‬ и «‫ )»… یــن‬позволяют реконструировать десятки в дате смерти покойного (если именно она указана здесь, и если речь не идет о времени его рождения) в двух вариантах: 1). «‫( »عشــرین‬десять); и 2). «‫( »اربعیــن‬сорок). Учитывая, что в дате могли быть и единицы, в первом варианте дата примерно будет соответствовать 922-932 годам, а во втором варианте 951-961 годам современного летоисчисления. Правда, если именно дата смерти указана здесь, и если речь не идет о времени его рождения. K). Каллиграф (или автор?) написал свое имя нечетко. Поэтому оно читается не вполне уверено. Кроме того, увидеть и изучить саму надпись, так сказать, вживую, не удалось. Теперь обратимся к другому керамическому брикету (37х28 см.), который найден в 1983 году во время археологического понижения территории комплекса Наринджан-баба археологической группой 1 Бартольд. В.В. Туркестан. С. 62, 78-79. 354 (рук. Х. Султанов) Института реставрации Узбекистана (Ташкент). В 1991 году находка передана в Музей истории народов Узбекистана, где хранится и поныне. Брикет имеет форму округлой арки с шестью строчками текста на арабском языке (иллюстр. 2). Судя по тексту, брикет был смонтирован над входом в здание ханака (суфийской обители), которую построил ‘Али-джан сын Амира Мухаммада в 1320-21 г. Пока трудно установить, о каких зданиях шла речь. Они ныне не сохранились. Не ясно также, о каком ханака идет речь, поскольку имени ан-Наринджани здесь не упомянуто. Текст процарапан на необожженной заготовке, которая затем была обожжена. Почерк надписи «куфи», имеющий индивидуальный вид «под клинопись». Пространства между буквами заполнены узорами в виде геометрических линий. Диакритические знаки отсутствуют. Текст: ‫هذه بیت‬1 )‫الخانقاه المخفوفة بالخیرات (؟‬2 ‫علی رسم الشیخ بن المشائخ و تبع التابعین ابی‬3 ‫ ؟ الحق و الدین سالم اهلل علیه و رضی عنهم‬... ‫الصفأ‬4 ‫ المریــد الصــادق علــی جــان بــن امیــر محمــد الهنابخشــقی (الهبابخشــفی ؟؟) رحمــة‬...5 1. 2. 3. 4. 5. ‫اهلل علیه‬ ‫ المختاری‬... ‫سنة عشرین و ستعمائة الملتمس الصحاب دعا الخیر فی‬6 6. 1. Это здание 2. Ханака, окруженное благословениями (Аллаха), 3. (Предназначеное) для ритуала шейха сына (?)В) шейхов, последователя последователейС) Аби 4. ас-Сафа’ …D) Истины и веры – приветствие Аллаха и благословение ему! 5. Построил вот это для своего верного послушника (мурид) ‘Али-джан сын амира Мухаммада ал-ХанабахшакиЕ) – да помилует его Аллах! – 6. (В) семьсот двадцатом году F), с просьбой о благословенных молитвах, в … G) 355 Комментарии: А). Здесь «Ханака». Обычно термин прилагается к комплексу зданий при могиле святого и обозначает такие близкие понятия как «обитель» или «странноприимный дом». В данном случае, судя по тексту (см. строку 3), речь идет об одном здании для ритуальных собраний. В). Следующая за словом «аш-шайх» графема написана неясно и потому предложенное чтение как «бин/ибн» условно. Обычно же эта изафетная конструкция имеет такой вид: «Шайх ал-маша’их» (Шейх шейхов). С). То есть «Последователь последователей (Пророка)». Это определение прилагается ко второму или третьему поколению после Пророка. Автор посвятительного текста хочет сказать, что проводимые в ханака ритуалы легитимны, ибо продолжаются со времен ранних авторитетов религии. D). Эта графема оказалась на сколе брикета и потому ее не удалось прочитать. Однако в сочетании с определяемыми словами «алХакк ва–д–дин» обычно используются определения, вроде «Баха’». Тогда фраза может выглядеть так: «Достоинство Истины и веры». Е). Поскольку в надписи отсутствует диакритика, чтение нисбы донатора может иметь вариации. F). Соответствует 1320-21 г. современного летоисчисления. G). В конце благопожелательной молитвы не удалось прочитать двух слов. О хорезмском селении Наринджан (‫ )قریــة نارنجــان‬упоминает арабский географ Макдиси, который говорит, что могила Мухаммада ан-Наринджани находилась на западной окраине (у крепостных стен) древнего селения, была известным и почитаемым объектом паломничества ‫و قبــره معــروف یــزار یتبرکــة بــه و قــد زرتــه و هــو عنــد الحصــار‬ ‫)القریــة القدیمــة مــن جانــب مغریــب‬.1 Автор эпитафии приводит сведения о том, что ан-Наринджани учился в Бухаре и затем много путешествовал. Судя по тексту эпитафии, в вопросах фикха он, очевидно, принадлежал к шафи‘итскому мазхабу. Однако эпитафия никак не подчеркивает, что покойный был мистиком (суфием), не прилагая к его имени обычных Макдиси. Ахсан – Maqdisi (Ahsan at-taqasim fi ma‘rifat al-aqalim). Descritio imperii moselmici auctore Schamso’d-din Abu Abdollah Mohammed ibn Ahmed ibn Abi Bekr al-Banna al-Basschari al-Mokaddasi/ Ed. M.J. de Goeje. Ligduni Batavorum, ed. 2, 1906 / Bibliotheca geographorum arabicorum, III, p. 284) 1 356 эпитетов, вроде «аз–захид». Что касается эпитетов, приложенных к имени покойного (приведены в первой строке), то этими же эпитетами, обычно, сопровождались эпитафии богословов, далеких от мистицизма. По крайней мере, названные обстоятельства могут дать основания для гипотезы о том, что ан-Наринджани «сделали» суфием его последователи или потомки. Поскольку его могила была местом почитания, суфии могли избрать ее в качестве своего «центра» и построить здесь ханака. К сожалению, других, более подробных, сведений о покойном обнаружить не удалось и потому, надеемся, что представленный здесь материал может помочь в реконструкции биографии этого богослова и суфийского «братства», связываемого с его именем. 357 ШАҲАР, ҲУНАРМАНДЧИЛИК ВА САВДО CITY, HANDCRAFT AND COMMERCE ГОРОД, РЕМЕСЛО И ТОРГОВЛЯ РЕМЕСЛЕННАЯ ПРОДУКЦИЯ ГОРОДОВ МАВЕРАННАХРА ПО ДАННЫМ ИСТОЧНИКОВ И АРХЕОЛОГИЧЕСКИМ МАТЕРИАЛАМ Юрий Буряков В формировании и развитии государства и общества громадную роль играет городской компонент, оказывающий большое влияние на пути движения социально-политической и культурной жизни. Города являлись многофункциональным компонентом государства. На ранних этапах они формировались в первую очередь как культовохрамовые центры и военно-административные, но в процессе развития превращались в ведущие ремесленно-производственные центры, пункты внутреннего и межгосударственного обмена товарами, научными, культурными и религиозными новациями. Неслучайно один из ведущих английских историков середины ХХ столетия Гордон Чайлд, в своей монографии «Древний Восток» назвал пути становления цивилизации Ближнего Востока «городской революцией».1 Одним из ключевых регионов, открывающих возможности изучения этих процессов является Мавераннахр – территория, охватывающая бассейны двух крупнейших среднеазиатских рек ОксаДжейхуна-Амударьи и Яксарта-Сайхуна-Сырдарьи, обладавший большими политическим, экономическим и научным потенциалом, место активных взаимодействий различных этнических групп. Востоковеды прошлого века, в первую очередь В.В. Бартольд, считали, что можно восстанавливать историю только таких городов, сведения о которых сохранились в богатой письменной традиции, как Самарканд и Бухара. В течение многих лет важные аспекты экономической и социальной жизни городов Мавераннахра поры позднего средневековья активно разрабатывала Розия Галиевна Мукминова, рассматривая проблемы развития ремесленного производства, его структуру, специализацию и технологию, правовое регулирование 1 Чайлд Г. Древний Восток в свете новых раскопок. Москва, 1956. С. 123-227. 359 деятельности ремесленных цехов, социальные отношения и уровень культуры. При рассмотрении различных аспектов экономики она специально выделяла такие важные отрасли как металлургическое производство и изготовление изделий из металла, прядение, ткачество и изготовление одежды, бумагоделательное производство и др., а также сбыт и распространение готовой продукции.1 Исследования Р.Г. Мукминовой охватывают такой широкий круг письменных источников, что зарубежные исследователи считают эти работы наиболее фундаментальными по истории экономики средневековых городов Средней Азии.2 Знакомясь с восточными источниками эпохи развитого средневековья времени первых столетий вхождения владений Средней Азии в халифат, мы обратили внимание, что все арабоязычные ученые, занимавшиеся историко-географическим описанием стран Востока, с большим восхищением описывали Мавераннахр, его природные богатства, возделанность земель, города, культуру, менталитет. Наиболее полная характеристика его содержится в трудах представителей классической географической школы Х столетия – Истахри, ибн-Хаукаля, ал-Мукаддаси.3 Истахри называл Мавераннахр, одним из самых здоровых и плодородных, изобилующих климатов Востока. «Плодородие его таково, что нет опасности пострадать от засухи… В Мавераннахре нет места, где бы не было столько городов или селений… Нет вещи, необходимой для людей, которой бы не было у них ... Одежды там столько хлопчатобумажной, что она в избытке и вывозится во все дальние страны. И есть у них шубы, шерсть и меха…».4 «У них есть снаряжение, кони и оружие».5 Мукминова Р.Г. Очерки по истории ремесла в Самарканде и Бухаре в XVI веке. Ташкент: Фан, 1976; Ее же. Ремесленное производство // Амир Темур в мировой истории. Ташкент, 2001; Ее же Международные связи Узбекистана с восточными странами в средневековый период // International Journal of Central Asian Studies. Vol. 8. Seoul, 2003, p.114-124. 2 Historical Survey of Islamic urban studies. Tokio, 1991, p. 295. 3 Характеристику арабской географической школы см.: Академик И.Ю. Крачковский. Избранные сочинения. Т. IV. Москва-Ленинград, 1957. (особенно глава VII). См. также: Bibliotheca geographorum arabicorum. 4 Bibliotheca geographorum arabicorum. (Далее BGA). V. I. Lugduni Batacorum. 1870; в Т. II. 1873 содержит труды ибн-Хаукаля; Т. III. 1877 – Макдиси. 5 BGA, p. 312. 1 360 Однако с развитием исторической науки наряду с письменными источниками важное значение приобретают и вещественные источники. Археологическое изучение городов Средней Азии в качестве специального направления было поставлено с 30-х годы ХХ в., однако активные исследования начались лишь с середины столетия. Основное внимание при этом было уделено эпохе средневековья. В качестве ведущих аспектов были выдвинуты вопросы топографической структуры и социально–экономического устройства городов. Решение этих вопросов, и особенно проблемы формирования городской структуры эпохи раннего средневековья носили дискуссионный характер.1 Однако системное изучение показало, что этот период не являлся временем упадка урбанизации. Раскопки крупных и мелких городов показали, что экономический расцвет городов Средней Азии в IX-XII вв. был подготовлен высоким уровнем их развития в предшествующее время. Полученные в процессе археологических исследований крупнейших городских центров Мавераннахра объекты материальной культуры не только обогащают, а порой и подтверждают данные письменных источниках, но также и позволяют раскрыть новые стороны в развитии ремесел и экономики, не отраженные в них ранее. Исследования в области истории экономики приобретают, таким образом, мультидисциплинарный характер. Важной составной частью процесса становления и развития экономики являлись торговые связи. Начиная с древнейших времен, они способствовали распространению сырья и готовых товаров, наиболее прогрессивных видов продукции – элитной и массовой; осуществлялось знакомство с научными, техническими и культурными достижениями, сближавшими народы разных стран и континентов. Интенсивные торгово-экономические связи способствовали разделению труда, формированию городов, являлись одной из важнейших функций последних, инициировали освоение природных ресурсов и интенсификацию производства. Особенности древних и средневековых городов Мавераннахра, недостаточная фактологическая база письменных источников в Об этом см.: Беленицкий А. М. Вопросы топографии и социально–экономические структуры раннефеодального города Средней Азии // Тезисы докладов на заседаниях, посвященных итогам полевых исследований 1963 г. Москва, 1964. С. 56-59. 1 361 освещении их многоплановой деятельности требуют активного привлечения археологических и нумизматических материалов. Широкие систематические археологические изыскания, развернувшиеся в Узбекистане позволили выявить в Мавераннахре более 200 городов, лишь часть из которых возможно локализовать, опираясь на данные письменных источников. Детальное изучение даже некоторых из этих городов, позволило выявить в них производственно-ремесленные структуры, раскрывающие многогранность городского производства. На этой экономической базе города вырастают, не только как центры ремесла, но и как транзитные торговые пункты. Системы ремесленного производства были выявлены как в крупных столичных центрах (Самарканд, Нахшеб, Канка, Тункет, Ахсикет, Термез), так и в рядовых городах (Пенджикент, Пайкенд, Бенакет-Шахрухия и др.). Наиболее масштабно представлено керамическое производство: открытые в ходе археологических работ объекты позволяют проследить весь цикл изготовления гончарной продукции от заготовки сырья до обжига и декора готовых изделий.1 Так, например, хорошо изучено керами­ческое производство на территории Северной Бактрии уже с эпохи бронзы и раннего железа,2 в кушанское время.3 Отмечается специализация мастерских: посуда различного назначения, терракотовые статуэтки и даже кирпич. Продукция гончарных мастерских, со­средоточенных в городах, шла на удов­ летворение нужд не только городского, но и сельского населения.4 Буряков Ю.Ф., Брыкалова В.Г. К эволюции гончарных печей средневекового Бенакета – Шахрухии // ИМКУ. Вып. 22. Ташкент, 1988. С. 138-155; Буряков Ю.Ф., Тихонин М. Раскопки керамической мастерской конца XV-XVI в. в Шахрухии // ИМКУ. Вып. 16. Ташкент, 1981. С. 58-64. 2 Сагдуллаев А.С. Основные черты и генезис культуры доантичной Бактрии // Античные и раннесредневековые древности Южного Узбекистана. Ташкент, 1989. С. 50; Пугаченкова Г.А., Ртвеладзе Э. В. Северная Бактрия – Тохаристан. Очерки истории и культуры. Ташкент, 1990. С. 29. 3 Тургунов Б.А. К изучению Айртама // Из истории античной культуры Бактрии. Ташкент, 1973. Хрестоматия. Хрестоматия по истории Древнего Востока. Под ред. В.В. Струве и Д.Г. Редера. Москва, 1963. С. 63; Пугаченкова Г.А. Кварталы ремесленников и их мастерство // Дальверзин-тепе. Кушанский город на юге Узбекистана. Ташкент, 1978. С. 203; Пугаченкова Г.А. Храм бактрийской богине на Дальверзин-тепе // Древний восток и мировая культура. Москва, 1981. С. 112–113. 4 Пугаченкова Г.А., Ртвеладзе Э. В. Северная Бактрия – Тохаристан. Очерки истории и культу1 362 Материалы по истории гончарного производства Согда для сере­ дины I тыс. до н.э. получены при рас­копках в округе Афрасиаба. Здесь обнаружено 20 двухъярусных округлых обжигательных горнов и более 80 ям с производствен­ными отвалами.1 Для рубежа н.э. на горо­дище Афрасиаб известен объект, связанный с гончарным произ­ водством, который можно датировать первыми веками до н.э. А.И. Тереножкиным была раскопана часть керамиче­ской мастерской, в которой найдены части гончарного круга и подготов­ленная к работе глина.2 Гигантские кварталы керамического производства начала – первой половины I тыс. н.э. выявлены на крупнейшем городище Южного Согда (долина Кашкадарьи) – Ер-Курган3 (лучше всего изучены слои, относящиеся к эпохе раннего средневековья VI-VII вв.), вскрыто 8 керамических горнов. Примечательно, что эта территория квартала, во всяком случае, в эпоху раннего средневековья была обнесена общей стеной.4 В средневековом Ташкенте – Бинкате на его шахристане и в рабадах прослеживаются сле­ды различных производств ремесленных кварталов с мастерскими медников, керамистов, стеклодувов и др.5 Собраны здесь значительные и полные коллекции поливной керамической посуды выполненной на высоком технологическом и художественном уровне, что в полной мере под­твердило оценку современников,6 считавших, что она превосходит самаркандскую. Шашская керамика отлича­ется исключительным богатством колорита и рисунка,7 что связано с подъемом во второй половине ры. Ташкент, 1990. С. 63-76. 1 Иваницкий И.Д. Сары-тепе 2 – поселение керамистов середины I тыс. до н.э. под Самаркандом // ИМКУ. Вып. 26. Ташкент, 1992. С. 23-28. 2 Тереножкин А.И. Раскопки на городище Афрасиаб // КСИИМК. 1951. Вып. XXXVI. С. 136– 140. 3 Сулейманов Р.Х. Древний Нахшеб. Ташкент, 2000. С.122-124. 4 Исамиддинов М.Х., Сулейманов P.X Еркурган (стратиграфия и периодизация). Ташкент, 1984. С.17; Исамиддинов М.Х., Раимкулов А.А. Квартал керамистов на Еркургане VI-VII вв. н.э. (Р.20) // ИМКУ. Вып. 25. Ташкент, 1991. С. 123-132. 5 Мукминова Р.Г. Из истории позднесредневекового Ташкента // ОНУ. Ташкент, 1981. № 11. С. 158. 6 Писаревский Л. 3. Извлечение из Абу-Бакра ал-Муккадаси. Рукопись. Инв. №1820, л. 44. 7 Специальному исследованию керамики Бинката посвящена работа Брусенко Л.Г. Глазурованная керамика Чача IХ-XII вв. Ташкент, 1986. А также см.: Ильясова С.Р. Глазурованная керамика Шаша и Ферганы IX - начала XIII вв. Сравнительный анализ художественной тра�- 363 IX-X в. в технологии глазурей.1 На чашах, блюдах, тарелках по белому черным каллиграфами нанесены благопожелательные арабские надписи. Посуда Шаша X-XI вв. украшалась и зооморфным рисунком, иногда человече­скими личинами. Определяющим уровнем развития экономики является производство металла и изготовление из него орудий труда, оружия, различного инвентаря. Рудники Мавераннахра славились на Востоке высококачественным серебром и золотом, ртутью и железом, из которого производили сталь. Булатное оружие и доспехи, чеканные и инкрустированные золотом и серебром сосуды из золотистой бронзы, прекрасная посуда и украшения, как и конская упряжь, были широко известны на просторах Евразии. Кварталы металлургов и металлистов раскрыты в средневековых слоях Самарканда, Канки, Пенджикента, Нахшеба, Термеза и других пунктов. Так, многотысячные находки тиглей на Ахсикете свидетельствуют об интенсивности производства здесь стали2. В рабаде Старого Термеза изучался «квартал металлистов» с целью выявления производственной направленности: характер мастерских по изготовлению железных предметов в городе, маркетинг: формы товарообмена полуфабрикатами между ремесленниками внутри железоделательного производства (горняком, металлургом, кузнецом и потребителями) IX – начала ХIII в. Здесь зафиксированы большие скопления «ладошкообразных криц». Раскрыты керамические печи обжига сфероконусов и готовая продукция, характерная для Термеза, дающие основание предполагать наличие здесь и других видов металлургии. Массовое производство однотипных сосудов позволяет предположить изготовление продукции также и на экспорт.3 На Канке изучается квартал мастеров по извлечению и диции (по материалам Бинката - Ташкента и Ахсикета).: Автореф. дисс. … канд. истор. наук. Самарканд, 2008. 1 Брусенко Л.Г. Глазурованная керамика Чача … С. 77 2 Папахристу О.А. Черная металлургия средневекового Ахсикета (IX – начала XIII вв.) // Древняя и средневековая археология Средней Азии. Ташкент: Фан, 1990. С.164. 3 Пидаев Ш.Р., Лериш П., Папахристу О. Новые данные о раскопках в Старом Термезе // Археологические исследования в Узбекистане в 2000 г. Вып. 1. Самарканд, 2001. С. 105 364 обработке железа, функционировавший с рубежа н.э. до развитого средневековья. Выявлены остатки печей, шлаки, крицы различного веса и формы с разным содержанием металла. Различные технологии свидетельствуют о поступлении сюда сырья из разных плавильных центров.1 В Тункете добывались и обрабатывались цветные и благородные металлы. В Пенджикенте вскрыт горн по очистке цветных и благородных металлов. Благосостояние горожан и уровень художественного ремесла отражали изделия ювелиров и торевтов, мастерские которых, в частности, найдены в Самарканде, на Канке, на городище Будрач. Широким спросом в городах Евразии пользовалась продукция стеклоделов. Ассортимент ее включал изящную тонкую посуду из яркого цветного стекла, украшения, сосуды для лекарей и «алхимиков».2 Большие мастерские стеклодувов сохранились на Шахрухие3, в Аблыке, известны они в Самарканде, Термезе, Куве.4 На территории Бинката Х-ХI вв. обнаружены остатки стеклодувной мас­терской. От печей сохранились лишь обожженные пятна лесса, но от­валы бракованной продукции, кусков оплавленных заготовок и шла­ков характеризуют производство. Восстанавливается довольно полная коллекция изделий из прозрачного, желтого, зеленоватого, синего и марганцево-коричневого стекла, включающая крупные кружки, графи­ны, флаконы и кувшинчики, бокалы, химическую посуду, чаши и при­способления для бешиков. Изделия демонстрируют вы­сокую технику мастеров-стеклодувов, широко применявших для укра­шений рельефный орнамент, штампованный, гравированный, напаянный.5 Буряков Ю.Ф., Вульферт Эм.Ф. и др. Новые материалы по истории древней столицы Ташкентского оазиса // Ўрта Осиёнинг қадимги ва ўрта аср шаҳар маданияти анъаналари. Ўзбекистон Миллий университети археология кафедрасининг 70 йиллиги. Тошкент, 2010. С. 48–62. 2 Городище Пайкенд. К проблеме изучения средневекового города Средней Азии. Ташкент, 1988; Брусенко Л.Г., Галиева З.С. Материалы раскопок квартала X – начала XI вв. на городище Канка // Вып. 17. Ташкент, 1982. С. 124-136. 3 Абдуразаков А.А. Исследование химического состава стеклянных изделий из городища Шахрухия // ИМКУ. Вып. 27. Самарканд, 1996. С. 210-213. 4 Аминджанова М. О производстве стеклянных изделий в средневековом городе Кува // Научные работы и сообщения. ООН АН УзССР. Ташкент, 1960. Кн. 1. С. 83-91. 5 Филанович М.И. Древняя и средневековая история Ташкента в археологических источниках. Ташкент, 2010. 1 365 Археологические исследования в Пайкенде выявили остатки печей X-XI вв., заполненных потеками стекла и мелкими обломками стеклянных изделий, что здесь располагался один из центров по производству изделий из стекла в низовьях Зарафшана. Наличие более 50 археологически целых стеклянных изделий дает возможность установить технику их изготовления, которая осуществлялась в основном двумя способами: свободным выдуванием (без формы) и «тиходутым» способом, т. е. выдуванием в определенные формы. Среди стеклянных изделий Пайкенда преобладают светло-зеленые и светло-голубые, реже встречаются светло-желтые, темно-синие и голубые.1 Со сложением трасс Великого шелкового пути распространяются изделия из хлопка, шерстяные ковры и ткани. В середине I тысячелетия н.э., когда в Европе еще бытовали легенды о секрете китайского шелка, стоимость которого по весу приравнивалась к стоимости золота, в Согде – Самарканде и Бухаре – уже выпускали согдийский шелк с оригинальным орнаментом, известным как «сасанидские узоры», которые даже копировались самими китайцами, особенно в Восточном Туркестане. По сообщениям китайских авторов VII столетия н.э., ткани эти «…не имели себе подобных и были достойны восхищения». «Для покупки их приезжали купцы, некоторые из них имели по несколько миллионов монет…». Если просмотреть списки шедших из Средней Азии в Китай товаров VII-X веков, собранные по сочинениям китайских ученых американским историком Э. Шеффером в его известной книге «Золотые персики Самарканда», перед нами предстанет целый калейдоскоп самых разнообразных и подчас удивительных вещей, прекрасные многоцветные шелковые, золотошвейные и хлопчатые ткани, оружие и доспехи, художественный металл, музыкальные инструменты, украшения из самоцветов от яшмы до бирюзы и лазурита, фрукты и всевозможные лакомства, даже диковинные хищники или их шкуры, славящиеся своей силой и выносливостью лошади. Hаймарк А. И. Отчет Пайкендской экспедиции ГМИКВ на площадке перед цитаделью за 1984. Архив Института археологии АН УзССР. Самарканд; Городище Пайкенд. К проблеме изучения средневекового города Средней Азии. Ташкент, 1988. С. 171 и сл... 1 366 В описании прекрасных тканей Согда с китайскими историками могут соревноваться лишь арабские авторы, которые пишут о тканях, выпускавшихся в «бейт-ат-тариз» (ткацких мастерских), среди которых выделялись тонкие золотошвейные ткани селения Ведар. «Ведарийские» ткани получили огромную популярность на Востоке. Если раньше продуктом обмена был лишь китайский шелк, то с середины I тыс. н.э. мы можем совершенно определенно говорить о производстве собственных шелковых тканей согдийскими мастерами. Это открытие неожиданно было сделано французской исследовательницей шелка Д. Шеперд. Изучая древние ткани, покрывавшие надгробия храма бельгийского города Юи, она нашла на одной из них неизвестную надпись, указывающую название ткани и, вероятно, размеры данной партии шелка.1 Название «занданачи», четко указывает на производство ее в известном на средневековом Востоке центре ткачества – селении Зандана в Согде, между Самаркандом и Бухарой. Это селение славилось производством прекрасных тонких тканей и в последующие столетия. О знаменитых тканях из Занданы упоминают и арабские источники, и автор «Истории Бухары» ан-Наршахи. Шелковые ткани с узорами, аналогичными рисункам на шелке из храма города Юи, найдены в хранилище замка согдийского правителя Деваштича на горе Муг VII в. н.э. В последующие столетия ткань этого города широко расходилась на международных рынках. Даже в XVI-XVII столетиях прекрасная ткань «зендень» упоминается среди восточных товаров в русских летописях2. Не менее интересны находки и на западном отрезке этого пути. На Северном Кавказе в могильниках Мощевая Балка, Хасаут, Эшканон были, найдены различные виды иноземных шелков, которые шли в Византию. Проживавшие здесь аланские племена держали в своих руках охрану перевалов на путях в Византию и получали за это своего рода таможенную плату шелком. По подсчетам археологов, из найденных в этих могильниках Henning W. Mitteliranisch Handbuch der Orientalistik, I. Abteilung. 4. Band / Iranistik. Leiden– Koln, 1958, p. 55. 2 Беленицкий А.М., Бентович И.Б. Из истории среднеазиатского шелкоткачества (к идентификации ткани «занданачи») // СА. 1961. № 3. С. 66-78. 1 367 шелковых тканей около 60 % составляли согдийские шелка, 18–20 % – китайские и около 25 % – византийские. Наибольший интерес вызвала находка в Мощевой Балке на Кубани погребения китайского купца, при котором были приходно–расходные записи, монеты, различные предметы и набор шелковых тканей, византийских, согдийских и сасанидских. Значительную часть как раз и составляют описанные нами выше шелковые ткани «занданачи».1 Давая общую характеристику продукции Мавераннахра, Истахри сообщает, что у жителей столько хлопчатобумажных одежд, что они в избытке и даже вывозятся во все отдаленные страны, и у них есть шубы, шерсть и меха (а в одном из вариантов рукописи добавляется: шелк, самаркандская хлопчатобумажная ткань, бумага, волос и шерсть – Ю.Б.).2 Детальную сводку товаров средневековой эпохи из отдельных городов дает современник Истахри, арабский географ Х столетия Макдиси. Он писал в основном о западных странах халифата, о Хорасане, но не смог удержаться от того, чтобы не выделить славящиеся в мире товары Мавераннахра. Описываются и другие предметы торговли от продуктов сельского хозяйства до живого товара. «Фрукты. Если ты поедешь в Согд, Уструшану, Фергану и Шаш, то увидишь изобилие их больше, чем во всех странах света, так что из-за изобилия ими кормят скот…».3 У них столько мускуса, доставляемого из Тибета и от киргиз, что он вывозится в другие города. От Чаганиана до Ванджгирда производится шафран, вывозимый в дальние страны. Такое же с мехами, соболями, белками, лисицами и др., которые вывозятся вместе с ценными рогами (куту), соколами и другими предметами, нужными для царей.4 Иерусалимская А.А. К возрождению школы художественного шелкоткачества в Согде // Средняя Азия и Иран. Ленинград, 1972; Она же. К интерпретации главных трас Великого шелкового пути // Формирование и развитие трасс Великого шелкового пути в Центральной Азии в древности и в средневековье. Тез. Докл. Международного семинара ЮНЕСКО. Ташкент, 1990. 2 Bibliotheca geographorum arabicorum. V. I. Lugduni Batacorum. 1870. (BGA. р. 287) 3 BGA. V. 1, рр. 289-290, 366. 4 Эти товары для Мавераннахра, скорее являлись транзитными, т.к. другие источники отмечают их ввоз из лесной зоны, от булгар Руси, куда взамен этого шло Мавераннахрское высокопробное серебро, чачские и самаркандские дирхемы. 1 368 Большие базары Самарканда выделяет в топографии городов региона ибн Хаукаль.1 А в Мароманде, городе Уструшаны он описывает ярмарку, функционирующую один раз в начале каждого месяца, на которую собираются жители из отдаленных мест. Известны были и базары столицы Илака Тункета, располагавшиеся и в шахристане, и в рабаде.2 Крупные базары отмечались в столице Ферганы Ахсикете, причем шахристанские базары были обширнее и оживленнее рабадских. Центр Южной Ферганы Куба имел небольшой шахристан, поэтому торговля в ней была сосредоточена в рабаде, где кстати находились и все административные строения. То же было и в Узгенде.3 Оптовая торговля, часто представлявшая собой прямой обмен крупных эквивалентных партий товаров, привезенных из разных стран, совершалась купцами непосредственно в караван-сараях. По описаниям караван-сараев мы можем выделить две крупные категории. Городские караван-сараи – ханы служили и местом остановки караванов, прибывающих транзитом, и своего рода гостиницей для длительного проживания купцов в данном городе, и пунктом, где проводилась отмеченная нами выше оптовая торговля. Они располагались в рабатах городов, или в шахристанах, часто близ крупнейших городских базаров, были обеспечены худжрами – помещениями для купцов, различной степени комфортности, специальными дворами для размещения товаров и вьючного скота. Многие крупные торговые союзы имели свои караван-сараи внутри других городов. Так караван-сараи самаркандских, бухарских, чачских, термезских купцов упоминаются источниками в Багдаде, Самарре, Нишапуре. Второй тип караван-сараев – рабаты, стоявшие между городами на пустынных и горных участках транзитных трасс или в округе городов.4 Эти караван-сараи, как правило, представляли BGA. V. 1 Р. 366. BGA. V. 1, рр. 389. 3 BGA. V. 1, рр. 393-395. 4 Истахри, при описании Мавераннахра специально обращает внимание на большое количество рабатов в округе торгового города Западного Согда Пайкенде. Отмечая, что в нем, в отличие от других городов, не было соборной мечети он пишет «но в нем столько рабатов, что я не знаю ни единой области Мавераннахра с большим числом, чем в нем. До меня дошло, что число их около тысячи» (BGA. V. 1, р. 314). Это характеризует очень высокий торговый 1 2 369 собой своего рода небольшие укрепленные пункты, с обводными стенами, иногда с башнями, и были способны не только принять на временную остановку, ночевку проходящие караваны, но и защитить их от грабительских шаек. Крупным центром производства был Чач, из которого вывозили прекрасные шагреневые (кимухий) седла, колчаны, палатки и кожи, которые поступали от соседних кочевых тюрок и обрабатывались здесь, плащи, молитвенные коврики, вероятно, меховые воротники, лен и льняное семя, отличные луки и иглы невысокого качества, железные ножницы, хлопок, вывозившийся к тюркам и, по некоторым источникам, рис. Славились прекрасные шерстяные ткани Бенакета, носившие на Востоке имя этого чачского города. Из Ферганы и Исфлуджаба вывозились белые ткани, оружие, в первую очередь мечи, медь и железо. Из Тараза и из Шельджи вывозилось серебро. Из Туркестана на рынки поступали лошади и мулы (последние поступали и из Хутталя). А завершает описание экспорта товаров Макдиси словами – «нет равного мясу Бухары и сорту дынь её, называемому «саф» (или «шак» – Ю.Б.), мукам Хорезма, глиняным сосудам вида гаданр Шаша, бумаге Самарканда».1 О других центрах сообщается, что в Хорезме и Термезе строятся суда. А в последнем также производят мыло.2 Область Кеша, как и Фергана (Ю.Б.), славилась прекрасными лошадьми, вывозившимися из Кеша в Хорасан, а из Ферганы вплоть до Китая. Торговля производилась преимущественно на городских рынках, которые были важной составной частью городов и специально отмечались географами Востока. Они располагались чаще всего в ремесленно-торговых пригородах, реже были внутри шахристанов на традиционных площадях. Рынки были постоянные и эпизодические. Зачастую рынки были специализированными. Так, описывая топографию Бухары, географ Х в. Истахри сообщает: «внутри и вне стены города рынки один за другим, в определенное потенциал маленького городка Согда. 1 BGA. V. 1, р. 326. 2 BGA. V. 1, рр. 225, 324. 370 время они оживлены. В них продаются и покупаются одежда, рабы, скот и прочее достаточное для его населения».1 Описывая согдийский город Иштихан он подчеркивает, что базары Иштихана хорошие. Сбор их был так велик, что халиф Мутасин взял их себе лично, а затем передал в надел Тахириду Мухаммаду.2 Специально описываются, как достопримечательность рынки Термеза и Бенакета. Северными воротами в Хорасан в то время был Хорезм. И вот какие товары провозились через Хорезм в Х в.: меха собольи, белки, горностаи, куницы, зайцы и бобры. В купеческом наборе были прекрасные шагреневые кожи, амбра и воск, ковры и ткани, дубильные вещества и рыбий клей, мечи и кольчуги. Шли на продажу производившиеся в Средней Азии цветные одежды, парча, сосуды из глины. Свой вклад в торговлю вносили и другие города: из Ферганы поступали белые ткани, медь и оружие, из Чача – высокие седла из лошадиной кожи, колчаны, палатки, плащи, ножи, наплечники, молитвенные коврики, хлеб и хлопок, прославленные чачские луки и знаменитая керамическая посуда. Бенакет – Шахрухия особо славился своими тканями, а Джизак – хорошей шерстью и одеждой из нее. Также как Рабинджан – плащами из красной шерсти, художественной посудой. Бухара поставляла мягкие тонкие ткани, ковры, и паласы, табаристанские и ушмурийские ткани. Лекарства и благовония. Лодки, душистую камедь и мыло давал на рынок Термез. После упадка, вызванного монголо-татарским нашествием, новый подъем в ремеслах Мавераннахра наступил в XIV-XV столетиях уже при Тимуре и Улугбеке, когда обновились торговые связи Самарканда на путях из Китая на востоке до Франции и Испании на западе, Ирана и Индии на юге, Руси на севере. И вновь среди товаров мы видим яркие шелка, хлопчатобумажные и шерстяные ткани, ковры и ковровые изделия, палатки и войлок, конское снаряжение, оружие, доспехи, знаменитую самаркандскую бумагу, изделия из кож, прекрасный художественный металл и многое другое. Затронутые в данной статье материалы являются фрагментарным 1 2 BGA. V. 1, рр. 314 BGA. V. 1, рр. 323. 371 обзором вещественной базы ведущих направлений экономики городов Мавераннахра. Богатый потенциал городского ремесленного производства эпохи раннего и развитого средневековья требует системного изучения на базе корреляции письменных и вещественных источников и может послужить базой для исследований, подобных тем, которые были предприняты Р.Г. Мукминовой для эпохи развитого средневековья. 372 РЕМЕСЛА ТЮРКСКИХ НАРОДОВ ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ: ФОРМЫ ИСТОРИЧЕСКОГО СИМБИОЗА Акбар Хакимов Уникальность культурного наследия тюркоязычных народов связана с исторической судьбой этих в прошлом кочевых племен, перемещавшихся на протяжении многих веков по огромным пространствам евроазиатского континента. Одним из регионов стационарного расселения тюркоязычных племен явилась Средняя Азия, сегодня именуемой Центральной Азией, где на протяжении многих веков протекал процесс адаптации тюркоязычных, скотоводческих и ираноязычных, оседло-земледельческих народов. В результате многовекового общения возникли своеобразные формы симбиоза как в хозяйственно-бытовом укладе, так и в культурно– духовной жизни народов, населявших этот регион. Выявляются 4 основных этапа формирования и развития ремесла тюркских народов на территории Центральной Азии: 1).VI-IХ вв. период проникновения традиций искусства тюркостепных народов в регион и взаимодействие их с искусством Согда (тюрко-согдийский симбиоз); 2). Х-ХIII вв. – кульминация тюркского внедрения (по выражению К.Э. Босворта) в регион и на территорию всего Среднего Востока (среднеазиатский симбиоз в контексте общехалифатского искусства); 3). ХIV-ХVI вв. – эпоха Амира Темура и Темуридов, ознаменовавшая окончательное утверждение тюркоязычных народов в регионе как основного, определяющего этно-социо-культурного фактора (симбиоз в искусстве и ремеслах в контексте художественной культуры государства Амира Темура и его преемников); 4. ХVIIначало ХХ вв. – период возникновения на территории региона Бухарского эмирата, Хивинского и Кокандского ханств (симбиоз в контексте формирования локальных художественных школ); 1. Тюрко-согдийский симбиоз. Образцы художественного ремесла, свидетельствующие о взаимодействии тюрко-согдийских традиций между собой и о 373 включении их в общий поток трансконтинентальной по характеру культуры региона, относятся к VI-IХ вв. В этот период сначала на северо-востоке региона – в Семиречье и Фергане, а затем и в центральных районах – Согде, отмечаются произведения художественного металла и керамики, в которых исследователи обнаруживают “...Синтез тюркских, восточноиранских, согдийских и танских элементов...”.1 Если согдийская традиция несла в себе переработанные художественные черты и мотивы искусства Ирана, особенности греко-эллинистической и индо-буддийской иконографии и стиля, переосмысленные кушанским искусством, то в произведения тюркского ремесла находят в большей степени отражение мотивы и черты искусства степного Востока и культуры Китая. Согдийская торговая экспансия на северо-восток Средней Азии и основание в результате этого в долинах Семиречья и Ферганы городов, ставших центрами торговли со степью, импульсировали процесс симбиоза тюрко-согдийских художественных традиций. В города Отрар, Суяб и Тараз тюрки привозили скот и продукцию ремесла, а согдийские купцы в свою очередь доставляли нужный для кочевников товар. В результате такого тесного торгово-обменного процесса происходило взаимопроникновение культурных и художественных черт. В ремесле это наблюдается на материале согдийской керамики Семиречья, в которой обнаруживаются “элементы, характерные для культуры местных тюрок, народов Восточного Туркестана, Китая и особенно чачских культур круга Каунчи”.2 Эту же мысль подтверждают и материалы по тюркской торевтике того периода, для которой характерен сплав элементов Согда, Северного Синьцзяня, а также искусство кочевников Алтая и Енисея. Таким образом, взаимовлияние тюркских и согдийских традиций происходило в районах колонизации согдийцами городов на северо-востоке региона, а затем по мере продвижения тюркских племен на запад, соответственно перемещается и центр взаимодействия этих культур. Но и здесь, определить Даркевич В.П. Художественный металл Востока YIII-ХIII вв. Москва: Наука, 1976. С.91. Распопова В.И. Гончарные изделия согдийцев Чуйской долины. Труды Киргизской археолого–этнографической экспедиции. Т. 4. Москва, 1960. С. 162-163. 1 2 374 этнокультурную чистоту традиций представляется крайне сложным, поскольку согдийская традиция, была во многом синтезирована с ирано-сасанидской, а тюркская – с традициями танского Китая. И в таком усложненном виде они вступали во взаимодействие друг с другом. Симбиоз тюркских и согдийских традиций обнаруживается исследователями на материалах торевтики в различных аспектах – на уровне стиля, тематики, а также в форме взаимного использования бытовых предметов. Так, например, сосуды, поясные наборы, части конского снаряжения и другие предметы тюркского металла, вошли в быт согдийцев.1 Влияние и следы стилевого симбиоза обнаруживаются с меньшей определенностью и связаны, в основном, с содержанием мотивов и тем, а также характером их образно-эмоциональной трактовки. Так, например, особое значение в интерпретации образов как в тюркском, так и согдийском искусстве имела связь с мифологией. Причем, для эпоса тюрок было характерно как бы распадение образа идеального воина на ряд свойств, связанных с тем или иным животным. Отражение этих представлений косвенным образом наблюдается в тюркском металле. Воплощение в образах животных черт героического идеала – храбрости, неукротимой силы – было характерно также и для согдийского искусства. Примеры этого мы обнаруживаем в настенной живописи Пенджикента. “Содержательное сходство трудно описывать, но оно чувствуется при сопоставлении согдийских и тюркских изображений животных. Ярость варахшинских тигров, чуткость джейранов и козерогов на серебряных сосудах заставляют вспомнить стилизованных и в тоже время таких живых тигров и барсов, кабанов и горных баранов, куланов и ланей на украшениях кудыргинского или копенского седла или же зверей писаниц тюркско-кырыгзского круга”.2 Идеология Тюркского каганата была направлена на возвеличивание своего государства, на придание ему соответствующей атрибутики и блеска, присущего древним цивилизациям Востока. Исходя из этого, они ориентировались в своих политических, культурных Маршак Б.И. Согдийское серебро. Ленинград, 1972. С.78 Маршак Б.И. Согдийское серебро. С.78; Беленицкий А.М. Древний Пенджикент (основные итоги раскопок 1954–1957г.) // Советская археология, 1959. №1. Рис. 19г. 1 2 375 и художественных приоритетах на своих ближайших соседей – Согд, Иран, Китай. Этим во многом объясняется то, что в процессе взаимодействия тюрки заимствовали свойственные согдийскому искусству канонизированные стилевые приемы, характерные мотивы, многофигурные композиции и сложную орнаментику. Причем, тюркские правители нередко использовали труд самих согдийских мастеров: “Каганы широко использовали опытных согдийских златокузнецов вместе с мастерами других народов. В кочевых государствах быстро распространялись в воинской среде пояса и чаши, изготовленные в ставках каганов, но все же искусство степи оставалось самим собой. Так, например, заимствуются и перерождаются у тюрок и кыргызов согдийские растительные орнаменты, превращаясь в сочетание абстрактных элементов”.1 Зачастую взаимовлияние было настолько сильным, что позволило выделить художественные школы на территории Средней Азии, ведущей особенностью которых являлось смешение форм, мотивов и приемов тюркского и согдийского искусства. В свою очередь, мастера Согда испытывали, с одной стороны воздействие искусства Ирана, отличавшегося каноничностью, устойчивостью и известным классицизмом художественного стиля, его уравновешенностью, а с другой стороны, находились под влиянием экспрессивного, динамичного и живого восприятия мира свойственного тюркской культуре. Развитие тюрко-согдийского симбиоза, основанного на сочетании экспрессивного стиля степного искусства, и несколько рафинированного, но более живого, чем иранское, искусства Согда определило характерные особенности эстетики и стиля художественного ремесла Средней Азии всего средневекового периода. К VIII–IX вв. влияние исламских традиций в искусстве Согда ощущается всё сильнее. Тюрко-согдийский симбиоз, основанный на этнокультурном взаимовлиянии, начинает испытывать воздействие политико–конфессионального фактора, также нацеленного на интеграционные задачи, но в гораздо большем географическом масштабе. Происходит унификация художественных традиций в 1 Маршак Б.И. Согдийское серебро. С. 81. 376 масштабах всего халифата. В этот процесс вовлекается искусство тюрков и согдийцев: “Именно рубеж VIII–IX вв. мог стать наиболее благоприятным моментом для превращения локального варианта царской иконографии в стандарт, общий для всего аббасидского халифата”.1 Изображение царя на троне в окружении слуг по прежнему канонизировано, но при этом, меняются регалии и костюмы владык, встречаются изображения правителей из тюрко-согдийской среды, подражавшие в роскоши и обычаях прославленному двору Сасанидов. В этих изделиях на первый план выдвинута персона правителя и его окружения из среды недавних кочевников. Причем, в облике как самого правителя, так и его придворных, явно выражены тюркские этнические черты. Эта традиция была сохранена и в более позднее время. Типичным образцом изделий такого типа является блюдо X-XI вв. из Ямало-ненецкого округа, находящееся в Эрмитаже, и на котором, по мнению исследователей изображены правители тюркской династии Газневидов. Изображения аксессуаров и атрибутики близки к деталям описанного историком Бейхаки и изготовленного в 1035-1038 годах престола для сына Махмуда Газневи – Мас’уда.2 Процесс превращения локальных вариантов изображений и композиций в универсальную схему явился следствием глобальных изменений, связанных с возникновением ислама и образованием арабского халифата в котором шел процесс создания нового синкретического “исламского искусства”. Это наблюдение относится и ко всему кругу мотивов и образов искусства этого периода, в том числе согдийского. Говоря о школе торевтики, связанной с северовосточными районами Средней Азии, то есть региона, где наиболее активно проходил процесс взаимодействия тюрко-согдийских традиций, Б.И. Маршак пишет: “К концу VIII в. в пору смешения традиций, вещи, близкие к сосудам этой школы, делали в степях Восточной Европы и на Ближнем Востоке”.3 По мнению Л.И.Ремпеля в Средней Азии в VI-VIII веках обозначился новый этап в торевтике. Во многом это было связано с приходом к власти в Средней Азии, начиная с VI века, тюрок. К этому периоду Л.И.Ремпель относит Маршак Б.И. Согдийское серебро. С. 88. Маршак Б.И.Согдийское серебро. Рис. 29. 3 Маршак Б.И. Согдийское серебро. С. 89. 1 2 377 существование трех основных школ – согдийской, хорасанской и хорезмской, отмечая их общность с ирано–сасанидским и тюркостепным искусством. Также как и Б.И. Маршак, он отмечает продвижение ирано-согдо-тюркского симбиоза на запад – на Кавказ и далее в пределы Восточной Европы: “...будучи частью культуры, населявших ее в VI-VIII веках ирано– и тюркоязычных племен, искусство Средней Азии было меньше всего национально ограниченным и замкнутым”.1 Эту мысль подтверждают и клады восточного серебра VII-IX веков, в изделиях которых наблюдается смешение черт иранского, индийского, китайского, среднеазиатского и тюркостепного искусства. Таким образом, тюрко-согдийский симбиоз представлял собой не замкнутый, локальный вариант, а являлся одним из звеньев более широкого процесса формирования трансконтинентальной культуры в среднеазиатском регионе, генезис которой восходит еще к античному периоду, а дальнейшее развитие связано с адаптацией в исламском искусстве. Причем, культура центральных районов Средней Азии в процессе исламизации более интенсивно впитывала черты общехалифатского искусства, чем северо-восточные области региона: “Средняя Сырдарья, Фергана и Семиречье фактически не входили в состав халифата. Их искусство, связанное с оседлым тюрко-согдийский населением, долго сохраняло до-исламские мотивы”.2 В торевтике северо-восточных районов Центральной Азии - Чача, Ферганы, Семиречья – несколько иные, чем в центральных и юго–западных частях региона, декор и очертания изделий. В ней нашло место оживленное взаимодействие согдийских и тюркских традиций. В узоре и формах предметов торевтики этого региона встречаются также элементы китайского, индийского и даже византийского искусства. 2. X–XIII вв. - проблемы симбиоза в контексте исламского фактора X-XIII вв. были отмечены выдвижением на арену политической жизни Средней Азии и всего Среднего Востока мощных тюркских династий. Одной из первых таких династий мусульманского времени Пугаченкова Г.А., Ремпель Л.И. Очерки искусства Средней Азии. Москва: Искусство, 1982. С. 226. 2 Даркевич В.П. Художественный металл Востока YIII–ХIII вв.С. 87. 1 378 была империя Газневидов, основатель которой Себуктегин, тюрок по происхождению, воспитывался при дворе Саманидов в Бухаре. Это был первый большой прорыв тюркской власти в мусульманский мир. В X-XI вв. Процесс тюркизации Мавераннахра, Хорасана и Ближнего Востока продолжал активизироваться: “...к XI в. относится начало сравнительно большого этнического и племенного продвижения тюрок на Ближний Восток в результате основания таких династий, как Караханиды в Мавераннахре и Сельджуки в ирано–анатолийской области ...”.1 Следы непосредственного тюркского компонента в искусстве этой поры определить трудно, поскольку, это был период стирания локальных, этнокультурных границ в масштабах всего мусульманского мира. Процесс ассимиляции тюркских народов, в ремесленную и художественную среду вновь образовывавшихся государств проходил с меньшей интенсивностью, чем в военную и дворцовую, где представители тюркских народов составляли элиту: “...в период до начала XI в. произошло глубокое проникновение тюрок в военные и государственные учреждения почти всех мусульманских стран к востоку от Египта”.2 И хотя в X-XII вв. в Средней Азии ведущую роль в политической жизни играли династии тюркского происхождения, в самом художественном ремесле выявить этнокультурные традиции крайне затруднительно: “...время, затраченное учеными, исследовавшими архитектуру Машрика XI-XII вв. на то, чтобы определить, исходя из составных элементов и мотивов, является ли сельджукский декор этих областей действительно тюркским или иранским и т.д., было затрачено впустую”.3 Примерно в этом же духе высказывался Л.И. Ремпель в отношении группы изделий из серебра VII-VIII вв.: “Утверждать определенно, какие изделия тюркские, а какие согдийские в настоящее время невозможно...”.4 В целом же направление и стиль искусства Х-ХII вв в большой Босворт К.Э. Нашествия варваров: появление тюрок в мусульманском мире. В сб. Мусульманский мир. 950–1150. Москва: Наука, 1981. С.27. 2 Босворт К.Э. Нашествия варваров: появление тюрок в мусульманском мире. С. 27. 3 Роджерс Дж.М. XI век – поворотный момент в архитектуре Машрика? В сб. Мусульманский мир. 950–1150.Москва: Наука, 1981. С. 237. 4 Пугаченкова Г.А., Ремпель Л.И. Очерки искусства Средней Азии. С. 237. 1 379 мере были связаны с исламским фактором, нежели этнокультурным. В этот период происходит формирование и развитие нового орнаментально-декоративного стиля мусульманского искусства. Ареал распространения этого искусства был чрезвычайно широк и в орбиту этого поистине мирового художественного процесса было включено и искусство Хорасана и Мавераннахра. Несмотря на известную цельность хорасано-мавераннахрской культуры, особенно в домонгольский период, тем не менее, искусство и ремесло двух этих регионов, в определенные периоды входившие в состав единого государства, отличаются характерными признаками, проявляющимися в стиле, технологии, формах, а также в выборе тем и мотивов. Здесь вновь следует подчеркнуть роль тюркского художественного компонента в формировании особенностей стиля ремесла и искусства Мавераннахра, отличающегося от хорасанского стиля большей экспрессией и меньшей рафинированностью. В этот период ремеслом занимались мастера тюркского происхождения, о чем свидетельствует разработанная терминология на тюркском языке, обозначавшая виды ремесленной деятельности. Так, автор “Кутадгу-Билик”, известного памятника тюркского языка XI века – Хаджи Юсуф Баласагуни, караханидский тюрк по происхождению – пишет о ремесленниках: “Все они необходимые для тебя люди, близко держи их, полезных, великих: кузнецов (темирчи), ткачей (тукучи), сапожников (утукчи), водовозов (сучи), седельщиков (эгарчи), камнетесов (бедизчи), мастеров стрел (укчи), мастеров луков (джаачи), от перечисления их мой язык удлинился ...Как много удивительных вещей они делают...”.1 Начиная с IX в. одним из наиболее распространенных видов художественного ремесла становится керамика. В этот период в регионе формировались ведущие керамические центры, среди которых особо выделялись Самарканд, Кува, Шаш, Мерв, Ниса, Хорезм и другие. В керамике этой поры определяются две основные разновидности: неполивная и поливная. Если в поливной керамике Афрасиаба более явственно проявились черты городского согдо– мусульманского искусства, то образцы неполивной, большей частью 1 Цит. по кн.: История народов Узбекистана.Т.I. Ташкент: АН УзССР, 1959. С. 288 380 лепной керамики сохранили связь с несколько архаизированной степной, тюркской традицией. Так, в IX-X вв. на северо-востоке Мавераннахра – в Фергане и Шаше изготовлялись сосуды – водолеи птицеобразной формы. В этот период встречались и сосуды с налепами в виде объемных фигурок птиц, животных и людей. В VII-IX вв. еще были распространены сосуды с лепным орнаментом в виде глиняных полосок, положенных на поверхность сосудов и образующих разнообразный узор. В этих изделиях угадывается связь с древнетюркской традицией оформления деталей глиняных сосудов – сливов, ручек – в виде зоооморфных или антропоморфных изображений. К более ранним образцам изделий такого типа относятся плоская чаша с зооморфным сливом, найденная на городище Койкрылган-кала III-IV вв. (Хорезм) и кувшин III-VI вв. со сливом в виде головки барана с городища Кетмень-тюбе, расположенного в Ферганской долине.1 Эту традицию лепных украшений развивают антропоморфный сосуд VII-VIII вв. из Сукулукского городища (Кыргызстан) и кувшинообразный сосуд из Кафыр-калы VII-VIII (Узбекистан) в виде антропоморфного лепного изображения на грушевидном тулове.2 С развитием гончарной технологии и в связи с необходимостью расширения производства эти архаические формы уступают место новым приемам. С XII века широкое распространение в Средней Азии получает керамика со штампованным и рельефным узором. Штампованная керамика производилась во многих городах, но особенно богатыми по изобразительно-орнаментальному узору были изделия из Мерва – главного центра их производства в регионе. Однако в северо-восточных регионах, более тесно связанных с тюркскими этнокультурными традициями сохраняются и архаичные формы глиняных изделий, связанных с кочевым укладом жизни. К такого рода изделиям можно отнести глиняный столик-дастархан из Чуйской долины X-XI вв с примитивным, но динамичным и отвлеченным по характеру резным узором.3 В XI-XII вв. в городах Средней Азии получает распространение The art of Central Asia, Leningrad: Aurora, 1988, Pl.137,139 The art of Central Asia, Leningrad: Aurora, 1988, Pl. 138, 140 3 Пугаченкова Г.А., Ремпель Л.И. Очерки искусства Средней Азии. Илл. на С.192. 1 2 381 неполивная керамика архаического типа, напоминающая аналогичные сосуды эпохи бронзы. Поверхность кувшинообразных сосудов покрывалась крупным рисунком растительного или геометрического характера, нанесенного минеральным красителем красновато– коричневого цвета. Характер орнамента и форма изделий в виде зооморфных фигур также связаны с традициями тюркского стиля. Узор на изделиях этого типа прост и в то же время экспрессивен, он отличается от спокойного, уравновешенного по стилю и более многословного орнамента искусства оседлых народов.1 С конца VIII – нач. IX вв. в городах Средней Азии появляется и получает широкое распространение поливная керамика, ведущим центром производства которой был Афрасиаб. На протяжении IX-XII вв. она достигла здесь настоящего художественного совершенства и высокого технического качества. Ферганская и шашская при сохранении стилевого единства с афрасиабской керамикой, всё же обладает безусловным своеобразием, обусловленным связью с укладом жизни и мировоззрением местного населения, основную часть которого в этот период здесь уже составляли тюркские народы. В шашской и ферганской керамике X-XII вв. преобладает оливково–зеленая гамма с использованием коричневых, охристо– красных, черных, желтых оттенков. Орнаментика этой керамики включает изображения животных, птиц, рыб, во многом отражавших символику и фольклорно-поэтические представления тюркских народов. Характерны в этом отношении изображения уток, аистов, оленя с ветвистыми рогами, редко встречающиеся в афрасиабской керамике. Близость металлической посуде нередко подчеркивается обработкой фона, штриховкой, что также было свойственно средневековой тюркской торевтике. Меньше чем в афрасиабской керамике здесь растительного и геометрического орнамента, редки и многофигурные композиции, а в изображении живых существ сохраняется целостность силуэтов и натуралистичность. Таким образом, в керамике, несмотря на общность стилевых черт всё же особенности, связанные с этнокультурными признаками в известной мере ощутимы. В керамике северо-восточных районов 1 The art of Central Asia, Leningrad: Aurora, 1988, Pl. 141, 142. 382 меньше используется голубая полива, распространившаяся в керамике Чаганиана и Мерва XIII века. Эти центры, находившиеся в пограничной зоне двух регионов, все же испытывали сильное воздействие афрасиабской школы. В середине XI века в прикладном искусстве Хорасана и Мавераннахра наступает смена художественного стиля – господство декоративно-орнаментального начала. В связи с серебряным кризисом изделия из серебра и золота переплавляют в монеты, происходит наплыв изделий из меди и ее сплавов. К XII веку они украшаются стилизованными изображениями зверей и птиц, вплетающимися в узорный орнамент. Также как и в керамике, в торевтике центральных и северо-восточных районов Средней Азии имеются отличительные черты, во многом связанные с более сильным воздействием в этих регионах раннесредневекового тюркского металла. Здесь в основном встречаются изделия из бронзы и меди (серебристый и красноватый оттенок) с относительно лаконичным и менее детализированным узором, отсутствует техника инкрустации и стиль орнамента более прост и в то же время динамичен, что как подчеркивалось выше, было присуще тюркскому искусству и ремеслу. Несмотря на универсальный характер орнаментики, и форм изделий из бронзы и меди в этот период, всё в отдельных образцах можно наблюдать и проявление локальных, этнокультурных особенностей. Примером этому может служить известный поднос из латуни, относящийся к северо-восточным регионам Центральной Азии и датирующийся XI-XII вв с изображением на дне в окружении вьющегося растительного узора правителя с чашей в руке.1 Тип лица правителя – ярко выраженный тюркский, а сама иконография – поза, атрибуты – напоминают известные тюркские балбалы – каменные скульптуры кочевников VII-VIII вв.2 Растительные завитки орнамента вокруг фигуры сидящего мужчины завершаются головками хищных животных, похожих на гепардов. Такой прием смешения изображения головок животных и людей с растительным узором получил широкое распространение в прикладном искусстве The art of Central Asia, Leningrad: Aurora, 1988, Pl. 179. Федоров–Давыдов Г.А. Искусство кочевников и Золотой Орды. Очерки истории и культуры евразийских степей и золооордынский городов. Москва: Искусство.1976, илл. 62,63. 1 2 383 и миниатюре мусульманского времени. Он восходит к достаточно распространенному в индо-иранской мифо-фольклорной традиции – мотиву «вак-вак» – «говорящее дерево». По преданию, ветви этого сказочного дерева завершались головами фантастических животных и людей, котореы при дунвоении ветра начинали издавать громкие звуки. В то же время мотив изображения головок животных был популярен и в доисламском тюркском ремесле, когда сосуды или другие культовые предметы украшались фигурками различных животных. Таким образом, в оформлении одного подноса мы можем наблюдать, как взаимодействуют и переплетаются традиции искусства как кочевых, так и оседлых народов. Наиболее сильно традиции кочевого искусства и ремесла проявлялись в художественном текстиле -ковроделии, кошмовалянии – исконных для тюркоязычных народов промыслах. Традиционные для тюркского ковроделия мотивы и узоры проникали в оформление художественных тканей, производством которых занималось в основном городское население Средней Азии. Эти виды промыслов, сырьем для которого служила шерсть овец, верблюдов, были развиты в основном в скотоводческой среде, а производство тканей, золотое шитье, вышивка крупных декоративных изделий являлось по преимуществу городским или сельским ремеслом. В домонгольский период особой славой стали пользоваться ковры и ковровые изделия кочевых тюркских племен – огузов, сельджуков, карлуков, занявших ключевые позиции в создании и управлении государствами на территории Мавераннахра и Хорасана домонгольского периода. Империи Газневидов, Караханидов, Сельджукидов были основаны представителями тюркских племен, что ускорило процесс включения и адаптации традиций их бытового уклада и эстетических идеалов в круг социальной и культурной жизни всего мусульманского мира. В свою очередь традиции искусства земледельческих народов оказывали влияние на характер стиля этих изделий, что проявлялось в содержании и принципах построения орнаментальных узоров ковров и ковровых изделий тюркских племен. Этот процесс идет под знаком общей геометризации и стилизации узорной композиции. 384 3. XIV-XVI вв. – симбиоз в контексте искусства эпохи Темуридов Эта эпоха ознаменовала окончательное утверждение тюркоязычных народов в регионе как основного, определяющего этно и социокультурного фактора. Амир Темур проводит интеграционную политику, концентрируя творческие силы эпохи в своей столице – Самарканде. В период правления Амира Темура и темуридов возрождаются архитектура, художественные ремесла и искусства, понесшие значительный урон в результате нашествия монголов. Процесс стирания локальных художественных традиций, вызванный X-XIII вв. объединяющей ролью ислама, продолжался и в послемонгольскую эпоху, получив новый импульс к развитию. Материалы искусства (миниатюрная живопись) и художественного ремесла свидетельствуют о взаимодействии центральноазиатских, иранских, индийских, китайских и арабских художественных традиций. Прежняя тюрко-согдийская форма симбиоза в этот период предстает в виде нерасчленимого, центральноазиатского синкретизма в искусстве. Искусство эпохи отличает стремление к изысканности форм и силуэтов изделий, к утонченному и дробному цветочно-растительному и эпиграфическому орнаменту. Активное взаимодействие художественных традиций различных регионов стран было важной особенностью зодчества и ремесла эпохи Темуридов. Этнокультурные черты уступают место своеобразному синкретизму искусства, в котором прослеживаются художественные традиции более крупных регионов. В это время существовали прославленные центры ремесла – наряду с Самаркандом такими городами были Бухара, Шахрисябз, Фергана, Мерв и др. Здесь работали прекрасные мастера поливной керамики, изготовлялась посуда из золота, серебра, бронзы, создавались изысканные ювелирные украшения, шелковые и хлопчатобумажные ткани, резные деревянные и каменные изделия. Особенностью искусства и ремесла рассматриваемой эпохи стало активное взаимодействие художественных традиций различных регионов. Локальные этнокультурные черты постепенно стали уступать место своеобразному художественному синкретизму в искусстве государства Амира Темура и Темуридов. 385 Отмечая близость культур Самарканда и Герата, исследователи в то же время подчеркивают, что Темуриды Мавераннахра придерживались тюркской ориентации, в то время как гератские Темуриды больше были связаны с хорасано-иранской средой. В силу этого один из существенных признаков среднеазиатских миниатюр – приверженность к тюркским и тюрко-монгольским формам одеяний. Таковы, например, головные уборы в виде войлочных куляхов (у Бейхаки в “Истории Масуда” это тюркские головные уборы именуются как “кулохи-душох” – “двурогие шапки”) или колпаков с отворотами (доныне сохранившихся у киргизов). Как пишет Г.А. Пугаченкова: “Царицы самаркандских гаремов носили высокие монгольские головные уборы, которые так поразили испанского посла Рюи Гонзалеса де Клавихо, на миниатюрах же гератской и ширазской школ у женщин царского происхождения на головы накинут платочек, иногда подхваченный жемчужной нитью. Тюркские шапки и прочие детали встречаются и у персонажей на гератских и ширазских миниатюрах, но там, как правило, это контингент второстепенного положения – гулямы из свиты, охотники, слуги, а знать и правитель (если он не в короне) носят чалму. Но миниатюры, на которых художник подчеркнул, что государь знать придерживаются тюркских традиций, могли создаваться лишь в тех областях темуридской державы, где преобладала тюркская традиция. Такой областью в первой половине XV века был Мавераннахр”.1 Анализируя миниатюру в собрании галереи Фрира в Вашингтоне с изображением Улугбека – внука Амира Темура, Г.А. Пугаченкова отмечает: ”Улугбек в широкополом “кидилиг–борик”, большинство мужчин в тюркских куляхах с черными отворотами, царицы в широких монгольских одеяниях и головных уборах с увенчанным ювелирными цветами шишаком. Обращают внимание туркменские ковры, дальневосточная форма покрытия павильона с загнутыми концами, однако орнаментации его – в виде тех фигурных картушей, которые хорошо известны в среднеазиатском архитектурном декоре XV века”.2 Пугаченкова Г.А. Из художественной сокровищницы Среднего Востока. Ташкент: Гафур Гуляма, 1987. С. 196. 2 Пугаченкова Г.А. Из художественной сокровищницы Среднего Востока. С.205. 1 386 Художественный текстиль эпохи Темуридов отличался разнообразием видов изделий и орнаментации. В Самарканде и других городах Центральной Азии изготовлялись великолепный красочные покрывала, золотошвейные ткани для попон, разнообразных подушек, халатов, выделывалась парча, шелковые и хлопчатобумажные ткани высокого качества, пользовавшиеся мировой славой. В узорах и технологии тканей, как и в керамике этого периода, ощущается влияние китайской иконографии – появляются изображения драконов, фениксов, расплывчатые по контуру мотивы облаков, давшие названия широко известным местным шелковым тканям – абровым (абр – облако). В то же время многочисленные изображения на миниатюрах того времени свидетельствуют о широком распространении при дворах правителей ковровых изделий, отражающих традиции тюркского кочевого ковроделия. В ковровых изделиях применялись два основных тип узоров. В первом из них, более раннем, преобладает геометрическая орнаментика. Более поздний по преимуществу содержит арабесковые узоры в виде цветочно-растительного орнамента, круговых розеток и картушей. Оба типа активно использовались в дворцовых интерьерах Амира Темура и Темуридов и отражали традиции древнего тюркского ковроделия.1 Большое место в ремесленном производстве занимала выработка войлока – предмета домашнего обихода основной массы населения. Им застилались полы в домах, войлоком заделывались панели стен в том месте, где сидящие на полу люди прикасались к ним спиной. В период войн при обороне города войлоком завешивались крепостные стены, чтобы в нем застревали стрелы. Широкое применение своему труду находили мастера по выработке готовых изделий из кожи: кошельков, конской упряжки, ремней, чехлов для ножей. Кожа использовалась для изготовления обуви, разного вида воинского снаряжения. В условиях постоянных феодальных войн большим спросом пользовались кожаные колчаны для стрел и мешки для луков. На территории Самарканда жили специалисты, выделывавшие сорт шагрени (кемухт). Они дали наименование кварталу Кемухтгаран.2 1 2 Timur and the Princely Vision, Loc Angeles, 1989, p. 220. История Узбекистана. Т. III.Ташкент: Фан, 1993. С. 118-120. 387 В эту эпоху виртуозное искусство пришлых мастеров, архитекторов, художников, изысканное творчество поэтов соприкасаются и взаимодействуют с высокими традициями местной художественной культуры, которая в свою очередь имела своеобразный генезис. Она была взращена в условиях многовекового симбиоза культуры кочевого, скотоводческого и оседлого, земледельческого населения. По существу формирование культурного ядра тюрко-язычных народов Центральной Азии как целостного регионального феномена началось в эпоху Амира Темура и Темуридов и положило основы для дальнейшего распространения и развития традиций ремесла тюркского этноса в последующие периоды и не только в пределах его государства. 4. XVII – начало XX вв. – симбиоз в контексте формирования локальных ремесленных школ Это время характеризуется феодальной раздробленностью, образованием и развитием трех самостоятельных ханств – Хивинского, Бухарского и Кокандского, определивших особенности локальных школ и традиций искусства и ремесла всего региона. Формируются основные народности региона – казахи, таджики, киргизы, туркмены, узбеки, каракалпаки – уклад жизни которых отразился на формах художественного ремесла, являвшегося в это время основным видом пластических искусств. В этот период идет формирование центров и школ прикладного искусства, традиции которого дошли до наших. Симбиоз в художественном ремесле проявляется в образовании отдельных этнокультурных пограничных зон внутри региона, основанных на взаимодействии самоопределившихся тюрко-язычных народов – киргизов, казахов, узбеков, туркмен, каракалпаков между собой и с соседними народами. Эти зоны образовывались в местах контактного расселения указанных народов. В результате на территории региона отмечается следующие формы симбиоза: таджикско-узбекскокиргизский симбиоз в Ферганской долине (Чуст, Ходжент, Риштан, Ош – керамика, вышивка, ювелирное искусство, ковроделие), узбекско–таджиксий симбиоз (Бухара, Самарканд и частично 388 Ферганская долина – все виды прикладного искусства), узбекско– казахский симбиоз (север региона – Ташкент, районы Сырдарьи, а также в отдельных частях Зерафшанской долины – ковроделие, кошмоваляние), узбекско-туркменско-каракалпакский симбиоз (районы Чарджоу, Ташауза, Чимбая – керамика, ювелирное искусство, ковроделие), казахско-киргизский симбиоз (на границах нынешнего Казахстана и Киргизстана – ковроделие, кошмоваляние, изделия из кожи, ювелирное искусство). Активизация связей внутри региона в искусстве этого времени проходило на фоне ослабления культурных контактов с сопредельными странами. Элитарные традиции художественного ремесла и искусства формировались в центрах – Бухаре, Коканде, Хиве, Самарканде, Шахрисябзе, Ташкенте, где шел процесс унификации, определенной нивелировки локальных черт и признаков отдельных школ. Наряду с дворцово-городским искусством оседлых народов существовало и сельское художественное ремесло, отражавшее традиции кочевых, скотоводческих племен с более консервативным содержанием орнамента и технологических приемов. Важной особенностью этого периода являлось то, что ремесло оседлых народов представляет уже большая категория тюркоязычных мастеров, предки которых на протяжении веков ассимилировались в городскую среду. Художественное ремесло и архитектурный декор свидетельствуют о том, что в это время сформировались основные стилевые и технологические особенности различных школ региона, отражающие своеобразие уклада жизни местной этнокультурной среды. В этот период “караванные дороги соединяли среднеазиатские города с центрами современного Афганистана, Индии, Ирана, присырдарьинскими городами на севере, кочевниками казахских степей, с Сибирью. Оживленная торговля велась с населением казахских степей, поставлявшим на местные рынки скот, продукты скотоводства, верблюдов, отчасти ремесленные изделия. Значительным был вывоз отсюда сыромятных кож. Казахские мастера выделывали кафтаны из овечьей кожи, окрашенной в разные цвета и похожей на атлас. В торговле с казахами посредническую роль играли каракалпаки. Шерстяные одежды, переметные сумы, попоны, изготовленные туркменами, находили 389 широкий сбыт на бухарских рынках. Большим спросом среди части населения Зарафшанской и Ферганской долины пользовались туркменские ковры, особенно текинские, которыми застилали полы богатых домов. В конце XVII-первой половине XVIII в. международные торгово–экономические связи Средней Азии с другими восточными странами значительно ослабевают. Усиление феодальных неурядиц в стране и чужеземные нашествия делали крайне затруднительным обеспечение безопасности караванных дорог. В конце XYIII века в Средней Азии завершился процесс политической консолидации узбекских ханств – Бухарского. Хивинского, Кокандского. Торговые связи Бухарского эмирата с кочевой казахской степью, расширение контактов с соседними странами и Россией оказывали большое влияние прежде всего на развитие ткачества. Особой популярностью изделия бухарских ремесленников пользовались у кочевников. Дешевыми в Бухаре были и шерстяные изделия. Шерстяное производство почти исключительно было занятием кочевников-казахов. Войлок, расстилаемый на земле и заменяющий мебель, ковры и паласы, украшающие жилье, летние войлочные шляпы, а также мешки для хранения домашнего скарба и навьючивания на верблюдов при переездах, арканы, нитки, покрывала для животных – всё это изготовлялось из шерсти. Особенно популярными среди жителей оазисов были войлочные шляпы, узорчатые войлоки и полосчатые мешки (хурджины). Приобретая шерсть у кочевников-казахов, бухарские ремесленники вырабатывали из него сукна, ткани из козьего пуха и другое. Развивая торговлю с соседними странами и с кочевой степью, жители Бухары обменивали излишки ремесленной продукции на предметы, необходимые в хозяйстве. Кочевники-казахи доставляли в эмират продукцию степного хозяйства – кошмы, паласы, а главным образом сырье (шерсть и кожи),в которых нуждались жители оседлых районов. В.В. Бартольд, характеризуя взаимоотношения между кочевниками и жителями земледельческого оазиса более раннего периода, отмечал, что “ кочевникам было ещё труднее обходиться 390 без произведений культурной промышленности, снабжавшей их одеждой, чем культурному населению без продуктов степного скотоводства; оттого кочевники, как везде, сами пригоняли свои стада для сбыта этих продуктов к границам культурных областей, не дожидаясь, чтобы купцы из этих областей приехали в степь для закупки скота, мяса, шерсти и т.п. Но и культурное население извлекало из торговли с кочевниками большие выгоды”.1 Казахи в свою очередь приобретали крупными партиями среднеазиатские товары для продажи в Оренбурге. Во второй половине XIX в. в силу сложившихся исторических условий декоративно-прикладное искусство остается основным видом изобразительного творчества. Оно сохраняло преемственность традиций и локальное своеобразие, которое явилось результатом сложной этнической истории и особенностей развития отдельных школ художественного ремесла народов Центральной Азии. В целом историческая динамика форм симбиоза в ремеслах тюркоязычных народов региона была такова – от тюрко-степного искусства к художественным системам прикладного искусства тюркоязычных, самостоятельных национальных государств в конце ХХ - начале ХХI вв. Художественная культура тюркоязычных народов прошла путь от канонических типов искусства через симбиоз, основанный на внутрирегиональных и межрегиональных связях, к сложной морфологии искусства, включающей как традиционные виды (ремесло), так и станковые (изобразительное искусство) и монументальные формы. 1 Бартольд В.В. История культурной жизни Туркестана. Соч.Т.II, ч. I. Москва, 1963. С. 239. 391 НЕКОТОРЫЕ АСПЕКТЫ ВНУТРЕННЕЙ И ВНЕШНЕЙ ТОРГОВЛИ В ПЕРИОД ПРАВЛЕНИЯ АМИРА ТЕМУРА И ТЕМУРИДОВ Э.В. Ртвеладзе По территории Евразии ко времени создания Амиром Темуром государства издревле проходило множество караванных дорог и межконтинентальных торговых путей, связывающих Восток и Запад в основном через Центральную Азию, за исключением трассы из Египта и стран Леванта в Индию и далее в Китай. Все они были объединены учеными в широко распространенное понятие «Великий Шелковый путь», хотя по отношению ко времени Амира Темура и Темуридов это не правомочно, поскольку шелк за тысячелетие утратил значение основного товара, доставляемого по этому пути. Таковыми стали китайские изделия из фарфора и селадона, а производство шелка уже давно было налажено в разных странах Центральной Азии и Средиземноморья. Основными у этих межконтинентальных дорог были три: 1). Северная, так называемая степная дорога; 2). Центральная и 3). Морская. Северная степная дорога со времени создания огромной монгольской державы с номинальной столицей в Каракоруме играла роль основного торгового пути, связывающего Каракорум с Хорезмом, низовьями Волги, Северным Причерноморьем и странами Европы. Именно по нему двигался основной поток товаров, проходили дипломатические миссии и странствующие францисканские и доминиканские монахи, купцы – Рубрук, Пиано Карпини, Марко Поло.1 Не случайно основная масса товаров китайского происхождения – бронзовые зеркала, изделия из нефрита, фарфора и селадона найдены в Хорезме, в золотоордынских городах Нижнего Поволжья, Северного Кавказа и Северного Причерноморья Плано Карпини. История монголов. Санкт–Петербург, 1911; Вильгельм Рубрук. Путешествие в восточные страны. Санкт-Петербург, 1911; Книга Марко Поло. Москва, 1955; После Марко Поло. Путешествие западных чужеземцев в страны трех Индий. Москва, 1968. 1 392 – Сарай, Сарай ал-Джадад, Маджарх, Азак.1 По словам Франческо Бальдучи Пегаллоти – агента флорентийской торговой фирмы, автора знаменитого практического руководства, в Ургенче можно было приобрести все восточные товары, в том числе китайские, пригодные для европейского рынка.2 Центральная дорога была в древности основной торговой трассой Великого Шелкового пути, но в XIII-XIV вв. она уступает свое положение Северному пути. Возрождение этой дороги связано с походами Амира Темура в 1395-1396 гг. в Золотую Орду, одним из основных результатов которых явилось перемещение главного торгового пути на территорию его государства. Этот путь шел из Китая через Самарканд, Хорасан, Султанию в страны Леванта и далее в Европу и имел свои ответвления. По одному из них через Трапезунд, Табреку, Хорасан к Термезу и далее в Самарканд проехал Клавихо.3 В частности, среди привезенных Амиру Темуру подарков уникальная одежда из красной ткани, из Флоренции; белое полотно, ярко–красный материал, серебряная чаша, шерстяная одежда, красное сукно, охотничьи сокола, флорентийское сукно, т.е. изделия, изготовленные не только в Испании (Кастилия), но и в Италии (Флоренция). Тем самым Клавихо демонстрировал Амиру Темуру определенный список товаров, которыми Кастильское королевство готово было бы торговать с государством Амира Темура. Однако в письменных источниках отсутствуют свидетельства установления торговых связей между Романским миром и Центральной Азией при Амире Темуре и Темуридах, хотя таковые существовали уже давно.4 Греков Б.Д., Якубовский А.Ю. Золотая Орда и её падение. Москва-Ленинград, 1981. С. 148150; Вактурская Н.Н. К вопросу о культурных связях средневекового Хорезма с Китаем // Материалы Второго совещания археологов и этнографов Средней Азии. Москва-Ленинград, 1959. С. 28-36. 2 Бартольд В.В. Сведения об Аральском море и низовьях Аму-Дарьи с древнейших времен до XIII века // Сочинения. Москва, 1965. Том. III. С. 15-75. 3 Рюи Гонзалес де Клавихо. Дневник путешествия в Самарканд ко двору Тимура (1403-1406) / Пер. со староиспанского, предисл., и коммент. И.С. Мироковой. Москва: Наука, 1990; Le route de Samarkand Roy Conzalez de Clavijo. 1403-1406. Paris, 1990, p. 38. 4 Ртвеладзе Э.В. Цивилизации, государства и культуры Центральной Азии. 2-е издание. Ташкент, 2009. С. 207-243. 1 393 Однако можно догадываться, что в период господства Венеции и Генуи на трассах Средиземного и Черного морей и частично на сухопутных трассах такого рода торговые связи существовали, хотя доставляемые из Южной Европы товары (тонкие ткани, сукно) исчезли под влиянием времени и поэтому не обнаружены при археологических раскопках. Свидетельством этих связей при Темуридах являются вышеприведенные слова Франческо Бальдучи Пегаллоти о том, что в Ургенче можно приобрести все восточные товары для европейского рынка (подчеркнуто нами – Э.Р.) и других средневековых европейских авторов.1 Из другой стороны Евразии – Дальнего Востока наиболее интенсивные связи сложились между государством Амира Темура и Темуридов с Китаем. По-видимому с этого времени из Китая в Среднюю Азию, в том числе в Самарканд проходил массовый приток китайских товаров, в частности, фарфоровая и селадоновая посуда, вызвав здесь производство селадоновых изделий в подражание китайским образцам.2 Китайские товары продолжали поступать в Среднюю Азию и при Темуридах, особенно при Шахрухе, при котором был налажен широкий обмен дипломатическими миссиями и торговыми контактами с Китаем. На это, в частности, указывал Абд ар–Разак Самарканди, который писал о пребывании в Пекине с декабря 1420 по май 1421 г. темуридского посольства, в состав которого входили и купцы.3 Любопытный список товаров, обмена дипломатических и торговых миссий из государства Шахруха в Пекин составил Хеккер, который мы приводим полностью.4 Таблица дипломатических и торговых миссий из Темуридской империи в правление императора Юн-лэ – 1403-1424 гг. Путешествие западных чужеземцев в страны трех Индий. Сухарев И.А. Два блюда XV в. из Самарканда // Труды ИИА АН УзССР. Ташкент, 1948. Т. 1. С. 47-64. 3 Бартольд В.В. Улугбек и его время // Сочинения. Москва, 1964. Т. II, ч. 2. С. 96-133. 4 Hecker F.J. A fifteenth century Chinese diplomat in Heart // Journal of the Royal Asiatic Society. Trird sories. Vol. 3, part. I. London, 1993, pp. 85-99; Подробный список торгово–посольских миссий из Китая в Турфан и Мавераннахр и таковых же из Самарканда в Китай приведен в работе Н.Э. Каримовой: Взаимоотношения народов Центральной Азии и Китая в XIV-XV вв. Ташкент, 2005. 1 2 394 № Дата 1. 25 июля, 1407 г. Самарканд 2. 20 апреля, 1408 г. Самарканд, Герат 29 апреля, 1409 г. Самарканд, Герат 9 августа, 1409 г. Самарканд, Герат 26 ноября, 1409 г. Самарканд 14 апреля, 1410 г. 3. 4. 5. 6. 7. 8. 9. 10. 11. 12. 17 декабря, 1410 г. Самарканд 6 июля, 1411 г. Самарканд 22 июня 1413 г. Самарканд 23 июля, 1413 г. Самарканд, Герат 25 апреля, 1415 г. Самарканд 30 ноября, 1415 г. Самарканд, Герат 13. 7 ноября, 1416 г. 14. 21 января, 1418 г. 15. 19 сентября, 1418 г. 16. 10 июня, 1419 г. Природные продукты и животные Природные продукты Лошади, верблюды Лошади 550 западных лошадей Природные продукты Природные продукты Нефрит, аммиачная соль Природные продукты Природные продукты Лошади, западные лошади, леопарды, львы Лошади Лошади, леопарды 170 лошадей Лошади Лошади, леопарды Лошади 395 Китайские подарки Бумажные деньги, расшитый парчой шелк с золотом, одежды из грубого газа 14 одежд из цветного шелка Бумажные деньги Бумажные деньги, одежда Бумажные деньги Одежда из цветного шелка Бумажные деньги, одежда Бумажные деньги Цветной шелк Цветной шелк, грубый газ, хлопок Бумажные деньги Грубый шелк, цветной шелк, бумажные деньги, серебро, шелк высокого качества, газ Бумажные деньги Газ, цветной шелк, одежда Цветной шелк, газ, одежда Неизвестно 17. 31 октября, 1419 г. 18. 22 июля, 1420 г. Самарканд, Герат 12 февраля, 1422 г. Герат 10 февраля, 1424 г. Самарканд 19. 20. Лошади, натуральные продукты Лошади Цветной шелк, газ, хлопок Лошади Серебро, расшитый шелк Лошади, овцы Бумажные деньги Цветной шелк В 1424 г. император из династии Мин Чжу-ди (1403-1424) ввел ограничение на вывоз из Китая в Центральную Азию некоторых товаров в особенности фарфоровых изделий «…каждое посольство из Центральной Азии могло купить только 50 комплектов фарфоровой посуды с ажурными рисунками...». С тех пор массовое поступление китайских товаров в Центральную Азию прекратилось, хотя определенный взаимообмен товаров существовал, также как функционировали караванные дороги, связывающие Китай с Мавераннахром.1 Более того, как свидетельствует Бабур, торговля с Китаем приносила большие доходы самаркандским купцам, ездивших в эту страну с торговыми караванами.2 Морской путь из Европы по Красному морю вдоль Аравийского полуострова в Индию и далее в Китай – один из известных путей, связывающих Ближний и Дальний Восток,3 продолжал функционировать и в средневековье, являясь одной из основных трасс. Завоевание Амиром Темуром Месопотамии и побережья Персидского залива, его поход в Северную Индию означал контроль над одним из важнейших участков этого пути. Не случайно в начале XV в. китайский адмирал, евнух Чен–хо Servus H. Sino-Mongol Relations during the Ming. Trede relations the Korse fruz (1400-1600) // Malanges Chinese et Bouddheques XVII. Bruxelles. 1963, p. 88. 2 Бабур Захириддин Мухаммад. Бабур-наме. Ташкент, 1958. С. 153. 3 Ртвеладзе Э.В. Великий Шелковый путь. Ташкент, 1999; Он же. Цивилизации, государства, культуры Центральной Азии. Ташкент, 2005, 2007. (русс. издание), 2009 (англ. издание), Раздел Согдийцы – мореплаватели. 1 396 совершил большой морской поход. Обогнув Молукский полуостров и Индию он перешел в Аравийское море и атаковал крепости на побережье Персидского залива, уже завоеванные Амиром Темуром. Зарубежные исследователи и, в частности, М. Россаби1 расценивал поход Чен-хо как стремление Китая взять под свой контроль морской путь из Средиземноморья в Китай. Однако это была всего лишь попытка. Торговые пути из Мавераннахра к Багдаду и далее через Индийский океан, который еще в X в. Бузург ибн Шахрияр назвал морем Самарканда2 продолжали существовать. Об отправке торговых и дипломатических миссий из Багдада в Индию свидетельствует Абд-ар-Разак Самарканди, и в поэтической форме отразил известный русский поэт Васильев.3 В эту лунную ночь из Багдада Уплывал я в чужие края. Морским путем через Багдад и сухопутной дорогой через Афганистан из Индии в Мавераннахр доставлялись тонкое белье и затканные золотом ткани, хайдерабадские, гуджаратские, бенареские материи, сахар и различные пряности.4 Определяющую роль в международной торговле играли и другие торговые дороги. В частности, древние торговые дороги шедшие из Индии через Тохаристан и Согд сухопутными и речными (по Амударье) путями (ответвление на Великом Индийском пути) в Хорезм, а отсюда по Устюрту, через реки Эмбу, Яик в золотоордынские города Нижнего Поволжья, среди которых, как торговый центр, после разрушения Амиром Темуром Сарая и Сарая-ал-Джадид возросла роль Хаджи-Тархана (Астрахань). Эта дорога отмечена рядом караван-сараев, в том числе знаменитым караван-сараем Белеули.5 О функционировании этого пути свидетельствуют находки золотых монет династии Халаджи и Тоглукидов битых в Дели6, и 1 Rossabi M. Chang Ho and Timur: Any Relations // Oriens Extremes 20. Jahrang 2, Dezember. 1973. Wiesbaden. pp. 130-136. 2 Бузург ибн Шахрияр. Чудеса Индии. Москва, 1959. 3 Ртвеладзе Э.В. Согдийцы-мореплаватели // Цивилизации, государства и культуры Центральной Азии. Ташкент, 2009. 4 Ахмедов Б.А., Мукминова Р.Г., Пугаченкова Г.А. Амир Темур. Ташкент: Университет, 1999. 5 Толстов С.П. По следам древнехорезмийской цивилизации. Москва, 1948. С. 248. 6 Ртвеладзе Э.В. Два динара делийских султанов с городища Маджар // СА. 1972. № 1. С. 397 свидетельство Ибн-Батуты.1 По видимому этот путь традиционно существовал и в эпоху Амира Темура и Темуридов. Ответвление этой дороги от р. Эмбы вело на Среднюю Волгу, в Волжскую Болгарию – пределы Казанского ханства. Фактически Золотой Орды в пределах прежней территории как единого государства уже не существовало к концу XV в., она распалась на Астраханское, Казанское и Крымское ханства. Особо тесные отношения были установлены между Средней Азией и Казанским ханством. В частности из Руси и Татарии доставлялись в Среднюю Азию кожа и полотна. Высокосортная кожа «булгари», поставлялась из города Булгар на Волге. Из нее изготовлялись верх разнообразной обуви, дорогостоящие седла, узорчатые колчаны для стрел, украшенные аппликациями, подстилки для сидения, переплеты для книг и др. Производилась кожа «булгари», как отмечается в источниках, в Казани, стране татар на Волге.2 Кожа булгари производилась позже в Бухаре и Карши. Развитию внешней и внутренней торговли способствовали всевозможные меры по благоустройству и безопасности дорог, устройству новых и реконструкция старых караван-сараев, созданию таможенных застав и различных дорожных служб. Так, на важнейших дорогах через каждые 30 км были установлены так называемые ямы – стоянки, где всегда наготове находились несколько пар лошадей с их погонщиком – ямчи. Эта служба, как и слово ямчи, переделанное в ямщик, восходящая к монгольскому времени укоренилось на Руси, где она существовала вплоть до начала XX в. Согласно Клавихо, в случае отсутствия по каким-либо причинам на яме лошадей, посланный с важным поручением гонец, мог забрать лошадь у любого присутствующего в яме человека.3 269-271. Обобщающая работа Быкова по этому вопросу. Из последних находок отметим клад монет в Термезе. 1 Путешествие Ибн-Батуты (арабский мир и Центральная Азия). / Перевод с араб. и коммен. Н. Ибрагимова. Ташкент, 1996. 2 Benningsen A. Et Chantal Lemercier-Quelquejay. Les marchands de la Cour Ottomane et le commerce des fourrures Moscovi-tes dans la seconde moitite du XVI siecle // Cahiers du monde et Sovietique. XI-3 (1970), p. 367. 3 Рюи Гонзалес де Клавихо. Дневник путешествия в Самарканд ко двору Тимура (1403-1406). 398 Важнейшую роль в пополнении доходов государственной казны играли таможенные заставы, где с проходящих мимо них взималась соответствующая плата с товаров и проход караванов. Таможенные заставы устраивались не в зависимости от расстояния, как каравансараев, или ямской службы, а в наиболее важных узловых участках дорог. Так, согласно нашим исследованиям на территории Сурхан– Дарьинской области, на дороге Термез-Самарканд, по которой кстати проехало испанское посольство Клавихо в Самарканд, были по крайней мере три такого рода застав, традиционно существовавшие еще с кушанских времен – в самом Термезе, в местности Нон-Дахана и в Дарбанде. В свою очередь государство взимало достаточно высокие платы с купеческих караванов, что являлось одной из ведущих статей государственной казны, отвечало за их безопасность от дорожных грабителей. Согласно распоряжению Амира Темура каждый правитель городов и областей через которые проходили торговые караваны отвечали за их безопасность, в противном случае его самого ожидало наказание. Не осталось в стороне и население той местности, где был совершен грабеж купеческих караванов, которые должны были возместить в государственную казну штраф в двукратном размере. Принятые Амиром Темуром меры по безопасности торговых караванов оказались настолько эффективными, что в соответствующие государственные службы не поступало ни одной жалобы от купцов на подобного рода деяния на пути следования их торговых караванов. В этот период густая сеть дорог менее значимых чем трансконтинентальные пути по протяженности и объему торговых операций покрывало территорию огромного государства Амира Темура. Однако они играли важную роль во внутренней торговле, обеспечивая связь между городскими центрами – основными производителями ремесленных изделий и сельскохозяйственных орудий, откуда в города доставлялись зерно, скот, фрукты. Такого рода дороги связывали земледельческие оазисы и кочевую степь, стимулируя развитие товарообмена между ними, которое осуществлялось посредством как натурального обмена товарами, 399 так и в денежной массе, о чем свидетельствуют находки монет Амира Темура на территории степного мира. О большом объеме внутригосударственной и внутриобластной торговли и движению монетной массы по караванным дорогам внутри государства Амира Темура свидетельствуют монетные клады, и монетные находки в большом количестве, на всей территории Мавераннахра. Среди них наряду с монетами, битыми в городах этого региона, как правило, присутствуют монеты, чеканенные в западных провинциях государства Амира Темура – в городах Западного Ирана, Азербайджана и Малой Азии – Бидлисе, Вастане, Дарбанде, Шемахе, Табризе, Кумме и других.1 Значительные по объему торговые операции обеспечивались крупными серебряными монетами – таньга, чеканенными с высоким содержанием этого металла в монетах. Чеканка данных монет не была централизованной, они, как правило, выпускались в различных городах государства Амира Темура – по нашим подсчетам в около 50 городах. Это не только удостоверяла факт включения того или иного города в состав его государства, а была направлена на развитие внутренней торговли и в целом включала её в общую систему оплаты торговых операций в государстве Амира Темура. Другая причина децентрализованности чекана таньги – это, вероятно, стремление разгрузить монетный двор Самарканда, который при обширной площади государства, множества городов и интенсивности торговых операций, при централизации монетного чекана работали бы с огромной нагрузкой и вряд ли вовремя смог бы обеспечивать оплату торговых операций на всем обширном пространстве государства Амира Темура. Оплата менее значительных торговых операций осуществлялась кратными от таньга серебряными монетами – нимтаньга (пол таньги) и четверть таньги. Еще менее значительные торговые операции, но при достаточно высокой стоимости товара осуществлялись оплатой их мелкой Ртвеладзе Э.В. Термезский клад монет Тимура и Халил Султана // ОНУ. 1969. № 8-9. С. 95-98; Давидович Е.А. Клады древних и средневековых монет Таджикистана. Москва, 1979. С. 268333; Алиева Г. Материалы к каталогу монет Темура, чеканенных в городах Западного Ирана и Азербайджана // Нумизматика Узбекистана. Ташкент, 1990. С. 83-100. 1 400 серебряной монетой – мири, весом около 2 г., выпускавшихся в массовом количестве (в некоторых кладах их количество достигает сотни экземпляров). В отличие от таньги чекан их был более централизованным – в основном в Самарканде. В государстве Амира Темура выпускались и крупные медные фулусы –для оплаты мелкой розничной торговли и заработной платы наименее квалифицированных рабочих. Исключительно редким был чекан золотых монет – всего нами учтено 6 золотых монет Амира Темура. Их редкость объясняется не только утратой во времени, а тем, по нашему мнению, обстоятельством, что эти монеты не играли сколь либо существенной роли в денежном обращении, а выпускались в связи с памятными политическими событиями. Эти монеты чеканились только в Самарканде и Хорезме в 781 г.х./ 137980 гг.; 783 г.х./ 1381-82 гг.; 791 г.х./ 1387-88 гг.1 Сопоставление этих дат с датами походов Амира Темура в Хорезм показывает полное их совпадение. Следовательно это были своего рода памятными монетами – медалями, чеканенные Амиром Темуром в ознаменование его походов в столице государства – Самарканде и в области его походов – Хорезме.2 Большую роль в международной и внутренней торговле играли крупнейшие торгово-ремесленные центры – Дамаск, Багдад, Дели, Герат, Султания, Табриз, Шемаха, которые как таковые остались задолго до вхождения их в государство Амира Темура, получив в его правление дополнительные стимулы для развития этих видов торговли. Именно в этих городах были сконцентрированы производство изделий ремесленных мастеров, объединенных в это время в своего рода цеховые организации, большие базары с самыми разнообразными товарами из разных стран Азии, Африки и Европы; в соответствующие корпорации купцов; концентрировался основной объем монетной массы, происходил обмен денег посредством менял – саррафов, выдавались векселя на получение определенной суммы денег даже в самых отдаленных городах. Золотые монеты Амира Темура опубликованы в трудах: Марков А.К. Инвентарный каталог монет Императорского Эрмитажа. Санкт-Петербург, 1896. С. 56, № 335-336; Федоров-Давыдов Г.А. Из истории денежного обращения средневекового Хорезма // Приаралье в древности и средневековье. Москва, 1978. С. 262. 2 Подробно см. Ртвеладзе Э.В. Золотые монеты Амира Темура (в печати). 1 401 При этом роль крупнейшего торгово-ремесленного центра принадлежала столице государства Амира Темура – Самарканду, который, даже при перемещении столицы в Герат, при Темуридах, по прежнему продолжал выполнять эту функцию, принадлежащую ему на протяжении веков. 402 МАДАНИЙ АНЪАНАЛАР ВА ЎЗАРО ТАЪСИР ЖАРАЁНЛАРИ CULTURAL TENDENCIES AND INTERACTIONS КУЛЬТУРНЫЕ ТЕНДЕНЦИИ И ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ БОГТАК/БОККА – ГОЛОВНОЙ УБОР БИБИ-ХАНЫМ И ДРУГИХ ЖЕНЩИН ПРАВЯЩЕГО ДОМА ТЕМУРИДОВ Зухра Рахимова Одним из наиболее ярких проявлений материальной и духовной культуры любого народа в древности и средневековье был головной убор. Как отмечают исследователи, именно в нем были наиболее полно отражены этические, религиозные и эстетические мировоззрения этноса, его представления о жизненном цикле человека и его этапах. Особенно высоким статусом обладал женский головной убор – его семантика и семиотическое значение маркировали социальное положение, политическую функцию и биологический возраст носящей его женщины, являясь значимым символом для обозначения этнической и культурной самоидентификации.1 В данном контексте особенно интересным представляется, на наш взгляд, головной убор жен Тимура, описанный Клавихо, посланником короля кастильского, который побывал в Самарканде при его дворе в 1403-1406.2 Испанский посол Рюи Гонзалес де Клавихо был потрясен великолепием одежд Темура, его жен и его окружения, которым властитель придавал особое значение – они должны были свидетельствовать о благополучии его государства и величии его правления. Сарай Мульк Ханым, которую также называют Биби Ханым, а Клавихо – Каньо, старшая жена Темура, предстала перед взорами испанских посланников во всем блеске супруги выдающегося завоевателя и счастливого правителя. Клавихо не мог не дать их подробного описания: «И вышла она одетой так: в красном шелковом одеянии, расшитом золотом, широком и длинном, волочившемся по земле и без рукавов и без [какого-либо] выреза, кроме как у головы и Доде З.В. Костюм населения Северного Кавказа VII – XVII веков (реконструкция этносоциальной истории) // Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора исторических наук. Москва, 2007. 2 Рюи Гонзалес де Клавихо. Дневник путешествия в Самарканд ко двору Тимура (1403- 1406). 1 404 пройм, куда продевались руки; [платье] было просторное и без всякого подреза у талии, очень широкое внизу; а подол его несли около пятнадцати женщин, поднимая вверх, чтобы она могла идти. Лицо [Каньо] было закрыто белой легкой тонкой тканью, а на голове как бы шлем из красной материи, похожий на те, в которых [рыцари] сражаются на турнирах, и эта ткань слегка ниспадала на плечи. А этот шлем очень высок, и на нем было много крупного, светлого и круглого жемчуга, много рубинов, бирюзы и разных других камней, очень красиво оправленных. Покрывало, [ниспадавшее на плечи], было расшито золотом, а наверху [всего] был очень красивый золотой венок со множеством [драгоценных] камней и крупного жемчуга. Самый верх венчало сооружение из трех рубинов, величиной около двух пальцев, ярких и чрезвычайно красивых, с сильным блеском. Верх [всего] украшал большой султан (пучок перьев), высотой в локоть, и от него [некоторые] перья падали вниз, а другие – до лица и доходили [иногда] до глаз. Эти перья были связаны вместе золотой бечевкой, на конце которой [имелась] белая кисточка из птичьих перьев с камнями и жемчугом; и когда она шла, этот султан развевался в разные стороны. Этот [ее] шлем поддерживало руками много знатных женщин, а шло всего с нею [их] более трехсот. А там, где она села, три знатные женщины поддерживали руками ее шлем, чтобы он не свалился в какую-либо сторону. После того как [Каньо] села, из другой ограды вышла другая жена сеньора, обряженная так же, как и первая, в таком же красном одеянии, в таком же шлеме, в таком же окружении и с такими же церемониями и в сопровождении множества знатных женщин. Она [также] пришла в царский павильон и села на возвышении, немного ниже первой [жены]. А эту жену царя звали Кичикано (Кичик-Ханым), и была она его второй женой. Из следующей ограды с шатрами вышла другая жена сеньора, точно так же, как и первые, и села в павильоне немного ниже, чем вторая. Таким образом, к сеньору вышло девять жен, одетых и украшенных все как одна. Восемь из них были женами [самого Тамурбека], а одна — жена его внука».1 Описанный Клавихо головной убор поражает своим великолепием и необычностью и, естественно, вызывает желание узнать о нем 1 Рюи Гонзалес де Клавихо.Дневник путешествия в Самарканд ко двору Тимура … С. 125 405 больше. Тем более, что подобный женский шлемовидный головной убор, видимо, был принят в эпоху Темура и Улугбека в Самарканде, т.к. на миниатюре изображающей Улугбека на охоте из Галереи Фрира в Вашингтоне1 мы видим его жен в своеобразных головных уборах, схожих по описанию головным уборам Каньо и других жен Темура, сделанного Клавихо (илл.1). Судя по описанию Клавихо и аналогичным изображениям в миниатюре, на Биби–ханым и женах Улугбека был богтак – головной убор замужних монгольских женщин, который носили в XIII–XIV вв. на огромной территории, находившейся под властью монгол. О ношении богтаков женами Тимура упоминает Шарафаддин Али Йезди в своем знаменитом труде о деяниях Темура – «Зафар-наме»: В Канигиле, на свадьбе Искандер мирзы и Бекиси Султан «гаремные Сахибкирана, каждая Билкис эпохи, надев на головы разукрашенные багтаки (выделено мной – З.Р.), надев златотканые халаты, подобно Солнцу сидели на своих тронах».2 На ношение монгольских женских головных уборов в эпоху Амира Темура впервые указала Г.А. Пугаченкова, исследуя вслед за Х. Готцем3 костюм на миниатюрах Ирана и Средней Азии: «...голову украшает замысловатый головной убор, который, может быть, следует связать с тем своеобразным убором монгольских женщин, о котором писал в XIII в. Плано Карпини».4 Во всех последующих работах этот факт отмечался, но подробно не рассматривался.5 Эти головные уборы монгольских женщин (богтаг, богтак, бокто, европейцы называли его «бока» или «бокка», китайцы – «гугу» или Пугаченкова Г.А. Портрет Улугбека: К проблеме миниатюрной живописи тимуридского Самарканда // Народы Азии и Африки, 1969. № 6. С. 97-103. 2 Шараф ад-дин Али Йазди. Зафар-Наме / Книга побед Амира Темура. Предисловие, перевод со староузбекского, комментарии, указатели и карта д.и.н., проф. А. Ахмедова. Ташкент, 2008. С. 214 3 H. G o e t z. The History of Persian Costume. A Survey of Persian Art, vol., III. London-New-York, 1931, pp. 2227-2253. 4 Пугаченкова Г.А. К истории костюма Средней Азии и Ирана XV – первой половины XVI вв. Труды САГУ, новая серия, вып. 81, исторические науки, книга 12 /Археология СА, 1956. С. 89-90. 5 Ашрафи М.М. Средневековый костюм таджиков XII-XVII веков (по данным миниатюры). Душанбе, 2002; Рахимова З.И. К истории костюма народов Узбекистана/ Костюм Бухары и Самарканда XVI-XVII веков по данным средневековой миниатюрной живописи. Ташкент, 2005. 1 406 «гугугуань») всегда привлекали внимание путешественников своей необычностью. В настоящее время известен ряд сведений о нем в письменных источниках. Богтаги подробно описаны в книгах Плано Карпини, Гильома Рубрука, Ибн Баттуты, Клавихо и некоторых других авторов. Все авторы подчеркивают, что это был головной убор замужней женщины, т.к. приведенные ими примеры девичьих уборов сильно отличаются. Наиболее полное описание этого женского головного убора дано Гильомом Рубруком: «они носят украшение на голове, именуемое бокка, устраиваемое из древесной коры или другого материала, который они могут найти, как более легкий, и это украшение круглое и большое, насколько можно охватить его руками; длинною оно в локоть и более, а вверху четырехугольное, как капитель колонны. Эту бокку они покрывают драгоценной шелковой тканью; внутри бокка пустая, а в середине, над капителью, или над упомянутым четырехугольником, они ставят прутик из стебельков, перьев или тонких тростинок длиною также в локоть и более. И этот прутик они украшают сверху павлиньими перьями и вдоль кругом перышками из хвоста селезня, а также драгоценными камнями. Богатые госпожи полагают это украшение поверх головы, крепко стягивая его меховой шапкой, имеющей в верхушке приспособленное для этого отверстие. Сюда они прячут волосы свои, которые собирают сзади кверху головы как бы в один узел и полагают в упомянутую бокку, которую потом крепко завязывают под подбородком. Отсюда, когда много госпож едет вместе, то, если смотреть на них издали, они кажутся солдатами, имеющими на головах шлемы с поднятыми копьями. Именно бокка кажется шлемом, а прутик наверху копьем.1 Плано Карпини также отмечает: «На голове же они носят нечто круглое, сделанное из прутьев или из коры, длиною в один локоть и заканчивающееся наверху четырехугольником, и снизу доверху этот [убор] все Путешествия в восточные страны Плано Карпини и Рубрука. Москва: Географгиз, 1957. С. 27, 100. http://historic.ru/books/. 1 407 увеличивается в ширину, а наверху имеет один длинный и тонкий прутик из золота, серебра или дерева или даже перо; и этот [убор] нашит на шапочку, которая простирается до плеч. И как шапочка, так и вышеупомянутый убор покрыты букараном или пурпуром, или балдакином.1 Без этого убора они никогда не появляются на глаза людям, и по нему узнают их другие женщины».2 Ибн Баттута аналогичные головные уборы женщин Золотой Орды называет бугтаками: «На голове хатуни – бугтак, т.е. нечто вроде маленькой короны, украшенной драгоценными камнями, с павлиньими перьями наверху».3 Даосский монах Чан Чунь сообщает (начало XIII в.): «Замужние женщины надевают на голову бересту, фута в два вышины и весьма часто накрывают сверху черной шерстяной фатой, а богатые женщины – красной сырцовой тафтой… Они весьма боятся, чтобы кто–нибудь неосторожно не натолкнулся на эти шапки, и входят в юрты или выходят из них, нагнувшись вниз и задом».4 Эти описания Плано Карпини, Гильома Рубрука, Ибн Баттуты и Чань Чуня, как видим, во многом совпадают с описаниями, данными Руи Гонсалесом де Клавихо. Археологические находки последних десятилетий подтверждают существование подобного головного убора. К настоящему времени исследованы сотни средневековых погребений монголов на обширной территории бывшей монгольской империи (Монголия, Тянь – Шань, север Китая, южный Кавказ, волжские степи) в которых к настоящему времени найдены несколько десятков бокка, свидетельствующие о его популярности Сорта ткани. Путешествия в восточные страны Плано Карпини и Рубрука ... С. 27. 3 Тизенгаузен В.Г. Сборник материалов, относящихся к истории Золотой Орды. Т. I. Санк–Петербург, 1884. С. 288. 4 Си Ю Цзы, или Описание путешествия даосского монаха Чан Чуня на Запад // Пустыня Татарии: Альманах «Арабески истории». Москва: Изд–во ДИ ДИК, 1995. Вып. 2. С. 280-379, 300. 1 2 408 в монгольскую эпоху. Подавляющее большинство из них датируется в пределах второй половины XIII – XIV в. н.э., т.е. относится к золотоордынскому времени.1 Анализ материалов кочевнических погребений с богтаками свидетельствует, что эти головные уборы появились на территории восточноевропейских степей не ранее середины XIII в. и имеют монгольское происхождение.2 Их необычайная популярность объясняется тем, что «в конце XIII – первой половине ХIV веков – пору высшего могущества и стабильности держав чингизидов, когда сформировались все элементы Имперской культуры, монгольский костюм и его элементы пользовались огромным престижем, причем близость к монгольским правящим кругам того или иного правящего класса того или иного этноса определяла и меру заимствования».3 То, что богтаки носили жены Темура или Улугбека определено тем, что государство Темура вобрало в себя и чагатайские владения. Темур (1336-1405) был зятем последнего монгольского хана и очень гордился этим: его старшая жена Сарай Мульк Ханым была монгольской царевной, дочерью чингизида Казан-хана, последнего легитимного правителя Чагатайского улуса от чингизидской династии.4 Кроме того, и другие женщины гарема Темура, судя по их головным уборам, были монголками, или, как уже упоминалось, были монгольскими принцессами. Известно, что одной из жен Улугбека была дочь мирзы Мухаммад Султана по имени Огэ бегим, происходившая по материнской линии от золотоордынского хана Узбека (1312-1342). Другой его женой была Ак – Султан Ханике, чингизидка, дочь Махмуд-хана. Мыськов Е.П. О некоторых типах головных уборов населения Золотой орды //Алтае-Саянская горная страна и история освоения ее кочевниками: сборник научных трудов/отв. ред. В.В. Невинский, А.А.Тишкин. Барнаул, 2007; Российская Археология, 1995, №2; Ямилова Р.Р. Головные уборы кочевников Золотой Орды // Известия РГПУ им. А.И. Герцена. 2009. № 89. http://cyberleninka.ru/article/n/golovnye–ubory–kochevnikov–zolotoy–ordy 2 Федоров-Давыдов Г.А. Кочевники Восточной Европы под властью золотоордынских ханов. Москва, 1966. С. 156, 157. 3 Горелик М.В. Монгольский костюм и оружие в XIII-XIV веках: традиции имперской культуры. Золотоордынское наследие // Материалы Международной научной конференции «Политическая и социально–экономическая история Золотой Орды (XIII–XV вв.)». 17 марта 2009. Сб. статей. Вып. 1. Казань: Изд. «Фэн» АН РТ, 2009. 4 Бартольд В. В. Сочинения. Том II, часть 2. Москва, 1964. 1 409 Изображения богтаков на произведениях изобразительного искусства встречаются в Золотой Орде, Китае, в улусе Чагатая и также свидетельствуют о популярности этого головного убора в XIII-XIV веках. Вместе с тем, они показывают существование нескольких разновидностей богтака. В свою очередь, археологи также выделяют несколько типов богтаков: томско – алтайский вариант с воронкообразным навершием,1 приволжский, а также вариант с капителеобразным навершием, распространенный на рубеже XIII-XIV вв. на территории Монголии, Тянь-Шаня, севера Китая и в районе южного Кавказа, входящего в тот период в состав государства ильханов – это т.н. монголо-тянь-шаньская группа этих головных уборов.2 К этой группе богтаков относятся богтаки на портретах жен монгольских правителей династии Юань. Императрицы представлены в богтаках красного цвета, украшенных драгоценными камнями и жемчугами (илл. 2, рис. 1, 2) Ярким образцом монголо-тяньшанской группы является прекрасно сохранившийся бокка из коллекции Марджани.3 Данный экземпляр традиционного головного убора монгольской замужней женщины состоит из жесткой трубы с расширением вверху, внутренней шапочки с обшитыми жемчугом завязками, с помощью которых головной убор удерживался на макушке, а также легкой и утепленной шапочек, надевавшихся на голову в дополнение к верхней части, и украшений из золота и жемчуга и амулетов. Его высота 91 см., а ширина у вершины – 28 см. Для его покрытия использовались такие ткани как тафта, лампас, камка. На картине неизвестного китайского художника начала X в., изображающей зимнюю перекочевку монголов, монголка изображена в зимнем варианте ношения богтака. На богтак «надет войлочный Пилипенко С.А. Монгольский головной убор из могильника Басандайка // Исторический опыт хозяйственного и культурного освоения Западной Сибири. Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2003. Кн. 1. С. 156-162. 2 Пилипенко С.А. К вопросу о выделении монголо–тянь–шаньской разновидности женского головного убора средневековых монголов «бокка» //Алтае-Саянская горная страна и история освоения ее кочевниками: сборник научных трудов / отв. ред. В.В. Невинский, А.А. Тишкин. Барнаул. Изд-во Алт. ун-та, 2007. 3 Классическое искусство исламского мира IX-XIX вв. / 99 имен Всевышнего. Москва: Изда�тельский дом Марджани, 2013. С. 190. см. илл. на С. 190-194. 1 410 или фетровый, толстый и плотный чехол с черным козырьком и несколькими завязками сзади, а покрывало, прикрепленное сзади к круглой шапочке, составлявшей основу богтака не свисает, как обычно назад и не наброшено на плечи, а сколото под горлом, так что монгольская матрона предстает тщательно укутанной, закрытой, прежде всего от ветра».1 На миниатюрах, выполненных в Тебризе во второй половине XIII - первой половине XIV в. в Хулагуидском Иране и Азербайджане, иллюстрирующих «Всемирную историю» Рашид-ад-дина, в богтаки одеты все жены монгольских ханов (илл. 2, рис. 6-8). Богтаки имеют иные, чем тянь-шанские, пропорции – они ниже, наверху, как отмечали Плано Карпини и Рубрук, имеют один длинный прутик, судя по цвету из золота, из стебельков, перьев или тонких тростинок, которые украшены перышками из хвоста селезня и драгоценными камнями и нашиты на красную шапочку, которая простирается до плеч, а под ней находится покрывало красного цвета, закрывающее плечи и спину. Место соединения каркаса и шапочки кокетливо перевязано завязками из ткани другого цвета, иногда золотого или синего. Богтаки хулагуидов могли иметь также два круглых украшения из перьев, напоминающих венцы, насаженных на один прутик один выше другого.2 (Илл. 2, рис.7) У жен Темура по описанию Клавихо, труба богтака была огромной высоты и украшена павлиньими перьями, а при Улугбеке в Самарканде их форма и высота несколько отличаются: они более низкие, а покрывало спускающееся на спину – наряду с красным, синего цвета. Кверху навершие шлемовидного головного убора расширяется, и украшено с двух сторон короткими перьями, расположенными веерообразно, шапочка более прилегает к голове и расшита золотом (илл. 2, рис. 9-10). Возможно, это среднеазиатский вариант богтака. Археологами по выявленным материалам была предпринята Монгольский костюм и оружие в XIII-XIVвв.: традиции имперской культуры //Женский мон�гольский костюм http://swordmaster.org/mongols.html 2 Филипс Э. «Монголы. Основатели Империи Великих ханов» / Пер. с англ. Москва: Центрполиграф, 2004. 176 с. – http://www.litmir.net). 1 411 попытка реконструкции бокка.1 (Илл. 2, рис. 3-5) Согласно ей бокка имели очень сложную конструкцию и обязательными элементами ее были: шапка, берестяное или деревянное навершие и султан из перьев. Поверх это сооружение обтягивали красной шелковой тканью (на некоторых находках сохранились нити красного цвета). Сверху богтаки могли быть увенчаны перьями, деревянными или металлическими прутиками и украшены бусами, нашивными бляхами, нитками жемчуга, цилиндрическими подвесками и т.п. Для соединения бокка с шапкой-колпаком достаточно было распороть верхнюю часть выступа – хохолка, вставить в образовавшееся отверстие берестяную трубку боки и пришить ее к матерчатой основе. Таким образом, бокка, богтак или богто представляет собой довольно сложное сооружение, в основе которого находится каркас из дерева и берестяной коры, покрытый шелковой тканью преимущественно красного цвета. Они носились только в комплексе с шапкой–колпаком. Как видим, реконструкция совпадает с ранее описанным сохранившимся экземпляром богтака из коллекции Марджани и их изображениями в памятниках изобразительного искусства. Все названия богтака созвучны и восходят к одному корню, что позволило некоторым исследователям сделать вывод, что происхождение головного убора связано с некоторыми особенностями свадебного обряда монгольских народов, который совершался при помощи мозговой кости передней ноги барана, называемой «богто».2 Исходя из этого предположения, Е.П. Мыськов не отрицает вероятность того, что верхняя часть женского головного убора представляет собой символическое воспроизведение этой бараньей кости.3 Что касается семантики, то она заключена в цвете убора и его пространственно-композиционном решении. Тишкин А.А., Пилипенко С.А. Опыт реконструкции женских головных уборов монгольского времени // V Конгресс этнографов и антропологов России. Омск, 2003. С. 45. 2 Галданова Г.Р. Семантика архаичных элементов свадьбы у тюрко монголов // Традиционная обрядность монгольских народов. Новосибирск, 1992. С. 73. 3 Мыськов Е.П. О некоторых типах головных уборов Золотой Орды … 1 412 Цвет богтака как отмечают путешественники, и письменные источники в основном был красным. Этот цвет заключал в себе социальную и магическую символику. У бурят и монгол красный цвет ассоциировался с пылающим огнем, который традиционно трактовался как приносящий удачу и жизненную силу, был знаком сохранности и безопасности домашнего очага. Считалось, что он приносит радость и счастье в семью, дарует мир и благополучие народу. Красный цвет также был символом красоты. Неслучайно красные камни – рубин, коралл служили самыми излюбленными материалами для изготовления украшений. Как помним, Клавихо называет в качестве декора богтака Биби–ханым именно рубины. Красное обозначает также власть, величие – отсюда его социальное и политическое значение. Красное носили только хан, высшая знать и женщины ханского рода. Красному цвету приписывались и целительные свойства, способность противостоять сглазу и колдовству. Наряду с красным цветом в бокка использовался синий цвет. Синий цвет у монгол – цвет неба и воды. Он символизирует вечность, бесконечность, может также символизировать доброту, верность, постоянство.1 Использование синего цвета как покрытия богтак жен Улугбека или покрывал, возможно, косвенно отражал занятия их властителя астрономией, т. к. в богтаках других регионов нигде больше не употреблялся. Павлиньи перья с эпохи римской античности считались знаком божественности, в исламе – ­«внутренним оком», особой одухотворенностью, а полностью раскрытый хвост павлина означал либо полную луну, либо солнце в зените,2 что опять таки может трактоваться как власть и благополучие. Пространственно – композиционное решение богтака также было полно сакрального смысла. Его пространственное развитие по вертикали отражало представления монгол о трехъярусной вертикальной системе строения мира, в которой головной убор маркировал верхний мир (небо, звезды, солнце, птиц). Вертикальное строение богтака одновременно являлось символом души человека, что соотносится с представлениями о сакральности головы и черепа. Женские головные уборы у бурят и монгол являлись обязательным 1 2 Таниева Ж. Символика цвета как носитель культурных кодов/. http://zhurnal-prostor.kz/т.о. Символы, знаки, эмблемы / Энциклопедия. Москва: Локид-Пресс, 2003. С. 357-358. 413 атрибутом молений (получение душ от божеств, – т.е. продолжение рода). Они выступали также и как символические носители плодородия: через них чаще реализовывалась идея «открытого» и «наполненного» благом пространства.1 В качестве сакрального атрибута женские головные уборы выполняли и защитную функцию – закрывания прорехи (т.е. пробора в волосах): ни одна замужняя женщина не могла показаться на людях с непокрытой головой, т.к. это могло осквернить все вокруг.2 Таким образом, описанный Клавихо экзотический головной убор Биби-ханым и других жен Темура, носивших богтаки являлся символом ее гендерной принадлежности, замужества, с другой стороны-высокого статуса и этнической принадлежности к дому чингизидов. Политическая функция богтак – монгольского женского головного убора красного цвета выражалась в том, что его носили те женщины, мужья которых были причастны к управлению Монгольской Империей или являлись правителями. Цветовая символика данного головного убора заключала в себе высшие духовные и эстетические приоритеты монгол, а пространственная – отражала представления монгол о строении мира. После утраты чингизидами власти в Иране, Средней Азии, Китае, богтак некоторое время еще сохранял свое значение как головной убор правящей знати, но впоследствии был вытеснен местными традициями. Во всяком случае, уже в начале XV века на миниатюрах и других произведениях изобразительного искусства этого и последующего времени изображения боктака, или упоминания о нем в письменных источниках, не встречаются. Женские головные уборы бурят и монгол http://www.ayaganga.ru/costumeheadwear.htm Дагданова М. Б. Традиционный женский костюм западных бурят. Автореферат дисс. канд. истор. наук. Улан-Удэ, 2005. 1 2 414 Илл.1. Улугбек на охоте. Миниатюра нач. XV в. Самарканд (?) Галерея Фрира. Вашингтон. См. Пугаченкова Г.А. Портрет Улугбека: К проблеме миниатюрной живописи тимуридского Самарканда // Народы Азии и Африки,1969, № 6. 415 Илл.2. Типы Богтаков. Рис. 1, 2 – Богтак на императрице династии Юань– монголо–тяньшанская форма богтака (по С.А. Пилипенко); 3– реконструкция (см. С.А.Пилипенко); 6,7,8 – изображения богтаков на тебризских миниатюрах нач. XIV века; 9, 10 – на миниатюре «Улугбек на охоте»; 11– на миниатюре из рукописи Рашид–ад-дина «Жами ат-Таварих» к XIII – нач. XIV в. 416 CENTRAL ASIAN RENAISSANCE AND ALI-SHIR NAVA’I’S EPOCH Dildora Abidjanova The goal of the paper is to introduce the cultural and scientific heritage of Central Asia in light of the activities and lives of prominent personalities in particular period of Central Asian history. The intention of research is to introduce Ali-Shir Nava’i’s heritage, from a historical point of view and to present this epoch as the result of state development and as a significant stage of Central Asian civilization. In analyzing this topic, the sources which describe the Timurid period and give a full range of information and facts on the socio-economic and political situation in the region, need to be reviewed as well. Ali-Shir Nava’i was born and lived during the rule of one of the Timurid descendants, Sultan Khuseyn Mirza Baykara. This period was thoroughly investigated by historians based on the great number of literary sources written, during Middle Ages. These were mostly written in Persian and Arabic by court historians and chroniclers under orders of Amir Timur and his descendants. Timur considered it very important to record the dates of battles and other important events during his lifetime. This method of recording events continued as a historiography tradition among the representatives of the dynasty. Alisher Nava’i continued to cultivate this tradition during his time as well. Starting in the 19th century with the attempts of scholars of Oriental studies, a number of medieval sources were studied and translated from Persian and Arabic into other languages. For example, valuable manuscripts such as (Zafar-nama) Sharaf ad-Dīn Ali Yazdi and Nizam al-Dīn Shami, the works of Hafiz-i Abru, Mīr-Khvānd, Muhammad Khwandamir and Zahīr ad-Dīn Muhammad Babur were translated into English, French, Russian, German and other languages. These materials represented a new stage in the development of Oriental studies in the West. Included here are the works of Jean Aubin, Edward Brown, René Grousset, Berthold Spuler and other world famous European scholars, who explored this period. 417 The Russian historians V.V. Barthold, A.N. Boldirev, A.A. Semenov and others contributed greatly to the study of written sources, based on their analysis of different aspects medieval history of Central Asia, in particular, the Timurid period and epoch in which Ali-Shir Nava’i lived. There are also a significant number of publications by Central Asian scholars who carefully studied the medieval sources. Through their efforts many important documents were translated into Uzbek and Russian and started to be used in scientific research. For example, the work of Sharaf Ad-Dīn Yazdi, the Zafar-name was translated and published in Asamiddin Urunbaev’s edition, as well as the work by Vasifi, the Waqf-name, which was translated by Roziya Mukminova, Ibn Arabshah’s“Ajaib al-maqdur fi tarihi Taymur” was published by Uvatov. Studying the Ali-Shir Nava’i’s epoch it should be mentioned one of the mostimportant medieval historians Khwandamir, who lived during his time in Khuseyn Baykara court. He was hired by Ali-Shir Nava’i and worked under his direct patronage in the court library. With support of Nava’i he wrote his first works dedicated to the history of the period. His literary works includes 12 historical books. Nowadays eight of them (means most) of Khwandamir’s works, were translated into Uzbek and Russian by the Uzbek historian DiloromYusupova. In her book, she gave interesting information about Khwandamir’s and Ali-Shir Nava’i’s life during the Khuseyn Baykara’s reign. According to D. Yusupova, Ali-Shir Nava’i played a significant role in history in general and in formation of Khwandamir as a historian in particular, encouraging and financially supporting him. Being thankful, Khwandamir dedicated two of his works to Ali-Shir Nava’i, evaluating him as one of the brightest individual of his epoch.1 Analyzing the current period of history it should be also mention the works of foreign well-known historians – Willer Thackston, Jo-Ann Gross, Beatrice Manz, Maria Subtelny and Robert McChesney, whose scientific interests focused on the medieval and late medieval history of Central Asia, Iran, and Afghanistan. Their works on different aspects of the social, economic and cultural history of Central Asia in many ways have enriched our knowledge of Central Asian societies. 1 Yusupova D. Jiznitrudy Hondamira. Tashkent. Fan, 2006, p. 5. 418 In studying the various aspects of the Timurid period, scholars analyzed a cultural phenomena oftentimes referred to as the “Timurid Renaissance”. To better understand this term, and at the same time to emphasize the historical aspect, it is necessary also to consider the following questions: – What were the origins of the “Timurid Renaissance”? – How has this phenomenon influenced the creation of the intellectual atmosphere of the period when Ali-Shir Nava’i lived? – What was the social-economic and political climate of this period which produced a number of world famous scientists, painters and poets? To answer these questions, it is important to take into consideration the period of the 15th century, the period in which Ali-Shir Nava’i lived. Ali-Shir Nava’i was born in Herat where he spent the main part of his life. Nava’i’s family was nobility in the Timurid’s palace. His parents were highly educated. After the death of the Timurid, Abu Sa’id in l469 and a brief succession in the fight for Khorasan, Herat was captured by Sultan Khuseyn Baykara, a great–great grandson of Timur through the line of Umar Sheykh. The rule of Sultan Khuseyn Baykara in Khorasan was a period marked by great cultural achievements. The court of Sultan Husayn in Herat, which continued the tradition of Shahrus’ court, became especially famous as a gathering place of artists and poets, the most prominent among whom were the painter Behzad, the Persian poet (and the head of the Naqshbandi Sufis in Khorasan), Jami and the poet Ali-Shir Nava’i. As distinct from Sultan Husayn, Sultan Ahmad was heavily under the influence of the clergy, Naqshbandi sheikh (Khwāja Ahrar). The cultural life of Samarkand, which was likewise rich during the reigns of Timur and Ulugbek, lacked the refinement of Herat.1 The great writer and founder of Turkic poetry, Ali-Shir Nava’i, was also the most important personality in Herat during the reign of Khuseyn Baykara. He played an important role not only as a writer but as a politician, who’s intellectual and charitable activities greatly contributed to the political, social and cultural life of medieval society of that period. After Khuseyn Baykara took the crown of Herat in 1469, a new period Bregel Yuriy. An historical atlas of Central Asia, Leiden, NLD: Brill Academic Publishers, 2003, p. 48 1 419 began in Nava’i’s life as well, who suffered during Abu Said reign. In 1469 Nava’i was given the title of muhaddir (stamper) and later in 1472 as (Wazir), Minister of State, by his patron, Khuseyn Baykara. He was famous not only as a poet and statesman, but was also wealthy. But compared to others he used his wealth mostly for charity, particularly for building a number madrasa, 40 rabats (ribat – a place where the caravan could rest, ribats became hostels for voyagers on major trade routes [Caravanserai]), 17 mosques, 10 khaneqah, 9 hammam (bath–houses), 9 bridges, 20 pools in Herat and other parts of the country. As Vizier, Ali-Shir Nava’i, the devoted minister of Khuseyn Baykara, took care of the country’s development and people’s welfare. Baykara held him in high esteem for his cultural and literary work. Khuseyn Baykara gave him the title Muqarrib-i hazrat-i sultāni (the closest person to the sultan). One of the duties of the bearer of this title was to substitute for Khuseyn Baykara in his absence. Khuseyn Baykara ruled the country for about 40 years (1469-1506) and throughout this time he paid special attention to the development of science, literature and art in Khorasan, and he himself wrote poems under the pseudonym Huseyni. In his Risol, Baykara told proudly that the number of poets in his country had amounted to 1000. This all contributed to the development of Uzbek literature in the second half of the 15th century. Edward Brown noted that, “... the city of Herat during the reign of Sultan Abdul-Ghazi Khuseyn (878-912/1473-1506) may be regarded as the culminating point of these brilliant period, and it derives an additional importance from the great influence which is exercised and then developed in Ottoman Turkish literature”.1 Nur ad-Dīn Abdar-Rahmаn Jаmi (1414-1492) and Ali-Shir Nava’i actively supported all initial stages in the development of culture and literature. Their literary works became outstanding achievements of world literature and became as samples for next generation of poets. According to the great historian Khwandamir, the elderly poet Lutfi met Nava’i when Nava’i was a child. Even at that time, Lutfi recognized Nava’i’s talent. It was due to Nava’i’s literary talent, the Chagatai Turkic 1 Browne G., Edward A. Literature of History of Persia, 1956, Vol. III., chapter VII, p. 421. 420 language, fully developed as the literary language of the Central Asia people on the same level as Persian and Arabic. Later Babur continued this process, writing his memories and poetry in the Turkic language, the Timurid spoken language. J.W. Gibb in his monumental work “History of Ottoman Poetry” also noted that two illustrious writers (Jami and Nava’i) were the guiding stars of the Ottoman poets1 as well. Khuseyn Baykara dedicated the following touching lines to the great poet: “He (Nava’i) is the owner of the country of philology; no, not the owner but, obviously, a king. He is not even a king; he is rather a hero; no, not a hero, but the happiest triumphant king”. Even though he was well-known, Nava’i was a modest and kind individual who became a patron for scholars and writers who continued the traditions that characterized some of the Timurid rulers. In reference to the second question which refers to the intellectual atmosphere, there are following factors which influence to creation of this atmosphere: Geopolitical factor – due to the unique location of the region Mawerannahr and Khorasan, with a combination of settled and nomadic population interconnected the urban and agricultural centers. Economic development created favorable conditions not only for trade but also for an exchange of cultures that bring about higher cultural symbiosis. In this case the role of “Silk Road” was significant of course. Religious interaction was another important condition which, with new ideas and philosophical thoughts taught cultural and linguistic tolerance. Islam’s role was also very important and expressed in the development of theology, religious legislation and social infrastructure. At the same time secularism, having appeared during Timurids reign and having later become a considerable social and spiritual factor in Timurid’s state, was expressed in the stormy development of the sciences 1 Gibb, J.W. History of Ottoman Poetry, 2007, vol. II, p. 210 421 (mathematics, astronomy, medicine) and the arts (history, historiography), palace architecture, miniature painting, poetry. Literature and poetry traditions – was a way in which people expressed themselves and practiced during the centuries. Edward Brown, the famous scholar of Eastern literature, described in his books “A Literary History of Persia” that people express themselves through poetry, and his work is not history of rulers, but history of people written from a particular literary point of view – poetry”.1 It is important to mention the role of the developed cities of Mawerannahr and Khorasan at that period. Samarkand, Herat and other Central Asian towns hadbeen transformed into a unique epicenter of cultural and scientific progress. Historical cities of Mawerannahr and Central Asia were not only trade crossroads, but also famous cultural and educational centers. Particularly, Herat was the most important center for literature, arts and manuscript books production for whole Muslim World. In court of Shahruh, Baysunqur Mirza and Khuseyn Baykara worked outstanding calligraphers and painters from all over the Timurid domains.2 There were also rich libraries which rulers always patronage and support financially, that is why the book art was also very high developed in Mawerannahr and Khorasan. The medieval period could be characterized as a period of a public embracing the values of spiritual culture. This idea was applicable not just to such individual people as Ali-Shir Nava’i, but also to some social strata as well. The representatives of the city craft circles, who were creators and distributors of numerous kinds of material and imitative culture, played particularly important roles. Craftsmen’s’ workshops and traders’ shops served as places of communication and meetings where constant conversations on cultural topics often connected with poetry, took place. Professional poets and civilians also read poetry because poetry was heard not only at palace celebrations and delicate madjlices (meetings) of the city elite, but also among wide strata of the population. Charity and patronage – become as tradition among Central Asian Edward Brown. A Literary History of Persia. Cambridge, 1956, V.1, p.3. Piotrovskiy M. Persian painting and drawing of the 15-19 centuries from the Hermitage Museum. Introduction. Sankt-Petersburg, 1996, pp.71-72. 1 2 422 rulers during the medieval period. For example Samanids, Gaznevids, Karahanids and of course Khorezm Shahs supported the poets and writers during their reign. The special attitude of Amir Timur toward literature and fine art became a good tradition for all the Timurids, a tradition that was further developed. In the period of the Timurids, the men of literature and art were actively moving about the country and had close creative ties. For example, the poet KhaidarKhorezmi in the period of Sultan Iskandar’s reign moved to Shiraz and created his works under his protection. During the period of Sultan Ibrahim’s reign KhafizKhorezmi moved from Khorezm to Shiraz. Ali-Shir Nava’i mentioned that Atai from Turbat (an ancient settlement near Tashkent) moved to live in Balkh. Lutfi was born in Tashkent, and lived during the period of Amir Timur’s. Shahrukhknew that the poet Khuseyn Kharezmi (his pseudonym is Khodja Abdul Vafa) wrote a meaningful poem and invite him to his court.1 Dr. Martin pointed that Baysunqur Mirza was a founder of the most elegant style book production in Persia, and well deserves to be remembered as one of the greatest bibliophiles of the world. Under his auspices, forty artists were employed in copy manuscripts under the guidance of Mawlana Jafar of Tabriz. By paying large salaried and making princely presents he retained in his service the cleverest masters of the period, who executed the finest work in the production of the spending volumes. The paper was unsurpassed; the illuminations of extremely delicacy and the covers are unequalled to the present days. Books from his vast library are now dispersed over the entire world, and wherever found should possess a place of honor”.2 “That an art so brilliant should entirely disappear with the ruler was not to be expected. The princes died, but the artists survived and entered the service of another. The impulse derived from the Timurids was so powerful that it lasted through a great part of the sixteenth century. It was not only the new rulers of Persia, the Safavids, but also princes whose Amir Temur in the World History. Tashkent: Sharq, 1996, pp. 144-1448. Martin F.R. The Miniature Painting and Painters of Persia, India and Turkey.Quaritch, 1912, vol. I, pp. 35-36 in Edward G. Brown’s Literary History of Persia, Vol. III, The Tartar Dominion (1265– 1502). Cambridge University Press, 1956, pp. 396-397. 1 2 423 names are almost unknown to history, who continued the fashion and had manuscripts executed that were more costly than anything of kind produced in Europe.” There are many discussions of the term itself in understanding this as only the period of the rule Amir Timur’s descendants. However, it will be a mistake to consider that the cultural development process was specific to the 15th century only. The French historian Jean Poul Rou noted that it would be unfair to consider that all cultural growth developed only during the Shahruh, Ulugbek or Bayqara reigns. He argues that this takes place with the active role of Amir Timur during his rule.1 And this is very much true. Even during the time of Amir Timur, belle– letters literature was at its peak. These brilliant works had a prominent influence on Uzbek classical literature. A poetic word was so attractive that shahs, craftsmen, scientists and dehkans and so on were involved in the direct literal process at that time. During this period we can observe the development not only of gasels, qasydas and poems, but other genres in literature (“name and munazara”). Authors suggested “that aesthetic developments were the result of a complex and frequent interaction between Turkic values and Persian ideals”.2 (“Timur and Princely Vision”). Thus, all the above-mentioned factors can explain the phenomena called “Timurid Renaissance”. Nowadays Uzbek scholars often use another term “Central Asian Renaissance” through which historians understand and explain the process of flourishing science, literature and architecture during two main periods: the IX-XII centuries and during the XIV-XV centuries. Scholars also named different reason for understanding the relations between Timurid art and its political and historical context. G. Pugachenkova argues that this cultural phenomenon was a result of complex symbiosis different cultures – local and foreign, settled and nomadic traditions. In fact invasions of different cultures and religions also played an important role. Thus, Hellenic, Persian, Arabic or Muslim cultural traditions contributed greatly to the cultural development of the Jan-Pol Ru, Moscow: Molodaya gvardiya, 1991, pp. 211-212, (Russian edition). Timur and Princely Vision. Persian art and Culture in the fifteenth century. Lisa Golombek and Maria Subtelny. Brill-Leiden. New York. Koln, 1992. 1 2 424 region in centuries following its flourishing during the Timurids time. History knows that great epochs are marked by universal national movements, both intellectual and creative. The epoch of Amir Timur and the Timurids was one of this kind and was called the “Timurids Renaissance”. The heritage of the Timurids’ epoch is one of the brightest pages of world history. The brilliant flourishing of sciences, architecture, construction, imitative arts, literature, poetry and spectacular and musical arts was a unique phenomenon in the world at that time.1 Alisher Nava’i contributed greatly to this process, his heritage enrich the not only Turkic literature and Uzbek language but influence to the development other languages as well. Thus, exploring once again the Timurid’s period and the role of permanent personalities in history we can see that all above motioned factors influenced to the cultural growth in Central Asia in this particular period of medieval history. 1 Amir Temur in the World history. Tashkent: Sharq, 1996, p. 158. 425 СРЕДНЕВЕКОВЫЕ БИБЛИОТЕКИ БУХАРЫ (НЕКОТОРЫЕ АСПЕКТЫ ИСТОРИИ И АРХИТЕКТУРЫ) Мавлюда Юсупова Как известно Бухара на протяжении многих веков была столицой государства или удела при просвещенных монархах из династии Саманидов, Темуридов, Шейбанидов и Аштарханидов и издревле являлась одним из крупнейших центров образования, религиозной и светской учености. Достаточно назвать живших и работавших здесь ученых–энциклопедистов Ибн Сино, Бируни, богослова ал-Бухари. Образование, полученное в одном из медресе Бухары, считалось весьма престижным на мусульманском Востоке. Надежной основой знаний являлись имевшиеся здесь знаменитые дворцовые библиотеки – китабхана, публичные и частные книгохранилища. Формирование книжного и библиотечного дела в целом обусловило развитие науки и культуры на Среднем Востоке, где в Х в., согласно данным А. Меца, наряду с библиотеками, называвшимися домами мудрости «хизанат ал-хикма», появились и дома науки – «дар ал-илм», имевшие богатые библиотеки (хазана), насчитывающие десятки, а иногда и сотни тысяч книг. В ряде благотворительных библиотек при домах науки Х в., основанных знатными просвещенными вельможами – поэтом и ученым ИбнХамданом в Мосуле, кади Ибн-Хиббаном в Нишапуре, халифом алХакимом в Каире и др., были созданы все условия для читателей. К примеру, в библиотеке халифа ал-Хакима, где он «собрал все книги из дворцовых библиотек, доступ к ним был свободный для всех, … чернильницы, тростник для письма (калам) и бумагу предоставляли там бесплатно»1. В некоторых библиотеках книги можно было брать на дом, иногда без какого-либо залога. К рукописной книге, как источнику знаний издревна сформировалось весьма почтительное отношение. Приобретение книг для мусульман превратилось в страстное увлечение, становясь Мец А. Мусульманский ренессанс / Пер. с немецкого, предисловие, библиография и указатель Д.Е. Бертельса. Москва, 1966. С. 149. 1 426 символом общественного положения. «Власть имущие считали для себя величайшей гордостью собирать книги. Так, в конце Х в. каждый из трех великих повелителей ислама – в Кордове, Каире и в Багдаде – был книголюбом».1 В это же столетие славилась крупная и уникальная по коллекции книг библиотека Саманидов в Бухаре. В дворцовых китабхана, кроме накопления книг, осуществлялись переводы литературы с других языков, делались копии не только религиозных, но литературных и научных сочинений, иногда книги заново украшались миниатюрами и изящными переплетами. В создании книги принимали участие оформители, переписчики, хаттоты – каллиграфы, наккаши или мусаввиры – художники– миниатюристы, муковассозы – переплетчики, орнаменталисты, позолотчики, мастера филигранной резьбы и тиснения по коже или картону.2 Содержание дворцовых и других крупных библиотек требовало больших средств, поскольку над отдельными рукописями мастера трудились не один год. Для иных социальных групп – грамотных богатых купцов, ремесленников и т.д., согласно спросу создавали недорогие коммерческие экземпляры произведений в небольших мастерских по переписке книг.3 По существу, китабхана в средние века была средоточием духовной и культурной жизни, где собирались лучшие художники, переписчики–каллиграфы, поэты и ученые. Возглавлял средневековую восточную библиотеку – китабдар – один из наиболее талантливых каллиграфов или художников. Представление об архитектуре и устройстве одной из крупнейших на Востоке дворцовых библиотек Х в. дают сведения очевидцев. Так, Ал–Мукаддаси (Х в.), пишет, что библиотека халифа Адуд адДаула в Ширазе «помещалась в специальном здании, ведали ею управляющий (вакил), библиотекарь (хазин) и инспектор (мушриф). Адуд ад-Даула собрал там все книги, которые были сочинены до него по всем отраслям знаний. Библиотека состояла из большого вестибюля и длинного сводчатого зала, к которому со всех сторон были пристроены боковые помещения. Вдоль всех стен, как самого Мец А. Мусульманский ренессанс … С. 145. Китабхане: http://ru.wikipedia.org/wiki/ 3 Китабхане: http://ru.wikipedia.org/wiki/ 1 2 427 зала, так и боковых комнат он разместил шкафы из накладного дерева высотой и шириной в три локтя с дверцами, опускавшимися сверху вниз. Книги помещались слоями на полках. Каждая отрасль знания имела свой шкаф и каталог, в который были занесены названия книг. Допуск в библиотеку имели только именитые граждане»1 (Илл. 1, 2). Славилась своими библиотеками и Бухара – один из крупнейших научно-образовательных центров мусульманского мира. В Х в. в городе существовала широко известная и одна из крупнейших на Востоке библиотека Саманидов «Савои ал-Хикма», которой пользовались Ибн Сина, Рудаки, Дакики, Фирдоуси и др. Об архитектуре и устройстве библиотеки Саманидов посещавший ее Ибн Сина писал: «Я зашел в библиотеку, состоящую из многих комнат. В каждой комнате были сундуки с рукописными книгами. В одной из комнат хранились книги по мусульманскому праву, в другой – произведения поэтов и т.д. В таком порядке в каждом помещении были собраны книги, относящиеся к определенной отрасли знаний» (Илл.1). Восторгаясь коллекцией собранных Саманидами рукописей, Ибн Сина отмечал: «Я нашел в этой библиотеке такие книги, о которых не знал ранее и не встретил нигде позднее. Я прочитал их, и мне стало ясно место каждого ученого в своей науке. Передо мной открылись ворота в такие глубины знаний, о которых я и не догадывался».2 В предмонгольское время (XI-XII вв.) также были знамениты библиотеки Сельджукских правителей в Мерве и Хорезмшахов в Гургандже. Но самое большое количество библиотек, доступных образованным гражданам, находилось при крупных медресе и мечетях. Библиотеки Мерва (ныне городище Старый Мерв в Туркмении) были настолько богаты книгами, что не в силах оторваться от них, путешественник Йакут Хамавий задержался там на три года. Он писал: «В то время как я покидал город (в 1219 г. – незадолго до наступления Чингизхана), там (в Мерве) было десять 1 2 Мец А. Мусульманский ренессанс … С. 146. Ирисов А. Хаким ибн Сино. Хаёти ва ижоди. Тошкент, 1992. 150-б. 428 книгохранилищ… Во всем мире я не видал подобных им по количеству (книг) и превосходству их». Две из них находились в соборной мечети, третья – в хонако и остальные китабхана – в разных медресе. Одну из библиотек, расположенных в мечети, называли «Азизийа», и пожертвовал ее кравчий главы тюрков– Сельджукидов султана Санджара Азиз ад-Дин Абубакр. В ней было около 12 тысяч томов. В библиотеке мервского хонако Думайрийе было легко получать книги, и Йакут без какого–либо залога держал у себя по 200 дорогостоящих книг.1 В период монгольского нашествия большинство городов Средней Азии было разграблено и разрушено, в том числе и Бухара с ее уникальными библиотеками.2 Даже, два крупных медресе – Маъсудийа и Ханийа возведенный правителем Бухары Маъсудбеком и его матерью в XIII в., что является редкостью для этого времени, постигла участь многих других зданий. В частности, «медресе Маъсудбека, величайшее и самое благоустроенное из медресе тамошних, они (монголы) зажгли и сожгли его вместе с редкостными книгами».3 Традиция создания и содержания крупных общественных и частных библиотек стала вновь возрождаться в Средней Азии вместе с укреплением и ростом государства Темуридов. Одна из лучших библиотек была у главы государства Темуридов Шахруха (1409-1447) в его столице Герате. Трепетное отношение к книгам и воскрешение традиций восточного книголюбия обусловили создание здесь наиболее яркой в это время гератской школы книжной миниатюры, где во второй половине XV в. были воспитаны и работали такие известные миниатюристы Востока, как Мирак Наккаш, Камал адДин Бехзад, а также знаменитые каллиграфы, позолотчики и другие известные специалисты книжного дела. При Темуридах в Бухаре также стали возрождаться и создаваться Йакут. «Китаб муъджам ал-булдан» Извлечения // Материалы по истории туркмен и Туркмении. Том 1. Арабские и персидские источники. Москва-Ленинград, 1939. С. 434. 2 Петрушевский И.П. Из истории Бухары в XIII в. // Ученые записки ЛГУ. Серия востоковедческих наук. Вып.1. Москва, 1949. С. 105-106. 3 Петрушевский И.П. Из истории Бухары в XIII в. … С. 107. 1 429 новые библиотеки, две из которых, сооруженные в начале XV в. сохранились здесь до середины ХХ в. Первое здание, вероятно, служившее филиалом библиотеки Ходжа Порсо, не сохранилось, но нам удалось выявить новые архивные сведения о его архитектуре. Вакфные документы свидетельствуют о том, что в 1407-1408 известный суфий Ходжа Мухаммад Порсо, являвшийся в свое время главой ордена Накшбандия, выстроил в Бухаре китабхана на улице Дехканов.1 Последняя, по данным О.А. Сухаревой, располагалась на территории шахристана – древней части Бухары, в квартале Куи Дехкан (в ХХ в. этот квартал называли Мулло Пайрави). Здесь еще в 1947 г. были зафиксированы остатки небольшого древнего купольного здания, наполовину скрытого культурными слоями, с заваленным входом.2 Его называли чилляханой Ходжа Порсо и, считая святыней квартала, «содержали в порядке, над ним возвышался шест с хвостом яка».3 Эту же постройку порою трактовали как мактаб или же как библиотеку Ходжа Порсо. Специалисты Узкомстариса В.А. Шапошников и др., осмотревшие данное сооружение в 1936, свидетельствовали, что «здание это очень небольшое, мало заметное, вросло сильно в землю. Это простой восьмиугольный в плане зал, перекрытый куполом и, в сущности говоря, внутри здания на всех (восьми) стенах имеются ниши с полками. Любопытна довольно дверь, обитая железом… Вход к двери идет определенно вниз и довольно значительно, ступеньки три-четыре… (освещение) через световой фонарь наверху».4 Из этого описания следует, что постройка представляла собой небольшое однокупольное восьмигранное в плане сооружение, на всех гранях которого были устроены ниши. Налицо – все необходимые признаки библиотеки – верхнее освещение, ниши в стенах, вероятно, для размещения там рукописей в сундуках или на полках, а также дверь, вероятно, позже обитая железом для защиты книг от пожара. Автор данных строк не исключает, что это сооружение могло являться лишь небольшим Квартальная община позднефеодального города Бухары. Москва, 1976. С. 221. Сухарева О. А. Квартальная община позднефеодального города Бухары ... С. 221. 3 Сухарева О. А. Квартальная община позднефеодального города Бухары … С. 221. 4 Стенографический отчет второй конференции Узкомстариса. 1936. Смена 25, 8/1 вечер. Архив Глав НПУ ОИОКН при МКС РУз. Л. 58. 1 2 430 филиалом – частью не сохранившейся крупной и весьма знаменитой библиотеки Ходжа Порсо. Возможно, сам суфий мог подолгу уединяться в этом небольшом здании, отчего позже эту постройку и стали называть чилляханой суфия. Вторая библиотека эпохи Темуридов в Бухаре входила в состав сохранившегося медресе Улугбека 1417 г., где она занимала помещения во втором ярусе над входной частью1 (Илл. 3). Архитектура здания, характерная для этого типа сооружений, имеет общие для медресе Средней Азии черты. Это: прямоугольный план с внутренним двором, обстроенным по периметру худжрами; расположение на осях двора портальных айванов, служивших летней аудиторией; устройство на углах здания купольных залов аудиторий – дарсхана и на западном углу при главном фасаде – зала мечети. Также типичным для медресе было возведение в центре главного фасада богато декорированного входного портала, а за ним – вестибюля – мионсарай, через который проходили во внутренний двор. Наряду с этими общими чертами в каждом регионе Мавераннахра были выработаны присущие ему локальные особенности. В Бухаре региональные черты наиболее ярко проявились в здании медресе Улугбека, где на главном фасаде крылья, расположенные по сторонам портала, впервые были раскрыты наружу арочными лоджиями. На углах этого здания возвели не высокие двух – трехзвеньевые минареты, как в Самарканде, а срезанные на уровне высоты боковых крыльев башни – гульдаста, в которых устраивали винтовые лестницы, ведущие на кровлю. Как и в медресе Улугбека, во многих крупных медресе Бухары XVI в., таких как – Мири Араб (Илл. 4), Кукельдаш, Абдуллахана, вероятно, Большого и Малого Гозиён и других более поздних медресе, китабхана, согласно выработанной веками традиции, находилась над мионсараем в купольном зале в запортальной части и в прилегающих к залу худжрах. К примеру, в роскошно декорированном медресе XVII в. Абдулазизхана II библиотека над вестибюлем занимала зал и по две прилегающие к нему по сторонам худжры. Стены библиотечного зала были сплошь покрыты великолепной рельефной живописью 1 Захидов П.Ш. Меъмор олами. Тошкент, 1996. 117-б. 431 «кундаль», с обильной позолотой на синем фоне, свод украшен сталактитами ироки. В китабхана поднимались из мионсарая по винтовым лестницам, устроенным в пилонах портала. Даже в нестандартном по архитектуре медресе-хонако начала XIX в. Халифа Ниязкула в Бухаре, выстроенном в виде суфийского комплекса дворовой структуры, китабхана также традиционно находилась на втором этаже входной части. Последняя, сооруженная в виде дарвазаханы – чортака с минаретиками на ее четырех углах, благодаря своей выразительной объемно-пространственной композиции стала знаменита под названием Чор-Минор (четыре минарета). В этой единственной уцелевшей от комплекса части доступ в библиотеку был также стандартным для медресе – из мионсарая по винтовой лестнице в минаретах дарвазаханы. Отметим, что наибольшее количество библиотек при медресе здесь было устроено в XVI в., когда Бухара являлась столицей Шейбанидов. Представление о внутренней организации одной из ранних библиотек Шейбанидов могут дать сведения, приведенные Р.Г. Мукминовой о китабхана в Самаркандском медресе Шейбанихана начала ХVI в. По данным вакфных грамот этой медресы, Михр Султан-Ханым (жена старшего сына Шейбанихана Мухаммада Темур Султана) приказала приготовить и положить в сундуки «редкие книги». В пользу этой библиотеки был выделен вакф, в котором определялись функции библиотекаря, обязанности по выдаче книг, их реставрации, приобретению новой литературы, а также по свидетельствованию их печатью с именем учредителя вакфа.1 Там же приводится сумма, израсходованная на ремонт здания. Из этих данных мы не можем узнать об архитектуре библиотеки, и было ли это вообще отдельное здание, а не несколько выделенных для нее помещений в медресе. Однако на основе этих сведений можем утверждать, что традиция учреждения китабхана при медресе продолжалась при Шейбанидах с первых лет их правления, что книги хранились в отдельных сундуках по тематике, как это было в Х в. в книгохранилище Саманидов. Судя по историческим сведениям, библиотеки с должностью Мукминова Р. Г. Медресе Мухаммад Шейбанихана // К истории аграрных отношений в Узбекистане XVI в. по материалам «Вакф-наме». Ташкент, 1966. С. 23. 1 432 заведующего (китобдор) были во многих медресе. К примеру, в вакф-наме 1535 г., составленного на медресе Гозиён, оговорены обязанности китобдора «хранить и оберегать книги из библиотеки медресе, выдавать их студентам и при этом вести учет выдачи книг».1 В дарственной грамоте 1594 в пользу другого бухарского медресе, где речь идет о пожертвовании около 450 книг в пользу библиотеки, в обязанности ее заведующего вменялось на выделяемые деньги произвести ремонт помещения, отреставрировать существующие и докупить новые книги.2 В целом, судя по вакфным документам, библиотеки некоторых медресе «носили общедоступный характер, и книгами из их фондов могли пользоваться как горожане, так и приезжие».3 Возможно, нестандартное размещение в структуре здания имела редкая в своем роде специализированная медицинская библиотека, устроенная в ныне утраченном медресе Дор ул-Шифо, сооруженном правителем Субханкулиханом в 1682 близ бухарского Арка. По вакфу медресе предназначалось специально для медицинского образования; здесь жили студенты, производился амбулаторный приём больных, имелись аптека и выше указанная медицинская библиотека.4 При Шейбанидах и позже, вплоть до начала ХХ в., по-прежнему наиболее крупными и уникальными оставались дворцовые китабхана правителей. В крупных библиотеках Бухары времени правления Шейбанидов и Аштарханидов, объединивших лучших мастеров калама и кисти, продолжалось формирование бухарской школы художественного письма и развитие местной бухарской школы книжной миниатюры XVI-XVII вв. После смены правителей библиотека автоматически переходила в собственность либо победителей, как престижный трофей, либо преемников, как законное наследство. Придя к власти, Шейбаниды, так же захватывали библиотеки своих предшественников. Шейбанихан, стремившийся Казаков Б.А. Документальные памятники Средней Азии. Ташкент, 1987. С. 11. Казаков Б.А. Документальные памятники Средней Азии … С. 11. 3 Казаков Б.А. Документальные памятники Средней Азии … С. 12. 4 Андреев М.С., Чехович О. Д. Арк (кремль) Бухары в конце XIX – начале ХХ в. Душанбе-Таш� кент, 1982. С. 14. 1 2 433 не уступать в культурной политике темуридской элиты, тоже уделял своему книгохранилищу большое внимание, пополняя его в набегах на Хорасан и другие регионы, собирая лучших мастеров книжного дела.1 В первой половине XVI в. в источниках упоминается большая библиотека Убайдуллахана I. «Конечно же, придворные библиотеки не могли спонтанно возникнуть на пустом месте. Известно, что … они в течение всего XV в. существовали при дворах правителей в Бухаре и Самарканде», – справедливо считает О. Ф. Акимушкин.2 Продолжил пополнение книгохранилища своего отца Абдулазизхан I, о китабхана которого в Бухаре Хасанходжа Нисори сообщает: «У этого хана (Абдулазиза I) была такая библиотека, что я не знаю, была ли еще у кого-нибудь на свете подобная ей. Руководил ею один из лучших библиотекарей Амир Али Хусайний, который был непревзойденным во владении почерком насталик и «письмом райхон». Здесь работали лучшие каллиграфы своего времени (например, Султан Мирак Мунши) и миниатюристы (не хуже, чем Мани и Бехзад)».3 Библиотеку эту называли «Нафоис-ул-маосир». В один из походов на Хорасан Абдулазизхан I захватил китабхана темуридского правителя Хусайна Байкара,4 которая пополнила его личное книгохранилище. Известно, что Камал ад-Дин Бехзад, некоторое время работавший в китабхана Алишера Навои, позже возглавлял вышеназванную библиотеку Султана Хусайна, которой до него (в 1480-е гг.) руководил его учитель – Мирак Наккаш5 (некоторые рукописи этой библиотеки хранятся ныне в музеях и библиотеках Англии, Франции и других стран). Не обошел своим вниманием китабхана и Абдуллахан II, для которого был исполнен или дооформлен и украшен миниатюрами ряд прекрасных рукописных книг. Акимушкин О.Ф. Библиотека Шейбанидов в Бухаре XVI в. // Из истории культурного наследия Бухары. Вып. II. Бухара, 1987. С. 11. 2 Акимушкин О.Ф. Библиотека Шейбанидов в Бухаре … С. 90. 3 Хасанходжа Нисорий. Музаккири Ахбоб / Пер. с фарси на узб. Исмаила Бекжона. Ташкент, 1993. С. 47. 4 Хасанходжа Нисорий. Музаккири Ахбоб … С. 302. 5 Сулейман Х., Сулейманова Ф. Миниатюры к произведениям Алишера Навои XV-XIX вв. Ташкент, 1982. С. 21. 1 434 В числе знаменитых частных библиотек Бухары, помимо упомянутой китабхана Ходжа Порсо начала XV в., также – названная Хафиз-и Танишем библиотека маулано Мир муфтия XVI в.,1 дворцовые и другие библиотеки времени Аштарханидов, а также несколько крупных личных китабхана знаменитых библиофилов конца XIX – начала XX в. – кози калона (верховного судьи) Бурханиддина, а также сына амира Музаффархана Мир Садика по прозвищу «Хишмат» (илл.5)2 и другого кози калона Бухары Мухаммада Шарифжон Махдума Садр–и Зиё (илл. 6)3, небольшие, но хорошо известные библиотеки Абдурауфа Фитрата, Мухаммада ходжа Бехбуди и др.4 В 1920–1930-е гг. многие просвещенные представители местной знати и интеллектуальной элиты были репрессированы, а собранные ими рукописи переданы в государственные книгохранилища. Так, в фондах НИИ востоковедения АН РУз хранится 148 книг из коллекции Мир Садика Хишмата (1857-1927) и более 300 раритетных книг из библиотеки Садр-и Зиё (1867-1932).5 К сожалению, помимо помещений библиотек в составе уцелевших медресе, до настоящего времени не сохранились, за редким исключением, ни сами здания средневековых китабхана, ни описание их архитектуры. Резюмируя вышеизложенное, можно отметить следующее: Издревле в Бухаре, как и на всем Среднем Востоке, существовали различные библиотеки. Самыми крупными из них были знаменитые дворцовые китабхана правителей, часто описываемые как «лучшие в мире» или «каких не видел свет», где служил большой штат искусных специалистов книжного и библиотечного дела. Для дворцовых китабхана строили специальные многокамерные здания, либо для них выделялся многокомнатный блок во дворце. Книги в этих и других библиотеках могли храниться на полках, иногда Ахмедов Б.А. Историко-географическая литература Средней Азии XVI-XVIII вв. Письмен�ные памятники. Ташкент, 1985. С. 53. 2 Резван Е.А. Странствия «Корана Османа» // Восточная коллекция, 2001. http://orient.rsl.ru/ assets/files/food/401–osman.pdf. С. 19. 3 Резван Е.А. Странствия «Корана Османа» … С. 18. 4 Холназарова Л. Личные библиотеки Бухары // Мозийдан садо. Ташкент, 2006, № 1 (29). С. 46. 5 Холназарова Л. Личные библиотеки Бухары … С. 47. 1 435 с закрывающими их деревянными створками. В Бухаре, судя по источникам Х и начала XVI в., книги также часто хранили в сундуках по тематике. Более многочисленными в Бухаре, но меньших размеров были библиотеки в медресе XV-XIX вв. Для их расположения и устройства использовали рациональное, выработанное веками стандартное решение. Традиционно китабхана занимали купольный зал и прилегающие к нему помещения, расположенные над входной частью медресе – мионсараем. Из него осуществлялся доступ в библиотеку по винтовым лестницам в пилонах портала. Относительно малое количество худжр при библиотечном зале может объясняться тем, что учащиеся медресе могли выписывать и забирать книги в худжры, а жителям прилегающих кварталов в ряде медресе библиотечные книги выдавались на дом. Расположение китабхана у входа – во втором ярусе портала ограничивало доступ посторонних в глубь здания и было удобным как для обитателей медресе, так и для заходящих сюда снаружи посетителей китабхана. Значительную ценность представляли и частные библиотеки Бухары, принадлежавшие представителям интеллектуальной элиты, духовным лидерам и просвещенным сановникам. До середины ХХ в. в Бухаре сохранялось небольшое здание, называемое библиотекой Ходжа Порсо, которое, вероятно, являлось филиалом или уцелевшей частью его знаменитой библиотеки начала XV в. Сохранившееся здание представляло собой восьмигранное купольное сооружение со световым фонарем в зените свода, нишами в стенах и дверью, обитой железом. Известными в городе были в XVI в. также частные китабхана Мир-Муфтия и шейхов Джуйбари, а на рубеже XIX-XX вв. – кози калона Бурханиддина, царевича Мир Садика Хишмата и кози калона Садр-и Зиё. Функции средневековой библиотеки Бухары, таким образом, в зависимости от их разновидности могли выполняться как в специальном многокомнатном здании, также в группе комнат или даже в единственном помещении. Основным критерием при этом были условия для содержания книг – полки, ниши или сундуки, где рукописи размещались по тематике, а также достаточное для работы в китабхана освещение – через небольшие окна и световой фонарь в зените свода. 436 ИЛЛЮСТРАЦИИ: 1.Пример устройства многокомнатной дворцовой библиотеки. Могольская миниатюра. «Художники и каллиграфы за работой». 1590-1595 гг. Собрание принца Садруддина Ага-хана. Источник: Китабхане. http://ru.wikipedia.org/wiki 1. Пример хранения книг на полках. Библиотека в Хульване в Иране. Миниатюра из сборника «Собрание макам» аль-Харири. Художник Аль-Васити. Багдадская школа, XIII в. Национальная библиотека в Париже. Источник: http://gallerynikole.bestpersons.ru/ feed/post31721027/ 437 2. Медресе Улугбека в Бухаре, 1417 г. Разрез по продольной оси. Справа за порталом на 2 этаже – купольный зал библиотеки. Источник: Свод памятников Бухарской области // Архив Института искусствознания АН РУз. Ташкент, 1983-1984 гг. ИА (М). С-48. 3. Медресе Мири-Араб в Бухаре 1536 г. Разрез по поперечной оси во входной части. В центре на 2 этаже – купольные помещения библиотеки. Источник: Воронина В. Л. Архитектура Средней Азии XVI-XVII вв. // Всеобщая история архитектуры. Т. 8. Москва, 1969. С. 308. 438 4.Мухаммад Шарифжон Махдум Садр-и Зиё. Источник: Резван Е.А. Странствия «Корана Османа»// Восточная коллекция, 2001. С. 18.. http://orient.rsl.ru/assets/files/food/401-osman.pdf. 5.Мухаммад Сиддик ибн Амир Музаффар (Хишмат) Источник: Резван Е.А. Странствия «Корана Османа» // Восточная коллекция, 2001. http://orient.rsl.ru/assets/files/food/401-osman.pdf. с. 19. 439 ГОРОД И СТЕПЬ: ДИНАМИКА И СПЕЦИФИКА ВЗАИМОДЕЙСТВИЙ (НА ПРИМЕРЕ ПАМЯТНИКОВ ХУДОЖЕСТВЕННОЙ КУЛЬТУРЫ) Эльмира Гюль Особенности ландшафта Средней Азии предопределили многовековое сосуществование двух великих культур: кочевнической и оседло-земледельческой. Взаимодействие оседлых и кочевых народов – важнейшая черта исторического развития региона, одна из ключевых проблем исторической науки; этой теме посвящено немало трудов, подчас противоречивых. Публикации последнего десятилетия, представляющие самые разнообразные точки зрения, позволяют оценить позицию ученых в отношении этой проблемы. Некоторые исследователи до сих пор придерживаются негативных оценок. Так, С. Хмельницкий писал: «Несчастьем, если не проклятьем средневековой цивилизации Средней Азии было сосуществование двух недружественных укладов – кочевого и оседлого. Оно лишало городскую и земледельческую культуру этих земель стабильности, необходимой для нормального поступательного развития, нередко задерживало и даже останавливало это развитие… Кочевые скотоводы из-за образа жизни оставались вне материальной (а отчасти и духовной) культуры оседлого общества».1 Другие ученые отстаивают позитивную точку зрения: К. Байпаков: «город и степь – не два антагонистических мира, а его экономическая база»,2 Т. Ширинов: «отношения имели преимущественно позитивный характер»,3 М. Пардаев: «чаще в форме мирного сотрудничества, чем конфронтации»,4 Р. Мукминова: «основой взаимоотношений оседлых земледельцев и кочевников-скотоводов были мирные торгово-хозяйственные контакты»5 и т.п. Хмельницкий С. Между саманидами и монголами. Архитектура Средней Азии XI – нач. XIII вв. Берлин – Рига, 1996. С. 14. 2 Цивилизация Центральной Азии: земледельцы и скотоводы, традиции и современность. Тезисы докладов Международной научной конференции. Самарканд, 2002. С. 9. 3 Цивилизация Центральной Азии: земледельцы и скотоводы … С. 36. 4 Цивилизация Центральной Азии: земледельцы и скотоводы … С. 56. 5 Цивилизация Центральной Азии: земледельцы и скотоводы … С. 51. 1 440 Данная тема рассматривалась и в контексте различных исторических периодов (древность, античность, средневековье), и в обобщающем, культурологическом плане, и в плане этнических взаимодействий. Одни авторы отмечали влияние города на степь, другие – степи на город. Но, несмотря на многогранность охвата темы, во всех случаях речь идет большей частью о торговых или военных контактах, обмене продуктами производства, культурном влиянии города на степь. Степь рассматривается преимущественно как реципиент «цивилизованной» городской культуры, поставщик сырья, вооружения, а город – как поставщик идей (религиозных, художественных и проч.), продуктов земледелия и ремесла; что касается культурного влияния степи на город, то этот вопрос, как правило, не рассматривается вовсе, в силу традиционного непризнания за степью способности быть лидером в гуманитарной сфере. Между тем, анализ исторических и художественных процессов позволяет с новой точки зрения взглянуть на характер этих взаимодействий, роль степных народов в формировании среднеазиатской цивилизации в целом и урбанистической культуры в частности. Античность. В античный период кочевники играют активную роль в социокультурных процессах региона, причем доля кочевого элемента была значительна, не случайно Страбон пишет: «Образ жизни и обычаи согдийцев и бактрийцев мало отличались от образа жизни кочевников». Культура местных скотоводческих племен находит широкие параллели с традициями скифо-сарматского искусства, охватившего территорию от Алтая до Причерноморских степей. Формирование Кушанской империи, по значимости и уровню своего развития не уступавшей Риму и Ханьскому Китаю, было связано, в том числе, с активизацией степных кочевых племен юэчжей (тохаров). Юэчжи, захватив новые, бактрийские территории, стремились «перенять» особенности городского образа жизни (возводили дворцы, чеканили монеты и проч.), при этом были не просто «ассимилированы высокоразвитой городской культурой»,1 1 Цивилизация Центральной Азии: земледельцы и скотоводы … С. 46. 441 но выступали и как активная доминанта ее развития. Так, именно с юэчжами, усилением их государственности, было связано сложение одного из направлений античного искусства – династийного, ярким примером которого является дворцовый комплекс Халчаян (I в. н.э.). Великолепную скульптуру дворца отличает пластическая и психологическая выразительность, она полна сюжетов и образов, связанных с культурой степи (сцены сражений и охоты, образы воинов, стреляющих на скаку, обернувшись назад), а также эллинистической культурой (греческие божества и герои, дионисийские сюжеты, амуры). В этой связи следует также отметить, что именно степняки стали своего рода передатчиками высокоразвитой эллинской культуры спустя более чем сто лет после греко-бактрийского правления. Восприняв высокоразвитую эллинскую художественную традицию, юэчжи способствовали развитию в условном по стилю бактрийском искусстве черт реализма. Уникальными памятниками античного искусства, свидетельствующими о важной роли культуры кочевников в развитии ремесел античных городов, являются бактрийские ковры, обнаруженные за пределами бактрийских границ – в бассейне реки Тарим, Синзцян-Уйгурский автономный округ (Китай) и Ноин-Уле (Монголия). Таримские артефакты датируются III – II вв. до н.э., ноин-улинские – I в. до н.э. Декор ковров – сюжетные изображения, выполненные с большим мастерством, отличающиеся точным следованием натуре, выразительной реалистической подачей. На более ранних фрагментах мы видим изображение вооруженного копьем воина, типичного представителя юэчжийско-сакской знати. Ковер выполнен в греческой изобразительной стилистике (реализм, прямое следование натуре), и одновременно с хорошим знанием особенностей кочевнического мира, его быта и мифологии. В основе его сюжета – аллегория военных побед номадов. Главный персонаж – сакский (юэчжийский) вождь – свидетельство того, что ковер ткался греко–бактрийцами по заказу, в качестве предмета дани. Также возможно, что ковер украшал погребальную камеру вождя одного из племен. Параллели с нумизматическим материалом, халчаянской скульптурой подтверждают, что ковер был соткан в Бактрии. В 442 Тариме ковер очутился по причине вполне понятной – этот район был местом захоронения юэчжийской знати на протяжении многих веков. Что касается ноин-улинских ковров, то здесь среди прочих известны фрагменты с изображением сцены битвы, а также шествием спешившихся воинов и жрецов к алтарю с огнем. Изображение одного из главных героев – практически полное совпадение со скульптурной головой правителя из Халчаяна и изображением «Правящего «Герая» Санаба Кушана» на серебряной тетрадрахме, обнаруженной в поселке Вахшинский в 1967 г.1. Одежда воинов также практически совпадает с панцирными доспехами юэчжей, известными по все той же халчаянской скульптуре. Данный сюжет дает также возможность говорить о вероисповедании правящей династии в период становления Кушанского царства: алтарь с горящим огнем апеллирует к зороастризму. Известно, что кочевая степь была не чужда зороастризма, познакомившись с этой религией в эпоху Ахеменидов. Такого рода композиции были известны степнякам еще в сер. 1 тыс. до н.э. – по мидийским коврам из все тех же курганов Пазырыка. В данном случае сцена поклонения включает в себя также элемент шаманизма – в руках персонажа, стоящего у алтаря – гриб, типичный атрибут шаманских камланий (галлюциногенные грибы, как пища, дарованная Богом, использовались для достижения необходимого транс–состояния). Сочетание зороастрийских и шаманистских элементов вполне вписывается в обрядовую практику юэчжей, еще верных степным племенным культам и верованиям, но уже перенимающих религиозные ритуалы городских цивилизаций, как это происходило в период становления Кушанской империи. Показательно отсутствие индо–буддийских символов. Наличие гриба в композиции позволило Н. Полосьмак сделать вывод, что этот особый сорт использовался при изготовлении хаомы.2 Бактрийские тканые и вышитые ковры – уникальная страница в истории текстиля Центральной Азии, свидетельствующая о том, Зеймаль Е.В. Древние монеты Таджикистана. Душанбе: Дониш, 1983. С. 76. 2 Полосьмак Н. Мы выпили сому, мы стали бессмертными // Наука из первых рук. Москва: №3, 2010. С. 50-59. 1 443 что античная Бактрия была одним из регионов высокоразвитого текстильного производства. Авторство этих ковров принадлежало как греко-бактрийским мастерам, носителям реалистической изобразительной традиции, так и ткачам степных обществ, бывших важным политическим и культурным фактором в развитии Бактрии, которые сохраняли верность популярному «звериному» стилю, и, одновременно, находились под обаянием греческого искусства (юэчжи, саки, хунну). Ковры иллюстрируют также плодотворные взаимоотношения греческой культуры и цивилизации степных кочевых племен, корни которых уходят еще к середине 1 тыс. до н.э., ко временам контактов скифов и греков в Причерноморской зоне. Эти взаимоотношения стали важной ступенью культурного роста степняков, переходивших к оседлости, основывавших новые государства и великие династии, осваивавших стереотипы городского образа жизни.1 «Кочевнические» влияния отразились и в керамическом производстве. Так, посуда с зооморфными налепами связывается с культурами степного круга. В кушанский период объемно– пластические зооморфные налепы на ручках и туловах типично греческих, а также местных по форме сосудов встречаются довольно часто, что также можно связать с оседанием юэчжийских племен, основавших Кушанское царство. Присутствие этих символов, в представлениях их создателей, «предохраняло» сосуд от «злого духа». С утверждением в Бактрии юэчжийского правления земли Согда захватывает другое племенное объединение – кангюйцы. Период I – III вв. Г. Пугаченкова определяет как время согдийско–кангюйского симбиоза. Если во времена Греко-бактрийского царства Согд испытывал значительное влияние эллинистической культуры, то с активизацией племен степного круга (со II – I вв. до н.э.) в искусстве увеличивается роль «кочевнического» компонента. Памятники искусства Согда также демонстрируют синтез «кочевнических» и эллинизированных элементов. Так, местная керамика также демонстрирует синтез «кочевнических» и «оседло-земледельческих» Гюль Э. «Бактрийские» ковры: к вопросу греко-юэчжийских культурных взаимодействий // Сборник статей Государственного Эрмитажа. Санкпетербург, 2010. 1 444 элементов. Здесь была обнаружена посуда с налепами и очажные подставки, украшенные изображениями в форме головы козла, барана, быка, кабана, фрагмент венчика сосуда с ручкой, увенчанной головой собаки. Как правило, все эти изображения обусловлены влиянием тотемизма. Наличие налепов в виде голов животных на сосудах по существующим поверьям, предохраняло пищу и посуду от осквернения злыми духами. В целом в искусстве античной Средней Азии прослеживается определяющее влияние степного мира. Раннее средневековье. В эпоху раннего средневековья, характеризующуюся блестящим развитием городских цивилизаций, контакты между оседлыми и кочевыми народами по-прежнему значительны; они активизируются в эпоху Великого тюркского каганата, когда складывается тюркосогдийский симбиоз культур. Инфильтрация кочевого населения ведет к укрупнению городов, причем во главе некоторых стоят тюркские правители, что не могло не отразиться на эстетических приоритетах; исследователи отмечают также «активный процесс урбанизации в кочевых районах (Южный Казахстан, Семиречье)».1 В научной литературе до сих пор превалирует точка зрения о преимущественном культурном влиянии согдийцев на тюрок. Действительно, оно было значительным, проявилось в различных сферах духовной жизни (например, формирование уйгурской письменности и проч.), однако трудно согласиться, например, с тем, что «иранские и согдийские ремесленники оказали значительное влияние на развитие торевтики кочевых народов; заимствовалась технология изготовления художественного металла, изобразительные сюжеты и мотивы орнаментации»,2 ведь в среде кочевых племен торевтика изначально была высокоразвитым видом ремесла. Тюркская торевтика – достижение самих тюрок, ее генезис связан с традициями степного кочевого быта и степного искусства. Это становится ясно, если сравнить стилистику стенных согдийских росписей, иранской торевтики и торевтики тюрок. Если Проблемы этногенеза и этнической истории народов Средней Азии и Казахстана. Сборник статей. Москва, 1990. С. 61. 2 Цивилизация Центральной Азии: земледельцы и скотоводы … С. 68. 1 445 для согдийских и иранских памятников характерны традиционная условность, статичность изображений, то тюркским присущ реализм и верность натуре. Именно тюркская торевтика оказала значительное влияние на художественный металл согдийцев и иранцев, обогатив его сюжетами, связанными с реалиями жизни степи. «Степные» по своему генезису сюжеты появляются и в таких сугубо «городских» видах искусства, как ганчевый декор и стенная роспись. Мотивы рельефов и стенных росписей дворца Варахши аналогичны памятникам тюркского искусства с изображением сцен звериного гона. В частности, они повторяют композицию и стилистику декора копенского седла (бронзовые бляхи в виде фигурок всадников, стреляющих на скаку, обернувшись назад, и убегающих животных, VI в., Копенский чаа-тас, Хакасия, Алтай). Очевидно, заказчик отдавал предпочтение искусству степи, с его характерной тематической и стилистической направленностью. В этом отношении интерес вызывает также изображение всадника из росписи восточной анфилады: разворот его корпуса, поднятые на уровне плеч руки, выпускающие стрелу из лука, придают сцене ощущение напряженного динамизма, азарта охоты, который так ярко контрастирует с остальными сюжетами варахшинской росписи, полными статики и торжественной величавости. Интересный факт: художник не разрисовывает одежду стрелка узорами, хотя именно эта черта является одной из обязательных для других памятников. Более того, с помощью тональных разработок он стремится передать рельефную фактуру ткани, на сгибе локтей собравшейся в складки, – прием, столь нетипичный для согдийского художника, для которого одежда – скорее важное декоративное пятно в общей композиции. Причастность тюрков к варахшинскому дворцу можно косвенно подтвердить историческими фактами: Наршахи пишет, что владетель дворца, местный правитель, был обязан своей властью именно тюркам: произошедшее в годы его правления восстание было подавлено с помощью тюркского кагана. Вероятно, сюжеты декора отражают реальную историческую ситуацию, связанную с участием тюрок в событиях общественной жизни. Значителен «степной» компонент и в городских памятниках Уструшаны, Ферганской долины, Восточном Туркестане. Интерес в аспекте нашей темы представляют также 446 антропоморфные сосуды с налепными чертами лица, головным убором и проч. (примеры: сосуды с Сукулукского городища, VIVII вв., Кафир-калы, Самарканд, VI в.). Нельзя не заметить, что их иконография вторит каменной скульптуре степняков – та же условность стиля, сложенные на животе руки, свисающие усы. Подобная скульптура появляется в период VI-VII вв. в степях Алтая и как традиция мигрирует на запад, в степи Евразии, Казахстана, Семиречья, ряда районов Средней Азии. Исследователи отмечали, что «истоки этого стиля своеобразного гротеска остаются все еще неясны»,1 однако время появления, исторический фон, характерные приемы иконографии позволяет усматривать в этих сосудах подражания степной скульптуре, сделанные вчерашними степняками, осевшими в городах Согда, или самими согдийцами. Образ героизированного предка, воплощенный в степной скульптуре, трансформировался в домашний оберег. Подражания керамической посуды каменным балбалам выглядят обоснованными и с той точки зрения, что в рассматриваемый период тюркское начало отчетливо проявилось и в согдийской коропластике, где нередки изображения «тюркских всадников» (VII в.). Фигурки отличает единая иконография – прижатые к туловищу руки, в одной из которых – булава, в левой – рукоять кинжала или кубок. Влияние на данную группу терракот каменных балбалов Алтая, Тувы, Монголии, где также нередки экземпляры с чашей в одной руке, в то время как другая придерживает рукоять кинжала, несомненно. Отличия – в этническом облике персонажей: если у балбалов – сугубо монголоидные черты, то на согдийских представлен, очевидно, местный тип, отличающийся круглым лицом, крупным разрезом глаз, широкими бровями. Но у обеих групп – непременные свисающие усы. Как известно, семантика подобных изображений была связана с представлениями о героизированном или обожествленном, мифическом или реальном предке.2 Для группы же согдийских терракот не исключена связь с реально существовавшим прототипом, настолько они индивидуальны.3 Проблемы этногенеза и этнической истории народов Средней Азии и Казахстана. Сборник статей. Москва, 1990. С. 166. 2 Цивилизация Центральной Азии: земледельцы и скотоводы … С. 92. 3 Гюль Э. Традиции искусства кочевников в керамике Узбекистана. Керамика Узбекистана. 1 447 В эпоху мусульманского средневековья политическая власть в регионе, после некоторого перерыва, вновь переходит в руки тюркских династий, представителей степного кочевого мира (Сельджукиды, Караханиды, Газневиды). Одновременность процессов «мусульманского ренессанса» и «тюркского внедрения» (К.Босворт) дает возможность заметить, что кочевники-тюрки, принявшие ислам, не только привносят в города собственные художественные традиции (керамика, торевтика и проч), но и в значительной степени стимулируют развитие исламского искусства; именно с их приходом происходит становление нового облика художественной культуры. Бирюзовые изразцы караханидских строений стали ярчайшим свидетельством проявления «степных» идеалов в художественной культуре, где небесный цвет кок символизировал верховное божество неба – великого Тенгри. Косвенные влияния кочевнической культуры прослеживаются и в орнаменте, который становится главнейшим средством художественно-смысловой выразительности в искусстве ислама. Так, геометризм, лежащий в основе тюркского средневекового искусства и система геометрического орнамента в исламском искусстве (гирих) не могут не вызвать желания для проведения широких аналогий. В основе построения гирихов лежит принцип бесфоновой организации узора (равнозначность и взаимозаменяемость узора и фона), генезис которого связан с культурой степного мира, с характерной для нее оппозицией равновеликих для кочевника понятий «Земля – Небо». Это обстоятельство побуждает рассматривать этот вид мусульманского архитектурного декора как один из вкладов тюркских народов в искусство ислама. Что касается растительного декора, то его классические элементы имеют различный генезис – от Китая до Византии, и этот широкий диапазон также наталкивает на мысль о причастности тюрок, исторически выступавших как посредники между разными странами, к его сложению. Стилистика мусульманского орнаментального декора, его ведущего мотива – ислими, удивительно точно соотносится со стилистикой узоров, выработанных еще в скифский период. Не исключено, что Материалы международных семинаров. Ташкент, 2007. С. 39. 448 формирование орнаментальной системы исламского искусства было подсказано ажурно-декоративным рисунком на основе завитка, спиралевидных и волнообразных линий, вырезаемых по коже или дереву, которые были близки художественному восприятию кочевника. Мировосприятие, воспитанное степной культурой, четко прослеживается и в миниатюре. Так, Дж.Гасанзаде подчеркивает «специфически тюркское восприятие мира»,1 для которого характерны широта взгляда, свобода творческого самовыражения, демократизм, толерантное отношение к инокультурным традициям. Тюрко-степное начало проявляется в первую очередь в выборе сюжетов – в противовес интерьерным сценам иранской миниатюры, в тюркской основное внимание уделяется изображению динамичных сцен сражений и охоты, панорамному пейзажу, вбирающему в себя всю полноту философско-эстетических представлений художников, ментальность которых связана с традициями кочевой культуры. Природа степи, генетически воспитанная ею широта мировосприятия, способствовали формированию живописной концепции, вобравшей в себя различные влияния и воплотившие их в оригинальной и самобытной форме. В целом тюрки, начиная с Х в. безоговорочно принявшие и поддерживавшие ислам, владевшие всей полнотой государственной власти, способствовали развитию исламской культуры, прекрасно понимая идеологическую роль новой религии в деле консолидации подвластных им народов. Они приветствовали утверждение в искусстве новых идеалов, связанных с эстетикой ислама, и внесли свой вклад в формирование нового, собственно исламского, стиля искусства, основанного на орнаментальном начале. С возвышением тюркских династий связана также востребованность универсальных официально-прокламативных тем, апробированных еще в искусстве сасанидского Ирана и Великого Тюркского каганата (классическая тема сильной монархической власти – всадники, восседающие правители, сцены дворцовой жизни). Вместе с тем, вчерашние кочевники сохраняют верность собственным Гасанзаде Д. Зарождение и развитие тебризской миниатюрной живописи в конце XIII – начале XV веков. Баку, 1999. С. 78. 1 449 идеалам, восходящим к древним «степным» художественным традициям (мотивы и приемы «звериного стиля»; реалистические изображения животных, тамговые и тотемные элементы в керамике, ювелирном искусстве и проч.). Массовый приток степняков в города способствовал распространению художественных традиций степи. Устойчивость архаических мотивов в новой культурной ситуации связана с тем, что тюрки, приняв ислам, еще долго сохраняли родоплеменные обычаи и верования. Однако нельзя не заметить, что мир образов и форм кочевой культуры, интерпретированный в творчестве городских мастеров, продолжает свою жизнь в большей степени в качестве декоративных элементов, меморативных знаков, свидетельствующих о прошлом своих создателей. В целом тюркский фактор в сложении искусства X – нач. XIII вв. прослеживается на нескольких уровнях: участие в сложении собственно исламского (орнаментального) искусства, сохранение изобразительной традиций и «имперского стиля» предшествующих веков, привнесение в искусство эпохи элементов «степной» архаики. Несмотря на провозглашение ислама государственной религией, в искусстве рассматриваемого периода востребованы символы иных культов и религий. В частности, речь идет об уже упомянутых тотемных мотивах, связанных с культами степных племен, а также о христианской символике, распространенной у тюрок-несториан. Сохранению таких элементов способствовало толерантное отношение тюрков к нуждам иных конфессий. В среде тюркской знати важное место занимал также светский сегмент культуры. В искусстве он проявляется в плане сохранения изобразительного начала (сюжетные композиции с тюркскими типажами в произведениях «дворцового» круга – торевтике, настенной живописи и рельефах). Сочетание религиозных и светских традиций в искусстве XI – нач. XIII вв. отражает веротерпимость и демократичный подход тюрков к вопросам художественной жизни. В целом искусство этой эпохи представлено во всем многообразии взаимоотношений религиозных и светских сегментов, собственно исламской (профессиональной) и народной художественной традиции, связанной своими корнями как с оседло-земледельческой, так и кочевой средой. 450 Развитое средневековье. Расцвет государственности на территории Узбекистана связан с эпохой «Темуридского Ренессанса», которая охватывает период с последней четверти XIV века и все XV столетие; это было также время подъема архитектуры, искусств и ремесел. И хотя в период, характеризующийся высокоразвитой рафинированной городской культурой, трудно говорить о ярком проявлении «кочевнических» влияний, они прослеживаются опосредованно во всех сферах жизни. Так, сам великий правитель, не порывавший со своими генетическими корнями, предпочитал проводить свободное от военных походов время не в городских дворцах, а на природе, за пределами крепостных стен, под открытым небом, для чего вокруг столицы разбивались знаменитые сады, украшенные «мобильной архитектурой» – шатрами из тканей.1 Впрочем, отголоски влияния кочевой «архитектуры» прослеживаются и в городах – так, исследователи усматривают в куполах темуридских построек абрисы кочевнических шатров, а крупнейший исследователь искусства мусульманского Востока А. Поуп писал: «восторг перед силами природы кочевники перенесли в архитектуру, широкую, как земля, массивную как гора, устремленную в небеса и блистательную, как звезды». В целом городская культура эпохи Амира Темура и Темуридов – продукт активных культурных взаимодействий, в котором важную роль сыграли, в числе прочих, традиции степных «окраин», а также градостроительный опыт тюркских государств домонгольского и времени (Караханиды, Газневиды, Сельджукиды, Хорезмшахи, Великий Тюркский каганат). В период позднего средневековья вновь наблюдается активное внедрение кочевников «не только в сельские, но и в городские центры»,2 и вновь кочевники не просто ассимилируются городской культурой, но вносят определенный вклад в ее развитие. Последний четко прослеживается по памятникам народного прикладного искусства: керамика Гурумсарая и вышивка ряда центров Амир Темур в мировой истории. Париж, 1996. С. 135. Проблемы этногенеза и этнической истории народов Средней Азии и Казахстана. Сборник статей. Москва, 1990. С. 63. 1 2 451 (Шахрисабз, Ургут, Самарканд, Сурхандарья, Ферганская долина), некоторые виды ювелирных изделий Бухары и Хорезма (тумор, бибишок, асык и проч.). В качестве одного из ярких примеров взаимодействия оседло– земледельческой и кочевнической художественных традиций можно рассматривать группу вышивок, известных в литературе как «Шахрисабз, локаи». К ней относятся сюзане на цветном фоне основы (фиолетовый, желтый, зеленый), с медальонными композициями: медальон – зубчатый либо фестончатый, от которого по углам серединного поля расходятся крупные элементы бодом. Известно, что кочевники до рассматриваемого времени не производили вышивку крупных форм, тем не менее, отнесение этой группы сюзане к локайским связано с тем, что некоторые элементы их декора были характерны для «кочевнических» кашкадарьинских илгичей конца XIX – начала XX в. Свою роль сыграл также тот фактор, что в них, как и в вышивке номадов, были использованы преимущественно цветные ткани основы. Эти параллели дают полное право связывать вышеозначенные шахрисабзские изделия с культурой местных кочевых племен. Как результат, впервые появившись на рынках Кабула в 1970-х гг., сюзане получают в среде торговцев атрибуцию «Шахрисабз, локаи», на основании своего специфического декора и колорита. Появление крупных вышивок у степняков – закономерное явление, связанное со сменой стереотипов поведения, восприятием особенностей оседлого образа жизни. При этом логично допустить существование двух источников их производства. Первый – сюзане, выполненные городскими мастерицами по заказам кочевой знати. Эта версия звучит особенно убедительно, если иметь в виду появление в Шахрисабзе в конце XIX в. института профессиональных вышивальщиц. «Заказные» вышивки отличались более сложным дизайном, следованием «городским» медальонным композициям. Второй – работа самих женщин кочевий, изготавливавших вышивку крупных форм самостоятельно. Перенимая производство новых для себя видов текстильных изделий, они подходили к процессу творчески, демонстрируя пристрастие к активным художественным 452 экспериментам. Однако в обоих случаях растительные узоры сюзане явно связаны с миром степных оазисов, отражая приверженность номадов важным для них образам. Самые близкие аналогии дают растения–опиаты – конопля и мак. Так, цветок с шестью длинными загнутыми ланцетовидными лепестками, отходящими от мясистого основания, – очевидно, мотив кукнар (мак). В декоре сюзане встречается также изображение коробочки мака в разрезе, где семена изображаются мелкими черно-белыми точками. Дикий мак, растущий в степях, был известен как болеутоляющее и снотворное средство и потому широко использовался в народной медицине, в частности в шаманской лечебной практике, как легкодоступный наркотик и галлюциноген. Общеизвестно также, что галлюциногены растительного происхождения шаманы на зы вали «плотью» или «пищей» Бога; в этой связи изображение коробочки мака вырастает до значения культового символа, возможно игравшего роль в визуализации лечебного обряда. Также коробочка мака – оберег от сглаза и злых чар (этим свойством наделялись шумящие в коробочке семена), символ плодородия, в силу своей плодовитости и опять–таки наполненности коробочки семенами – образ плодотворности. В этой связи не случайно, что мак был так популярен в искусстве номадов. Даже перейдя к оседлому образу жизни, степняки сохраняли любовь к этому цветку, емкому символу плодородия, веря в его магическую способность обеспечить продолжение рода. Принимая во внимание использование опиатов в народной медицине и шаманской практике, а также главенствующую роль маков в сезонных праздниках цветов, сюзане с их изображениями обретают огромный интерес. В целом разнообразная ландшафтная специфика области – наличие обширных равнин, благоприятных для земледелия, и горных пастбищ со степными приделами, где локализовались скотоводческие хозяйства, – непосредственным образом влияла на характер местного искусства, в котором отразились взаимодействия городской и кочевнической художественных традиций. Возвращаясь к вопросу атрибуции, отметим, что использование определения «локаи» все же является некорректным, поскольку в числе проживавших в Кашкадарьинском районе и Шахрисабзской 453 области, в частности, узбекских племенных групп – кунграты, карлуки, кенагасы, катаганы, мангыты и др. – локаи никогда не значились; заказчиками этих вышивок могли быть представители самых разных племенных групп, а название локаи появляется, скорее, в силу того, что этот бренд исключительно популярен на международных рынках антикварного текстиля. Тем не менее, сами по себе эти сюзане демонстрируют характерные изменения в культуре вчерашних кочевников, а также их влияние на ремесло оседлых жителей. В целом урбанистическую культуру Узбекистана, как и Средней Азии в целом, нельзя рассматривать вне культуры степного кочевого мира; корни роста городов и городской культуры зачастую связаны со степью. В различные исторические периоды кочевники, переходя к оседлому образу жизни, способствовали сложению и развитию городских цивилизаций. В свое время Наршахи в «Истории Бухары» отмечал, что именно с кочевниками, перешедшими к оседлому образу жизни, связан рост городов Бухарского оазиса. При этом они не только воспринимали культуру земледельцев, но выступали как активная доминанта ее развития. Следует также отказаться от стереотипа, что «средневековая городская цивилизация была преимущественно таджикской»,1 тюркам городская среда обитания была столь же присуща, как и степные кочевья. Более того, кочевым народам исторически принадлежала катализирующая миссия: факты не раз свидетельствовали о том, что с вливанием кочевников в города происходила активизация общественных и художественных процессов. Проблемы этногенеза и этнической истории народов Средней Азии и Казахстана. Сборник статей. Москва, 1990. С. 88. 1 454 ПРОФЕССОР РОЗИЯ МУКМИНОВА ИЛМИЙ ИШЛАРИ БИБЛИОГРАФИЯСИ BIBLIOGRAPHY OF SCIENTIFIC WORKS OF PROFESSOR ROZIYA MUKMINOVA 1949 1. Борьба за Мавераннахр между Тимуридами и Шейбанидами (К истории образования узбекского государства Шейбанидов). – Л., 1949. – 15 с. 1950 2. Народные движения в Узбекистане // Известия АН УзССР. – 1950. – № 1. – С. 10–14. 1954 3. О некоторых источниках по истории Узбекистана начала XVI в // Труды Института востоковедения. – Вып. III. – Т., 1954. – С. 119-137. 4. К вопросу о переселении кочевых узбеков в начале XVI в // Известия АН УзССР. – 1954. – № 1. – С. 70-81. 5. П.П. Иванов. Хозяйство джуйбарских шейхов. К истории феодального землевладения в Средней Азии в XVI–XVII вв. – М.– Л.: Изд. АН СССР. 1954. Рецензия // Вопросы истории. – 1954. – № 11. – С. 134-137. 1955 6. Материалы по истории Узбекистана конца XV-XVI вв // История Узбекской ССР. – Т. I. – Книга 1. – Т., 1955. (см. С.VII). 1957 7. Некоторые данные о вакфной грамоте в пользу двух медресе Мухаммеда Шейбани-хана // Известия АН УзССР. – СОН. – 1957. – № 3. – С. 17-21. 1959 8. О книге П.П. Иванова «Очерки по истории Средней Азии XVI – середины XIX вв.». Рецензия (в соавт. с О.Д. Чехович) // Известия АН УзССР. – СОН. – 1959. – № 4. – С. 70-73. 1960 9. Из истории вакфного землевладения в Средней Азии в XVI в // Исследования по истории культуры народов Востока. Сборник в честь академика И.А. Орбели. – М. – Л., 1960. – С. 215-218. 10. Некоторые данные о термине «чухра» (по среднеазиатским 455 источникам XVI в.) // Памяти Михаила Степановича Андреева. – Сталинабад, 1960. – С. 139-145. 1964 11. К истории производства самаркандской бумаги в XVI в // История материальной культуры Узбекистана. – Вып. 5. – Т., 1964. – С. 155-160. 1966 12. К истории аграрных отношений в Узбекистане XVI в. По материалам “Вакф-наме”. – Т., 1966. – 354 с. 1967 13. Политическое и экономическое положение Мавераннахра в XVI в // История Узбекской ССР. – Т. I. – Т., 1967. – С. 509-549 (гл. XIII). 14. Завоевание Средней Азии войсками Шейбани-хана. Политические события в государстве Шейбанидов // История Узбекской ССР. – Т. I. – Т., 1967. – С. 509-521 (гл. XIII) 15. Социально – экономические отношения в государстве Шейбанидов // История Узбекской ССР. – Т. I. – Т., 1967. С. 521-539 (гл. XIII). 16. Культура в XVI в. // История Узбекской ССР. – Т. I. – Т., 1967. – С. 539-549. (гл. XIII). 1969 14. Ремесленное производство как основа развития города Самарканда в конце XV–XVI вв. // Объединенная научная сессия, посвященная 250–летию Самарканда. – Тезисы докладов. – Т., 1969. – С. 30-32. 15. Ремесло и торговля в Самарканде конца XIV-XV вв. // История Самарканда. – Т. I. – Т., 1969. – С. 195-212. 16. Шейбаниды в Самарканде. Ремесло и торговля в XVI в. // История Самарканда. – Т. I. – Т., 1969. – С. 255–261, 266-281. 17. Несколько слов о терминах «тамга» и «бадж» // ОНУ. – 1969. – № 11. – С. 65-69. 1970 18. К характеристике самаркандских тканей конца XV–XVI вв. // ОНУ. –1970. – № 9. – С. 100-102. 19. К изучению среднеазиатских терминов «тагджа», «сукнийат», «ички» // Письменные памятники Востока. Историкофилологические исследования. – Ежегодник. 1968. – М., 1970. – С. 127-134. 456 1971 20. Хунармандчилик ва савдо (XIV аср охири – XV асрлар) // Самарканд тарихи. – 1 жилд. – Т., 1971. – Б. 197-216. 21. Шайбонийлар Самаркандда. XVI асрда хунармандчилик ва савдо // Самарканд тарихи. – 1 жилд. – Т., 1971. – Б. 257–262, 268284. 1972 22. Подготовка специалистов – ремесленников в Самарканде XVI в. // ОНУ. – 1972. – № 10. – С. 47-50. 23. Ремесло в Самарканде и Бухаре XVI в. – Т., 1972. – 38 с. 1973 24. Ремесленные корпорации и ученичество (по среднеазиатским источникам XVI и XIX вв.) // Материалы по истории Узбекистана. – Т., 1973. – С. 15-23. 25. Ўзбекистоннинг ўрта аср шаҳарлари тарихидан лавхалар. – Т., 1973. – 26 б. 1974 26. Термин «кархана»: значение в XIII–XIV и XV–XVI вв. // Бартольдовские чтения. – Тезисы докладов. – М., 1974. – С. 41–43. 27. Шаҳарлар ва замонлар // Фан ва турмуш. – 1974. – № 8. – Б. 27-31. 1976 28. К характеристике товарно-денежных отношений в Средней Азии в конце XV-XVI вв. (Ремесло и торговля в Бухаре и Самарканде) // Бартольдовские чтения. – Тезисы докладов. – М., 1976. – С. 65-67. 29. Бухара в XVI–XVII вв. // История Бухары. – Т., 1976. – С. 109-119. 30. Очерки по истории ремесла в Самарканде и Бухаре в XVI в. – Т., 1976. – 234 с. 31. «Бартольдовские чтения» 1976 года (в соавт. с Ю.Ф. Буряковым, Т.Х. Ташбаевой) // ОНУ. – 1976. – № 8. – С. 63-65. 1978 32. Тийўл // Ўзбек Совет Энциклопедияси. – XI жилд. – Т., 1978. – Б. 94. 33. Скупщики сырья в Средней Азии XVI в. // Бартольдовские чтения. Тезисы докладов. – М., 1978. – С. 43-44. 34. Тамга // Ўзбек Совет Энциклопедияси. – X жилд. – Т., 1978. – Б. 536. 1979 35. К характеристике феодального института «тиул» в Средней 457 Азии // Формы феодальной земельной собственности и владения на Ближнем и Среднем Востоке. – М., 1979. – С. 121–126. 36. Костюм народов Средней Азии (по письменным источникам XVI–XVII вв.) // Костюм народов Средней Азии. – М., 1979. – С. 70–77. 1980 37. К истории ремесленных мастерских – кархана XVI в. Чугунолитейная мастерская в Самаркандской области // Средневековый Восток. История, культура и источниковедение. – М., 1980. – С. 190–196. 38. Скупщики товаров и поставщики сырья в Средней Азии XVI в. // Ближний и Средний Восток. Товарно-денежные отношения при феодализме. – М., 1980. – С. 154–161. 1981 39. Из истории позднесредневекового Ташкента // ОНУ. – 1981. – № 11. – С. 30–44. 40. Новый источник по социально–экономической истории среднеазиатского города XVI в. // Бартольдовские чтения. Тезисы докладов. – М., 1981. – С. 61–63. 41. «Бартольдовские чтения» 1981 года // ОНУ. – 1981. – № 5. – С. 51–52. 1982 42. Духовенство и вакфы в Средней Азии // Бартольдовские чтения. Тезисы докладов. – М., 1982. – С. 44–46. 43. Ёдномадан тикланган тарих // Фан ва турмуш. – 1982. – № 8. – Б. 8–9. 1983 44. Из истории культурной жизни Ташкента конца XV–XVI века // ОНУ. – 1983. – № 9. – С. 26–30. 45. Ўрта аср лавхалари // Фан ва турмуш. – 1983. – № 9. – Б. 6–7. 46. Статьи в энциклопедии «Ташкент». – Т., 1983 (Отмечено в списке основных авторов). 1984 47. Положение крестьян на вакфных землях (Средняя Азия XVI– XVII вв.) // XXVI съезд КПСС и проблемы аграрной истории СССР (социально-политическое развитие деревни). – Уфа, 1984. – С. 484– 488. 48. Еще раз об авторе «Таварих-и гузиде-йи Нусрат-наме» // Бартольдовские чтения. Тезисы докладов. – М., 1984. – С. 65–67. 458 49. Роль государства в развитии производительных сил и взаимосвязи оседлого и кочевого населения (Узбекистан конца XV–XVII вв.) // Социально-демографические аспекты развития производительных сил деревни. XX сессия Всесоюзного симпозиума по изучению проблем аграрной истории. Тезисы докладов и сообщений. – М., 1984. – С. 236–239. 50. Тўрт аср олдинги Тошкент. – Т., 1984. – 48 б. 51. Неисследованный документ по социально-экономической истории средневекового города // Источниковедение и текстология средневекового Ближнего и Среднего Востока. – М., 1984. – С. 152– 160. 1985 52. Взаимоотношения оседлого населения Мавераннахра с жителями кочевых степей (XVI в.) // Вопросы советской тюркологии. Тезисы докладов и сообщений. – Ашхабад, 1985. – С. 290–292. (в соавт. с Б.А. Ахмедовым). 53. Среднеазиатские документы об ученичестве // Актуальные проблемы изучения и издания письменных исторических источников. Всесоюзная научная сессия 17–19 октября 1985 г. в г. Батуми. Тезисы докладов. – Тбилиси, 1985. – С. 77–78. 54. Социальная дифференциация населения городов Узбекистана в XV–XVI вв. – Т., 1985. – 137 с. 55. Духовенство и вакфы в Средней Азии XVI в. // Духовенство и политическая жизнь на Ближнем и Среднем Востоке в период феодализма. – М., 1985. – С. 141–147. 1986 56. Акт о наследстве (Самаркандская область, XVI в.) // Памятники истории и литературы Востока. Период феодализма. – М., 1986. – С. 46–52. 57. Историко–географическая литература Средней Азии XVI– XVII вв. (Письменные памятники). Рецензия на книгу Б.А. Ахмедова // ОНУ. – 1986. – № 4. – С. 57–60. (в соавт. с Д.Ю. Юсуповой). 58. Тюркские заимствования в персоязычных хрониках XV–XVII вв // Историко-культурные контакты народов алтайской языковой общности. XXIX сессия PIAC в Ташкенте в 1986 г. – Т.II. – М., 1986. – С. 13–15. (в соавт. с Б.А. Ахмедовым). 1987 59. Самаркандский акт конца XVI в. о разделе наследства // Письменные памятники Востока. – М., 1987. – С. 28–33. (в соавт. с Б.А. Вильдановой). 459 60. Художественные произведения Навои как исторический источник // Бартольдовские чтения. Тезисы докладов. – М., 1987. – С. 106–107. 61. История Узбекской ССР. – Т.III. Узбекистан в период позднего феодализма (XVI – первая половина XIX вв.). – План-проспект. – Т., 1987. –32 с. (в соавт. с Г.А. Михалевой). 62. Совещание по проблемам истории Узбекистана феодального периода // ОНУ. – 1987. – № 12. – С. 56–78. 63. Тюрко-монгольские заимствования персоязычных хроник XV –XVII вв. // Советская тюркология. – 1987. – № 6. – С. 37–45. (в соавт. с Б.А. Ахмедовым). 1988 64. Проблемы средневекового города Средней Азии // Я.Г. Гулямов и развитие исторических наук в Узбекистане. Тезисы докладов научной конференции, посвященной 80–летию акад. АН УзССР Я.Г. Гулямова. – Т., 1988. – С. 63–64. 65. Среднеазиатские тюркоязычные сочинения конца XV–XVI вв. как источник по социальной, экономической и культурной истории // Тюркология. Тезисы докладов и сообщений V Всесоюзной тюркологической конференции 7–9 сентября 1988 года. – Фрунзе, 1988. – С. 486–488. 66. Торгово-экономические взаимосвязи городов и селений Средней Азии в XVI–XVII вв. // Научная конференция: Город на традиционном Востоке. Тезисы. – М., 1988. – С. 486–488. 67. Взаимоотношения оседлого населения Мавераннахра с жителями кочевых степей // Вопросы советской тюркологии. Материалы IV Всесоюзной тюркологической конференции. – Часть 2. – Ашхабад, 1988. – С. 15–156. (в соавт. с Б.А. Ахмедовым). 68. Ташкент в конце XV–XVI вв. // История Ташкента с древнейших времен до победы Февральской буржуазно–демократической революции. – Т., 1988. – С. 66–81. 69. Поэмы Мухаммада Салиха и Муллы Шади как исторический источник. Анализ извлечений и установление их достоверности // Актуальные проблемы изучения и издания письменных исторических источников. Всесоюзная научная сессия. Кутаиси, 18–20 октября 1988 года. – Тбилиси, 1988. – С. 91–93. 70. Документы об ученичестве // Источниковедческие разыскания 1985 г. – Тбилиси, 1988. – С. 272–275. 1989 71. Некоторые общие черты торгово-ремесленных центров 460 в период позднего феодализма // Зоны и этапы урбанизации (Теоретические аспекты проблемы «Город и процесс урбанизации в Средней Азии»). Тезисы докладов региональной конференции. Наманган, 1989. – Т., 1989. – С. 126–127. 72. Деревня и городской рынок. Роль города как центра феодального властвования в Средней Азии XVI–XVII вв. // Взаимосвязи города и деревни в их историческом развитии. XXII сессия Всесоюзного симпозиума по изучению проблем аграрной истории. Тезисы докладов и сообщений. Минск, 11–14 октября 1989 года. – М., 1989. – С. 226–229. 73. Craftsmen and Guild Life in Fifteenth century in Samarkand // Abstracts of the International conference Timurid and Turkman societies in transition: Iran in the Fifteenth century. Toronto, Ontario, Canada, November 15–18, 1989. – P. 12. 74. Программа симпозиума «Позднефеодальный город Средней Азии». – Т., 1989. – 7 с. 75. Роль тюрко-язычных письменных источников конца XV– XVI вв. в изучении социально–экономической и культурной жизни среднеазиатских народов // Тюркология. – Фрунзе, 1989. 76. «Таварих-и гузиде-йи нусрат-наме» и его автор // Восточное историческое источниковедение и специальные исторические дисциплины. –Вып. 1. – М., 1989. – С. 153–158. 1990 77. Рисола как источник по истории техники и производственных отношений в позднефеодальной Средней Азии // Бартольдовские чтения. Тезисы докладов. – М., 1990. – С. 52–53. 78. Традиции взаимосвязей по Великому шелковому пути в позднефеодальный период // На среднеазиатских трассах Великого шелкового пути. – Т., 1990. – С. 117–125. 79. Введение // Позднефеодальный город Средней Азии. – Т., 1990. – С. 5–7. 80. Позднефеодальные Бухара и Самарканд – центры связей Средней Азии с сопредельными странами, Россией и Европой // Позднефеодальный город Средней Азии. – Т., 1990. – С. 90–99. 81. Самарканд и Бухара на трассах Великого шелкового пути в XV–XVI вв // Формирование и развитие трасс Великого шелкового пути в Центральной Азии в древности и средневековье. Тезисы докладов Международного семинара ЮНЕСКО. Самарканд, 1–6 октября 1990 г. – Т., 1990. – С. 110–113. 461 1991 82. К характеристике караван-сараев Бухары // Города и каравансараи на трассах Великого шелкового пути. Тезисы докладов Международного семинара ЮНЕСКО. Ургенч, 2–3 мая 1991 г. – Ургенч, 1991. – С. 58–61. 83. Темурий ҳукмдорлар // Ёш куч. – 1991. – № 6. – Б. 22–23. 84. Единство и своеобразие городов на среднеазиатских трассах Великого шелкового пути в свете экономических связей (XV–XVII вв.) // Восток: прошлое и будущее народов. Тезисы докладов IV Всесоюзной конференции востоковедов. Махачкала. 1–5 октября 1991 г. – М., 1991. – С. 157–159. 85. Алишер Навоийнинг ижтимоий–иқтисодий қарашлари («Маҳбуб ул-қулуби» асари асосида) // ОНУ. – 1991. – № 6. – Б. 27–32. 86. An Auxilirary Role of Two Main Trends of Islam in the Wars Between Shaybani-khan and Ismail Shah // ESCAS IV (4 th European Seminar on Central Asian Studies), Bamberg, October, 8–12, 1991. – P. 31. 87. Социальные портреты средневековья // Диалог. – 1991. – № 12. – С. 65–69. 88. Олтин ва муқаддас бешик. Ўзбекистон тарихини оқилона ўрганиш ҳар биримизнинг бурчимиздир. Интервью: давра суҳбат // Совет Ўзбекистони. – 11 апрель. – 1991. 1992 89. Craftsmen and Guild Life in Samarkand // Timurid Art and Culture. Iran and Central Asia in the Fifteenth century. E.J. Brill. Leiden. – New York–Koln. 1992. – P. 29–35. 90. Взаимосвязи казанских и бухарских кожевников // Татарстан. – 1992. – № 8–9. – С. 96–98. 1993 91. Введение // История Узбекистана. – Т. III (XVI – первая половина XIX века). – Т., 1993. – С. 3–4. (Ответственный редактор). 92. Источники // История Узбекистана. – Т. III. – Т., 1993. – С. 5–11. 93. Краткие данные о зарубежной литературе // История Узбекистана. – Т. III. – Т., 1993. – С. 28–30. 94. Политическое положение Узбекистана в XVI – первой половине XVIII вв. // История Узбекистана. – Т. III. – Т., 1993. – Гл. I (§ 1, 3–8); гл. II (§ 1–11). – C. 31–36, 46–148. 95. Хорезм в начале XVI – первой половине XIX вв // История 462 Узбекистана. – Т. III. – Т., 1993. Дополнения к разделу. 96. Изучение истории средневекового Узбекистана в Институте истории АН РУз. // ОНУ. – 1993. – № 4. – С. 32–38. 97. Выходцы из Туркестана и их роль в политических событиях Мавераннахра на рубеже XV–XVI вв. // Бартольдовские чтения 1993 года. Тезисы докладов и сообщений. – М., 1993. – С. 36–38. 98. Из истории названия «булгари»: К взаимосвязям казанских и бухарских мастеров-кожевников // Культура, искусство татарского народа: истоки, традиции, взаимосвязи. – Казань, 1993. – С. 91–97. 99. Бухара – торгово-ремесленный центр средневековой Центральной Азии // Бухара и мировая культура (Динамика культурного процесса в столицах восточных цивилизаций). Материалы I Международного симпозиума «Бухара и мировая культура» (без указания места и года издания). – Вып. 1. – С. 92–94. 1994 100. Ремесленное производство в Самарканде времен Улугбека // ОНУ. – 1994. – № 7. – С. 17–21. 101. Trade and Diplomatic Relations in the Ulugbeg Era // Мирзо Улуғбек таваллудининг 600 йиллигига багишланган ҳалқаро илмий анжуман маърузаларининг тезислари. Тошкент – Самарқанд, 12–16 октябрь 1994 йил. – Б. 29. 102. Die Rolle der beiden Hauptrichtungen des Islams in der Politik der Kriege Sajbani-Haus und Ismails // Islamkundliche Untersuchungen. – Band 185. – I. Baldauf, M. Friederich. Bamberger Central Asien Studien. – Berlin, 1994. – S. 249–253. 103. Ўзбекистонда хонлиқлар даври / Ўзбекистон тарихи (XVI аср –XIX асрнинг биринчи ярми). 7-синф учун синов дарслиги. – Т., 1994. – § 1–15. 104. XVI–XIX асрнинг биринчи ярмида Ўрта Осиё маданияти. / Ўзбекистон тарихи (XVI аср – XIX асрнинг биринчи ярми). 7-синф учун синов дарслиги. – Т., 1994. – § 32. (А. Тожибоев ҳаммуаллифликда). 105. Миллий мустақиллик ва тарихий хакикат (давра сухбати) // Ҳалқ сўзи. – 30 август. – 1994. 106. Бухара – торгово–ремесленный центр средневековой Центральной Азии // Бухара и мировая культура (динамика культурного процесса в столицах восточных цивилизаций). Материалы V Международного симпозиума “Бухара и мировая культура” (без места и года издания). – Вып. 1. – С. 92–94 [1994]. 1995 463 107. Социальные слои населения по «Махбуб ал-қулуб» Алишера Навои // Восточное историческое источниковедение и специальные исторические дисциплины. – Вып. 3. – М., 1995. – С. 99–104. 108. Среднеазиатские ханства / История Узбекистана (XVI – первая половина XIX вв.) / Учебник для 7 класса. – Т., 1995. § 1–15. Переведено на: тадж., казах., кирг. и туркм. языки. 109. Культура в Средней Азии в XVI – первой половине XIX вв. / История Узбекистана (XVI – первая половина XIX вв.) / Учебник для 7 класса. – Т., 1995. § 33. Переведено на: тадж., казах., кирг. и туркм. языки (в соавт. с Тожибаевым). 110. Память жива. Это была наша молодость // Народное слово. – 9 май. – 1995. 111. Мавераннахр и Россия, взаимодействие экономик и культур // ОНУ. – 1995. – № 5–6–7–8. – С. 22–26. 112. Эпоха Улугбека. Ремесленное производство // Алломалар сарвари. Мирзо Улуғбек таваллудининг 600 йиллигига бағишланган илмий – назарий кенгаш маърузалари тўплами. – Т., 1995. – С. 132– 137. 113. Бухара XVI - XVII столетий // Узбекистан – вклад в цивилизацию. III Международный симпозиум. – Вып. 3. – Часть 1. Бухара и мировая культура. – Т., 1995. – С. 64–66. 1996 114. Темур ва Улуғбек даврида Мовараннахрда ижтимоий– иқтисодий хаёт // Темур ва Улуғбек даври тарихи. – Т., 1996. – Б. 113–154. 115. Les routes caravanieres entre villesde l inde et de l Asie centrale: deplacements de artisans et circulation des articles artisanaux // Ynde-Asie centrale. Routes du commerse et des idees / Cahiers D Asie Cemntrale. 1–2. Tachkent – Aix-en-Provence, 1996. – P. 85–90. 116. Расширение торговых взаимосвязей в Мавераннахре при Амире Темуре // Амир Темур ва унинг дунё тарихидаги урни. – Самарқанд, 1996. – С. 713–715. 117. Вся жизнь в науке // Народное слово. – 17 ноября – 1996. (в соавт. с И. Искандаровым, А. Аскаровым). 118. Усиление социального расслоения населения в эпоху Амира Темура / Материалы к книге «La Renaissance Temouride. Organisation des Nations unies pour l’education, la Science et la culture». – Paris, 1996. 1,0 п.л. 119. Ремесленное производство и торговля в городах Мавераннахра при Амире Темуре // Тезисы Международной научной конференции 464 «Амир Темур и его место в мировой истории». – Т., 1996. – С. 43–45 (на узб., рус. и англ. яз.). 120. Искусных дел мастера // Народное слово. – 15 октября – 1996. 121. Торговля умножает богатство страны, если развивать ее подобно тому, как это делал Сахибкиран // Народное слово. – 14 ноября – 1996. 122. Recent Uzbek Historical Studies on Thirteeth-Nineteeth Century Uzbekistan /Asian Research Trends/ A Humanitics and Social Science Rewiew. N 6 (1996). – P. 107–127. 123. Domestic and Foreign Trade; Applied Art // Amir Temur in world History. – T., 1996. – Pp. 62–63; 123–132. (На англ., узб. и рус.. языках). 124. Внутренняя и внешняя торговля / Амир Темур в мировой истории. – Т., 1996. – С. 69–72. 125. Ткачество, ковроделие, одежда / Амир Темур в мировой истории. – Т., 1996. – С. 152–157. (в соавт. с А. Хакимовым). 126. Ремесло и ремесленники во времена Амира Темура и Темуридов // ОНУ. –1996. – № 7–8–9–10. – С. 67–74. 127. Амир Темур и средневековый Ренессанс в Центральной Азии // Узбекистан. – № 2. – 1996. 128. Ремесленное производство и торговля в эпоху Амира Темура // Амир Темур даврида ижтимоий-иқтисодий, сиёсий ва маданий хаёт. – Т., 1996. – С. 116–117. 129. Воспоминания студентов Ташкента о войне // Фашизм устидан қозонилган ғалабада Ўзбекистоннинг тарихий ҳиссаси (илмий-назарий конференция материаллари). – Т., 1996. – С. 179– 183. 130. Lo sviluppo socio-economico della citta centroasiatiche tra i secoli XIV e XVI (l’esempio di Samarqand e Buhara // Oriente Moderno. Numero monografico. La civilta Timuride come fenomeno internazionale a cura di Michele Bernardini. – Vol. I. – Roma, 1996. – P. 2. 1997 131. Khiva – capitale du khanat // Khiva la ville des “Mille coupoles”. – T., 1997. – P. 17–22 (в соавт. с Н.Н. Хабибуллаевым). 132. Khiva – the capital of the Khiva khanate // Khiva the City of “Athous and Domes”. – Т., 1997. – P. 27–32 (в соавт. с Н.Н. Хабибуллаевым). 133. Хонлиқ пойтахти // Хива – минг гумбаз шаҳри. – Т., 1997. – Б. 30–35. 465 134. Boukhara – la capitale du khanat // Boukhara la perle de l’Orient. – Tashkent – Paris, 1997. – P. 31–36. (в соавт. с Н.Н. Хабибуллаевым). 135. Бухара – столица ханства // Бухара – жемчужина Востока. – Т., 1997. – С. 53–63. 136. Бухоро – савдо ва ҳунармандчилликка оид ишлаб чиқариш маркази (XVI аср – XIX асрнинг биринчи ярми) // Инсониятнинг илмий ва маданий мероси – учинчи минг йилликка Бухоро ва Хива шаҳарларининг 2500 йиллигига бағишланган ҳалқаро симпозиум тезислари. – Т., 1997 (уз. – Б. 123–125, рус. – С. 109–111, англ. – P. 95-97). 137. Хива (XVI – XIX асрнинг биринчи ярми) // Инсониятнинг илмий ва маданий мероси – учинчи минг йилликка Бухоро ва Хива шахарларининг 2500 йиллигига бағишланган ҳалқаро симпозиум тезислари. – Т., 1997 (уз. – Б. 214–215, рус. – С. 190–192) 138. Le role de la femme dans la societe de l’Asie centrale sous les Timourides et les Sheybanides // L’Heritage Timouride Iran – Asie centrale – Inde. XV–XVIII slectes. Cahiers D’Asie centrale. – N 3–4. – Tachkent – Aix–en–Provence, 1997. – P. 203–212. 139. Стольный град ханства – Хива // ОНУ. – 1997. – № 7–8. – C. 23–30. 140. Бухара – столица ханства, город купцов и искусных мастеров // ОНУ. – 1997. – № 9–10–11. – C. 52–57. 141. Муҳаммад Шайбонийхон (1451–1510) // Буюк сиймолар, алломалар (Марказий Осиёлик машҳур мутафаккирлар, донишмандлар ва адиблар). – 3 китоб. – Т., 1997. – 23–25 б. 142. Озбегистан тарыхы. – Т., 1997. – § 1–15, 32. 143. Кожа «булгари» (к истории взаимосвязей ремесленников Бухары и Казани) // Труды Международной конференции, 9–13 июня 1992 года. Казань. – М., 1997. – С. 221–223. 144. Бухара – город купцов и банкиров // Народное слово. – 8 декабря. – 1997. 145. Озбегистанын тарыхы. – Дашкент, 1997. – Б. 3–85, 180–187. 146. Тарихи Ўзбекистон. – Т., 1997. – § 1–16, 32. 147. Озбегистан тарыхы. Т., 1997. – 3–87, 187–194 б. 1998 148. The Temurid States in the fifteenth and sixeenth centuries // History of civilizations of Central Asie. – Vol. IV. – Charter 17. – Paris, 1998. – P. 347–363. 149. Айрим руҳонийлар вакилларининг Бухоро ижтимоий– иқтисодий ва маданий ҳаётида тутган ўрни // «Имом ал-Бухорий 466 ва унинг дунё маданиятида тутган ўрни» мавзусидаги халқаро конференция материаллари. Самарқанд, 1998 йил, 23 октябрь. – Б. 32–35. 150. Central Asian in the 15th–Mid 19th Centuries // Seinan – Ajia– Kenkyu (Bulletin of the Society for Western and Southem Asiatic Studies. Kyoto University), N 49 (September 1998). – P. 85–92. (на японском яз., tr. K. Kubo.) 151. «Ўзбекистон тарихи». Дастур. (Тарих фани бўйича ихтисослаштирилган махсус умумий ўрта таьлим мактаблари учун ). Т., 1998. 1999 152. Ўзбек давлатчилиги тарихига оид айрим маълумотлар (Навоийнинг «Маҳбуб ул-қулуб» асари асосида) // Ўзбекистон тарихининг долзарб муамолларига янги чизгилар. Даврий тўплам. – № 2. – Т., 1999. – 53–62 б. 153. Роль Великого шелкового пути в расширении внешнеторговых связей городов Среднего Поволжья // Международные связи, торговые пути и города Среднего Поволжья IX–XII веков. – Казань, 1999. – С. 155–160. 154. Тарих бугундан бошланади. Суҳбат // Ўзбекистон овози. – 1 апрель. – 1999. 155. Место женщины в среднеазиатском обществе // Ўзбекистонда оила, давлат ва жамият қурилишида аёлларнинг роли ва гендер муаммолари. – Т., 1999. – С. 36–40. 156. Знать прошлое, думать о будущем // Правда Востока. – 7сентября. – 1999. 157. Социально–экономическая жизнь в Мавераннахре времени Амира Темура. / Ахмедов Б.А., Мукминова Р.Г., Пугаченкова Г.А. Амир Темур. Жизнь и общественно-политическая деятельность. – Т., 1999. – С. 62–145. 158. Урганч (Кўҳна Урганч) хоразмшох Султон Жалолиддин даврида // «Жалолиддин Мангуберди – ватан, юрт ҳимоячиси» мавзудаги ҳалқаро конференция материаллари. Урганч, 22 октябрь 1999 й. – 87–89 б. 159. Давлатчилик тарихидан (Алишер Наволийнинг «Маҳбуб алқулуб» асари асосида) // Ўзбекистон тарихиниг долзарб муаммолари. Даврий тўплам. – № 2. – 1999. 160. Soсial and economic Life in the Towns of Central Asia in the 15th 467 and 16th Centuries / Materiaux pours L’Histoire Economique du Monde Iranien. – Paris, 1999. – P. 269–276. 161. Буюк ипак йўли // Шарқ машъали. – 1999. – № 1–2. – 5–10 б.­ 2000 162. Восток и Запад: торгово–экономические и культурные взаимосвязи // Запад и Восток: взаимодействие культур. Материалы научной конференции, посвященные 130-летию выдающегося российского востоковеда В.В. Бартольда. – Т., 2000. – С. 5–7. 163. Адиб / Ўзбекистон миллий энциклопедияси. – I жилд. – Т., 2000. – Б. 131. 164. Барот / Ўзбекистон миллий энциклопедияси.– I жилд. – Т., 2000. – Б. 638. 165. Бегор / Ўзбекистон миллий энциклопедияси.– I жилд. – Т., 2000. – Б. 673. 2001 166. Государственность: мнения писателей Узбекистана конца XV – начала XVI в. // Тарих, мустақиллик, миллий ғоя (Республика илмий–назарий аккумани материаллари). – Т., 2001. – С. 147–149. 167. Ўрта аср Ўзбекистон алломаларининг давлатчиликка оид кароматлари // Ўзбекистон тарихи. – 2001. – № 2. – 11–19 б. 168. Алишер Навоий давлатчилик ҳақида // Алишер Навоийнинг ижодий мероси ва унинг жаҳондаги аҳамияти. Тезислар. – Т. – Навоий, 2001. – Б. 36–39. 169. Ўзбекистон давлатчилиги тарихи. Аннотацияли библиография (1991–2001 йй.). – Т., 2001. – Б. 16–66. (Г. Аъзамова, Н. Хабибуллаев ҳаммуаллифликда). 170. Торговые и культурные взаимосвязи городов Ирана и Узбекистана (XV–XIX вв.) // The Iranian World and Turan. International Seminar. Tehran. February 13–14, 2001 (на персидском языке). 171. Ташкент на перекрестке истории. – Т., 2001. (в соавт. с М.И. Филанович). 172. Бухарское ханство (эмират) / Очерки по истории государственности Узбекистана. – Т., 2001. – С. 96–101. 173. Традиции государственности и их развитие в узбекских ханствах / Очерки по истории государственности Узбекистана. – Т., 2001. – С. 105–118. 174. Хивинское ханство / Очерки по истории государственности Узбекистана. – Т., 2001. – С. 101–103. 468 175. Ремесленное производство / Амир Темур в мировой истории. Изд. 2-е, дополненное. – Т., 2001. 176. Внутренняя торговля / Амир Темур в мировой истории. Изд. 2-е, дополненное. – Т., 2001. 177. Внешняя торговля / Амир Темур в мировой истории. Изд. 2-е, дополненное. – Т., 2001. 2002 178. Взаимодействие оседлой и кочевой цивилизации как один из факторов исторического развития народов Центральной Азии // Цивилизации Центральной Азии: земледельцы и скотоводы, традиции и современность. Тезисы докладов Международной научной конференции. Самарканд, 25–28 сентября, 2002 г. – Самарканд, 2002. – С. 49–50. 179. Торговля и банковское дело в Узбекистане в средние века // Ўрта Осиё археологияси, тарихи ва маданияти. Тезисы докладов Международной научной конференции, посвященной 60–летию акад. АН РУз, проф. Э.В. Ртвеладзе. – Т., 2002. 180. Шахрисабз времени Амира Темура // Шахрисабз шаҳрининг жаҳон тарихида тутган ўрни. Ҳалқаро илмий конференция маърузалари тезислари. – Т., 2002. 181. Клавихо Руи Гонсалес де / Ўзбекистон миллий энциклопедияси. – IV жилд. – Т., 2002. Б. 629–630. 182. Кўчкунчихон / Ўзбекистон миллий энциклопедияси. – V жилд. – Т., 2002. Б. 197–198 183. Shaybanids // History of civilizations of Central Asia. – Vol. V. UNESCO publishing.– Paris, 2002. 184. Ashtarkhanids // History of civilizations of Central Asia. – Vol. V. – UNESCO publishing.– Paris, 2002. 2003 185. Заметки о географической карте Средней Азии Абрахима Мааса // Ўзбекистон тарихи. – 2003. – № 1. (в соавт. с Ш. Камалиттдином). 186. Юбилей автора «Бабур–наме». 14 февраля мы отмечаем 520 – летие со дня рождения Захириддина Мухаммада Бабура // Народное слово. – 14 февраля. – 2003. 187. Захириддин Мухаммад Бабур – эхо истории // Хронограф. – № 21. – 2003. 188. Интеграционные процессы в государстве Амира Темура // Программа учебного курса для магистров. – Т., 2003. 469 2004 189. Великий поэт о государственности. Газета “Народное слово” 6 февраля, 2004. 190. К истории банковского дела в Средней Азии позднесредневекового периода // Международный Конгресс востоковедов, Тезисы. М., 2004. – С. 788–789. 191. Эпизоды из жизни женщин Средней Азии // Трансоксиана. История и культура. Академик Э. Ртвеладзе в честь 60-летя – коллеги и ученики. Ташкент, 2004, с. 141–145. 192. Город-степь: торгово-хозяйственные и этнокультурные контакты XVI–XVIII вв. // Урбанизация и номадизм в Ценральной Азии: история и проблема. Материалы Международной конференции. Алматы, 2004. С. 82–88. 193. The Sporting Contests and Games of the Peoples of Central Asia // Gabriele Rasuly-Paleczek, Julia Katschnig (eds.). Central Asia on Display. Proceedings of the VII. Conference of the European Society for Central Asian studies. Wiener Zentralasien Studien vienen Central Asian studies. Bd.I Lit. P. 207–212. 194. Historical sketches on the lives of women of Central Asia. | TRANSOXIANA (Тарх ва маданият) / Сборник статей в честь 60– летия академика Э. Ретвеладзе. – Т., 2004. 195. Women’s of Central Asia (XV – XX) // Encyclopedia of Women and Islamic Cultures. Brill Academic Publishers. 2004. 196. History of Central Asia in the VII–XVIII century (the historical, social and economic setting). – Ankara. 2004. 197. Средняя Азия и Россия: торгово-экономические взаимосвязи в XV–XIX вв. // Тюркологический сборник. – Т. II. – М., 2004. 198. Международные связи Узбекистана с восточными странами в средневековый период // International Journal of Central Asian Studies. – Seoul: IACD. – Vol. 8., 2004. 199. Друг и соратник – Рахима Хадиевна Аминова // Воспоминания об академике Рахиме Хадиевне Аминовой. – Т., 2004 200. Татары в Узбекистане // Исторический словарь Узбекистана. – Т., 2004. 2005 201. The social groups of population in the Central Asia in XV–XVI centuries (based on the works by Alisher Navoi) // The John D. Soper Commemorative Conference on the Cultural Heritage of Central Asia. 2005. 202. Оседлая и кочевая цивилизации по материалам письменных 470 источников XV–XIX вв. // Цивилизации Центральной Азии: земледельцы и скотоводы. Традиции и современность. – Самарканд: МИЦАИ. 203. Эпизоды из жизни женщин Средней Азии // Трансоксиана. История и культура. Академик Э. Ртвеладзе в честь 60–летия – коллеги и ученики. Ташкент 2005. С. 141–145. 204. The sporting Contest and games of the peoples of Central Asia // Gabriele Rasuly–Paleczek, Julia Catching (eds). Central Asia on Display. Proceedings of the VII. Conference of the European Society for Central Asian Studies. Wiener Zentralasien Studien Vienen Central Asian Studies. Bd. I Lit. P. 207–210. 205. Мукминова Р.Г. «Великий Волжский путь и Средняя Азия» // Тюркология №1. 2005. 2006 206. О развитии торговли средневековьем Хорезме // Ўзбекистон тарихи №1, 2006. 2012 207. Узбекистан в XVI–XIX века / История Узбекистана (в XVI – первая половина XIX вв.). – Т.: Фан, 2012. С. 20–85, 97–153, 168–174. 208. Бухоро, Хива ва Қўқон хонликлари даври / Ўзбекистонда ҳарбий иш тарихидан (Қадимги даврдан ҳозиргача). – Т.: Sharq, 2012. – Б. 106–154. (Г. Аъзамова билан ҳаммуаллифликда). Редактирование и рецензирование 209. Пикулин М.Г, Шамансурова А.Ш., Рашидов Р.Т. Ремесло и мелкая промышленность Афганистана / Отв. ред. Р.Г. Мукминова. – Т.: Фан, 1976. – 114 с. 210. Михалева А.Г. Торговые и посольские связи России со среднеазиатскими ханствами через Оренбург / Отв. ред. Р.Г. Мукминова. – Т.: Фан, 1982. – 92 с. 211. Позднефеодальный город Средней Азии // Актуальные проблемы исторической науки / Отв. ред. Р.Г. Мукминова. – Т.: Фан, 1990. – 226 c. 212. Хабибуллаев Н.Н. Ўрта Осиёда қоғоз ишлаб чиқариш тарихи. / Маъсул мухаррир Р.Г. Мукминова. – Т.: Фан, 1992. – 96 б. 213. История Узбекистана. – Т. III. (XVI – первая половина XIX вв.). – Т., 1993 / Отв. ред. Р.Г. Мукминова. 214. Зияев Х.З. Экономические связи Средней Азии с Сибирью в XVI–XIX вв. / Рецензент Р.Г. Мукминова. – Т.: Фан, 1983. – 166 с. 215. История Узбекистана в источниках. / Составитель Б.В. 471 Лунин. / Рецензент Р.Г. Мукминова. – Т.: Фан, 1984. – 233 с. 216. Ильясов Я. Заклинатель змей. Башня молчания / Рецензент Р.Г. Мукминова. – Т.: Ғофур Ғулом, 1986. – 493 с. 217. История Узбекистана в источниках. Известия путешественников, географов и учёных XVI – первой половины XIX вв. / Составитель Б.В. Лунин / Рецензент Р.Г. Мукминова. – Т.: Фан, 1988. – 256 с. 218. Хива. Путеводитель / Рецензент Р.Г. Мукминова. – Т.: Фан, 1988. – 59 с. 219. Материалы по истории Средней и Центральной Азии X–XIX вв. / Рецензент Р.Г. Мукминова. – Т.: Фан, 1989. – 196 с. 220. Ташбаева Т.Х., Савуров М.Д. Новое и традиционное в быту сельской семьи узбеков / Рецензент Р.Г. Мукминова. – Т.: Фан, 1989. – 415 с. 221. Файзиев Т. Бухоро феодал жамиятида куллардан фойдаланишга доир хужжатлар (ХIХ аср) / Рецензент Р.Г. Мукминова. – Т.: Фан, 1990. – 144 б. 222. История Узбекистана в источниках. Узбекистан в сообщениях путешественников и учёных (20-е-80-е годы XIX вв.) / Составитель Б.В. Лунин / Рецензент Р.Г. Мукминова. – Т.: Фан, 1990. – 193 с. 223. Хидоятов Г.А. Моя родная история / Рецензент Р.Г. Мукминова. – Т.: Укитувчи, 1990. – 226 с. 224. Материалы по истории и истории культуры народов Средней Азии / Рецензент Р.Г. Мукминова. - Т.: Фан, 1991. – 338 с. 225. Мухаммад-Рафи Ансари. Дастур ал-Мулук. (Устав для государей) / Предисловие, перевод, примечания и указатели А.Б. Вильдановой / Рецензент Р.Г. Мукминова. – Т.: Фан, 1991. – 139 с. 226. Гуламов Х.Г. Из истории дипломатических отношений России с Бухарским ханством в XVIII в. / Рецензент Р.Г. Мукминова. – Т.: Фан, 1992. – 108 с. 227. Мирза Мухаммад Хайдар. Тарих-и Рашиди / Рецензент Р.Г. Мукминова. – Т.: Фан, 1996 228. Шониёзов К. Ўзбек халқнинг шаклланиш жараёни / Рецензент Р.Г. Мукминова. – Т.: Фан, 2001. – 462 б. 472 LIST OF AUTHORS Abdurasulov Ulfat, Dr., Institute of History of the Academy of Sciences of Uzbekistan: aulfat@rambler.ru Abidjanova Dildora, Dr., University of the World Economy and Diplomacy (Uzbekistan): dildora_cep@yahoo.com Abuseitova Meruert, Professor, Dr., Institute of Oriental Studies named after Suleimanov (Kazakhstan): mabusseitova@hotmail.com Agzamova Gulchehra, Professor, Dr., Institute of History of the Academy of Sciences of Uzbekistan: gulaziz@mail.ru Alimova Dilorom, Professor, Dr., Institute of History of the Academy of Sciences of Uzbekistan: rahbar-d@yandex.ru Allaeva Nigora, Dr., Institute of History of the Academy of Sciences of Uzbekistan: allnig_9@mail.ru Babadjanov Bakhtiyor, Professor, Dr., al-Beruni Institute of Oriental Studies of the Academy of Sciences of Uzbekistan: bbmir@yandex.ru Boboyorov G’aybulla, Associate Professor. Dr., al-Beruni Institute of Oriental Studies of the Academy of Sciences of Uzbekistan:gbabayar@ yahoo.com Buryakov Yuriy, Academician, Professor Dr., Institute of History of the Academy of Sciences of Uzbekistan: tarih@uzsi.net Dodkhudoeva Lola, Dr., Institute of Written Heritage and Oriental Studies, Dushanbe (Tajikistan): loladodkhudoeva@gmail.com Duturaeva Dilnoza, Dr., Institute of History of the Academy of Sciences of Uzbekistan: duturaeva@gmail.com G`ulomov Sanjar, al-Beruni Institute of Oriental studies of the Academy of Sciences of Uzbekistan: sanjar.gulomov@yandex.com Gyul Elmira, Dr., Institute of Art Studies of the Academy of Sciences of Uzbekistan:egyul@yahoo.com Khidirova Nargiza, Dr., Institute of History of the Academy of Sciences of Uzbekistan: nargiza_hidirova@mail.ru Khodjaev Akhad, Professor, Dr., al-Beruni Institute of Oriental studies of the Academy of Sciences of Uzbekistan: khodjaev_ablat@mail.ru Khаkimov Akbar, Academician, Professor Dr., Institute of Art Studies of the Academy of Sciences of Uzbekistan: akbar49@inbox.ru Levi Scott, Professor, Dr., Ohio State University (USA): levi.18@osu. edu Makhmudov Sherzod, Dr., Institute of History of the Academy of Sciences of Uzbekistan: sh_mahmudov@mail.ru 473 Muminov Ashirbek, Professor, Dr., Eurasian National University after named L.N. Gumilyov: (Kazakhstan): muminov9703@yahoo.com Paul Jurgen, Professor, Dr., Institute of Oriental Studies Martin Luther University, Halle-Wittenberg; (Germany): juergen.paul@orienphil.unihalle.de Rakhimova Zukhra, Dr., National Institute of Arts and Design after named Kamoliddin Bekhzod, (Uzbekistan): zuhrahonr@mail.ru Rtveladze Eduard,Academician, Professor, Dr., Institute of Art Studies of the Academy of Sciences of Uzbekistan: archcircle@gmail.com Sultonov O’ktam, Dr., al-Beruni Institute of Oriental Studies of the Academy of Sciences of Uzbekistan: usultonov@mail.ru Sultonova Gulchehra, Dr., Institute of History of the Academy of Sciences of Uzbekistan: gulysulton@gmail.com Togan Isenbike,Professor., Dr. (Turkey) Bogazici University History department and Asian studies Center: istogan@gmail.com Yusupova Mavlyuda, Professor, Dr., Institute of Art Studies of the Academy of Sciences of Uzbekistan:m.a.yusupova@gmail.com Кarimov Elyor, Professor, Dr., Institute of History of the Academy of Sciences of Uzbekistan: ekarimov@yahoo.ru Оtaxojaev Azimxo’ja, Professor, Dr., Institute of History of the Academy of Sciences of Uzbekistan: azimkhodja@mail.ru 474 Muharrir Badiiy muharrir Texnik muharrir Musahhih Sahifalovchi J. Qo‘nishev А. Аqilov U. Кim Z. Irisboyeva B. Irisboyev Lits. AI № 111. Bosishga 19. 09. 2013 yilda ruxsat etildi. Bichimi 60x84 1/16. Hajmi 29,5 b. t. Adadi 100 nusxa. Shartnoma № 19/09-13. Buyurtma № 1. «YANGI NASHR» nashriyoti, 100115 Toshkent, Chilonzor ko‘chasi, 1-uy. Orginal maket «Bilik-Print» MChJ korxonasida tayyorlandi. 100115, Toshkent sh., Chilonzor tum., Chilonzor ko‘chasi, 1-uy. «O‘quv-ta’lim metodika» DUK bosmaxonasi. Toshkent sh. Chilonzor tumani, Furqat ko‘chasi, 174. Ўзбекистон Республикаси Фанлар академияси Тарих институти МАРКАЗИЙ ОСИЁ ТАРИХИ ЗАМОНАВИЙ МЕДИЕВИСТИКА ТАЛҚИНИДА (Профессор Розия Мукминова хотирасига бағишланади) HISTORY OF CENTRAL ASIA IN MODERN MEDIEVAL STUDIES (In Memoriam of Professor Roziya Mukminova)